Внимание!
Фандом: Блич
Автор: Tasha911
Бета: Jenny, Пухоспинка (с 9 главы)
Пейринг: Кенпачи/Бьякуя, упоминаются Иккаку/Юмичика, Бьякуя/Кайен, Кенпачи/НМП и др.
Рейтинг: NC-17
Жанр: Драма/романс/экшн
Размер: макси (111 тыс. слов)
Предупреждения: Кучики у меня не бывает без пафоса и кимоно, а Кенпачи – без сквернословия. Модерн!АУ, обусловленный им ООС некоторых персонажей.
Статус: закончен
Посвящение: Эта валентинка пишется для Пухоспинки-тайчо, которая хотела: Заракуйную АУшку про современность. Зарисовка про богатого аристократа и нефтяного магната из низов, встретившихся в закрытом клубе Готей-13.
В принципе, все условия заказа будут почти соблюдены, за исключением главного, наверное. Это никоим образом не «зарисовка» )))
Комментарий: выкладывается с разрешения автора
Главы 1-8
Главы 9-12
Читать дальшеГлава 13
— Ну чего, так и будем сидеть?
Противник попался разговорчивый, совершенно уверенный в собственной неуязвимости и довольно подлый. Правда, во всем этом Кенпачи раздражала только болтливость. На японском киллер говорил неплохо, вот только, когда делал это с набитым жратвой или патронами ртом, понять его было трудно.
— Есть другие предложения? Когда прожуешь, говори.
Кенпачи недовольно посмотрел на свои ноги. Всякая херня редко случается по расписанию, но сегодня был определенно его день. Он еще на кухне почувствовал, как накатывает слабость; поэтому так спешил на мосту и снял только одного из противников, но это ничего… Кучики потратит меньше патронов. Может, еще и болтуна удастся пришить? Руки пока слушаются, пуль в обоймах полно, а вот у ублюдка гранаты, похоже, заканчивались. По крайней мере, швыряться ими, как мартышка бананами, тот, наконец, перестал.
— Ты выходишь, и я всаживаю тебе пулю прямо между глаз. Обещаю быть гуманистом.
— Ха.
— Сомневаешься? Мы что, знакомы?
— Дела говорят о человеке лучше него самого, Нойтора.
— Значит, знакомы. Я тоже кое-что слышал о тебе, Зараки. Ты у нас вроде бы непотопляемый кусок дерьма. Впрочем, сейчас это не имеет значения. Мне тошно тратить на тебя время. Вдруг Гриммджо доберется до твоего приятеля Кучики раньше меня.
Кенпачи рассмеялся.
— Чувствую себя оскорбленным. Я убил твоего подчиненного, а тебе подавай Кучики?
— Тесла был полезен. Мозги у него неплохо варили, он всего три месяца в твоей компании проработал, а столько всего узнал... Они с Шиффером даже прослушку организовали. Надежный был исполнитель, а я не люблю расставаться с вещами, к которым привык. Он был мне еще нужен, поэтому ты умрешь. Из-за него и по приказу Айзена.
— Значит, для Кучики ты найдешь другие причины?
— Он мне статистику испортил. У меня были все шансы обойти Койота, я моложе и сильнее, намного сильнее. Вот только от этого ублюдка жертва никогда не уходила живой, а ты, сука, благодаря Кучики спасся. Ебаный Старк оборжется. Сколько бы я народу ни перевалил в будущем, стопроцентной эффективности у меня уже не будет. — Судя по ругательствам, парень и впрямь переживал. — Так как насчет моего предложения?
— Неприемлемо.
— Ну, как знаешь. Рыпаться тебе некуда, я тоже удобную позицию менять не буду, а скоро подтянется Лларго. Его в вертолете укачивает, он пешком пошел. Ямми, конечно, всего лишь тупой, большой и скотоподобный кусок мяса, но вдвоем мы тебя сделаем в считанные секунды.
— У тебя со мной как-то не складывается. Смирись, неудачник.
Судя по пуле, ударившей в ствол дерева, предложение Нойторе не понравилось. Кенпачи начал обдумывать, стоит ли вывести его из себя, заставив разбазарить как можно больше патронов, когда в лесу прогремели взрывы.
— А ведь это с твоей стороны, — не смог не позлорадствовать Нойтора.
— Да уж. Похоже, вашим мальчикам там несладко приходится.
— Или твоему Кучики.
Кенпачи даже мысли такой не допускал. Кучики был из тех, кто много думает о противнике, это верно, но отключаться от своих мыслей он тоже умел. Правильно. Убивать проще с пустой головой и стылым сердцем. Его многому обучили. Сражаться и побеждать, но не умирать. Нет. Проигрывать Кучики не способен. Это единственное, что делало их с Кенпачи похожими друг на друга. Значит, нет нужды тратить время на пустой треп. Пора действовать.
Он улыбнулся. Пожар давал отличную возможность напасть. Жарко, ветрено… Деревья будут вспыхивать, как спички, но дым накроет поляну раньше, чем сюда дойдет огонь. У Нойторы отличная позиция, если верить тому, что он разглядел, пару раз рискнув высунуться из укрытия, но она станет его ловушкой. Главный вопрос — как быстро до него это дойдет?
Распотрошив свой рюкзак, Кенпачи нашел фляжку с отваром. Кучики предупреждал насчет передозировки, но сейчас было не время осторожничать. Хлебнул и, ожидая результата, отрезал от майки рукав. Намочил, повязал на лицо, защищая нос и рот от дыма, еще не слишком густого, но уже заставлявшего горло першить. Плохо, что Нойтора заткнулся — кажется, начал понимать, чем может обернуться для него пожар. Кенпачи выругался, закрепил два пистолета в кобурах и вытряхнул из ружья патроны. Вскрыл их ножом, обсыпал рюкзак порохом и швырнул в центр поляны, едва не получив за свою выходку пулю в руку. Ничего, теперь его очередь стрелять. Нойтора, похоже, лихорадочно соображал, что внутри его «подарочка». Гранаты? Шашка тротила?
Ноги чуть согнулись в коленях. Сильнее запахло гарью, дыма на поляне стало больше. Пора. Орудуя локтями, Кенпачи обполз дерево, увернулся от очередной пули и выстрелил в стальную пряжку замка. От искры порох вспыхнул, охватывая огнем рюкзак. Синтетическая ткань не подвела. Дымовая шашка вышла впечатляющей, а если прибавить к ней сизое марево, что уже заволокло поляну, он мог быть уверен, что враг ни черта не видит.
Судя по треску дерева, Нойтора пытался выбраться из своего укрытия. Но он так долго вползал в него на животе, что задним ходом вышло еще медленнее. Кенпачи успел добраться до горящего рюкзака и, обжигая пальцы, швырнуть его в дыру между сухими корнями. Для уверенности он несколько раз пальнул в темноту; из-за дыма пришлось делать это наугад, но расчет оправдался.
Парочку гранат профессиональный убийца приберег. Взрыв, другой… Кенпачи не считал, не оглядывался, просто катился по земле со всей скоростью, на которую был способен, зажимая ладонями уши. Спину секло падающими ветками.
Неужели все?
Но он не ошибся. Что за война без шашки тротила? Рвануло так, что вместо залитой лунным светом поляны осталась лишь глубокая воронка. Дерево, за которым Кенпачи снова спрятался, едва устояло. Он прислонился к шершавому стволу спиной, задыхаясь от дыма. Мокрая тряпка съехала с лица и осталась где-то в траве, пока он изображал гусеницу. Выдернув из руки корявый сучок, Кенпачи почувствовал боль и обрадовался ей. Контузило прилично, до тошноты, но картинка в глазах не двоилась, да и треск пожара был слышен. Хотя, возможно, это было лишь воспоминание, которое прокручивала его голова, пытаясь собраться с мыслями.
С трудом поднявшись на еще негнущихся ногах, Кенпачи взглянул на дом в зарослях на вершине горы. Пожар лез прямо туда, вспыхивая огненными столбами, когда в земле перегревались заложенные мины. Он не успеет добраться до запертого толстяка. От понимания этого сделалась тошно. Кенпачи уже был в огненном аду, где люди горящими факелами носились по охваченным пожарам коридорам. Он ничего не чувствовал, слушая их крики, думал лишь о собственном спасении, пока не увидел через зарешеченное окно одной из дверей кучку детишек, которых привезли для трансплантации.
Возможно, они еще вчера не знали друг друга, но тут сбились в один отчаянно воющий комок рук, ног и мокрых от слез лиц. Он приложился плечом к двери, один раз, другой, но та оказалась слишком крепкой. Устояла, даже когда взрывом разнесло одну из стен в палате. Штукатурка, обломки кирпичей разорвали человеческий ком в клочья. Кого-то просто отшвырнув в сторону, других порвало на кровавые куски. Один мальчишка, чудом поднявшейся на ноги, взглянул на пролом в стене… Оттуда вырывались лишь языки пламени. Тогда мальчик обернулся к нему, колотящему в дверь, и потрескавшимися от жара губами попросил: «Беги».
Тогда Кенпачи еще мог помнить. Этого мальчика. Ту одноглазую девчонку, которая, казалось, не чувствовала боли и не сопротивлялась, пока ее тащили к машине приехавшие арестовать его солдаты, прекрасно понимая, что отправляется на верную смерть. Ему всегда было тошно от такой безысходности. Сейчас он вспомнил, что никогда бы не выстрелил, как это сделал Ги. Потому что, уезжая из дома, дал себе слово: больше не чувствовать ни любви, ни жалости. Только отчаянно цепляясь за собственную жизнь, он мог стать тем самым монстром, которого с самого рождения видели в нем родители. Жалко, конечно, что он не плевался огнем еще в колыбели, может раньше поверил бы, что его место в аду. Кому-то станет одиноко без такого дерьма, как он. Благодаря тому, что он населил свою преисподнюю чудесными бесами, жестокими и предприимчивыми, он зависел от них. От тех, кто бросил к его ногам свое отчаянье, а не глупые мечты, попросив разобраться, что с этой хернью делать. Именно им, своим друзьям, он был обязан знанием, что умеет не только причинять боль, но и избавлять от нее. Даже монстры бывают надежными товарищами. Встречаются в этом мире ебанутые сознанья, которые только им доверять и могут.
«Не стой столбом, Кенпачик. Беги к озеру, это твой единственный путь к спасению!» — звучал звонкий голос в его голове Ячиру.
«Какого хера вы медлите, босс!» — рычал Мадараме.
«Да уж, более глупую смерть и придумать сложно, — растягивая слова, злился Аясегава. — Не ходите в дом. Пусть Шиба сгорит. Кто он такой, чтобы что-то для вас значить?»
Странно, но он всем им пытался ответить.
«Еще один человек, которого я убил просто потому, что не посчитал нужным подумать о его безопасности? Это ведь отняло бы такую кучу моего ебаного бесценного времени!»
Только это мгновение плохо подходило для злости. Кенпачи двинулся по горе вниз, к сухому бурелому, который с приближением огня мог вспыхнуть за несколько секунд. Шагая, он старался удержать в голове лишь одну картинку. Черные волосы, рассыпавшиеся по влажной от пота подушке. Теперь он понимал, зачем бежит от смерти. Не для того, чтобы обернуться, когда огонь, судя по целой череде взрывов, уже добрался до дома на горе… Кучики обещал ему пережить эту ночь. Желание убедиться в этом, было таким сильным, что все остальное могло катиться к черту. Кенпачи глотнул из фляжки горькую бурду. Его хватило только на «Прости» для одного конкретного покойника. Кенпачи, как мог, ускорил шаг. Сейчас его волновал только один бес, которого так отчаянно жаждала его преисподняя. С ним она не стала бы прохладнее, просто монстры тоже иногда нуждаются в ком-то, чтобы из последних сил двигаться вперед.
****
Кенпачи сидел по плечи в воде, но не чувствовал ее прохлады. Небо, кроваво-красное на западе, начинало бледнеть к востоку. Лес все еще горел. Кенпачи казалось, он слышал шум вертолетных лопастей и удар падающей на землю воды. Устроенное шоу не скроет ни один салют, и, похоже, на противоположной стороне горы уже вовсю трудились пожарные расчеты. Как скоро они его обнаружат? Что будет потом? Кенпачи не хотел об этом думать, он мог только ждать. Чего? Появления уцелевших членов «Эспады»? Глупо. Он больше не мог сражаться. Фляжка опустела, кровь стучала в висках, но тело больше не подчинялось. Кенпачи не чувствовал не только ног, левая рука полностью отказывалась слушаться, хорошо еще, что у него рабочей всегда была правая. Сжимая в ней пистолет, он держал его над водой, рассчитывал, что враги придут до того, как он потеряет возможность стискивать пальцы. Впрочем, он ждал не их. Ему нужен был совсем другой человек, действительно нужен.
Когда на противоположной стороне озера зашевелились кусты, он не смог избавиться от разочарования. На берег выскочил огромный мужик, покрытый смолой, с кровоточащей раной на бедре, оставленной заточенным колом. Кенпачи лениво задал себе вопрос: «Каким идиотом надо быть, чтобы попасться в одну из ям?».
Ответ стал очевиден после первого выстрела. «Идиотом в бронежилете». Надо было целиться в голову. Ямми Лларго, полный отморозок, если верить досье, присланному Готеем, даже не пошатнулся от удара пули в грудь. Зарычав от гнева, он бросился в воду. Не осталось патронов или этот тип был слишком зол, чтобы уладить все парой выстрелов?
Как бы то ни было, Кенпачи счел это везением. Пока не понял, что на самом деле удача его давно покинула. Лларго хорошо плавал, уходил на глубину, всплывая лишь, чтобы глотнуть воздуха. Всякий раз Кенпачи пытался сбить его выстрелом, но, судя по скрежету железа, попадал только в жилет. У него оставался всего один патрон, когда его за ноги потащили с мелководья в одну из глубоких подводных ям. Он разглядел среди водорослей перекошенную злорадством морду и почувствовал удар в бок, окрасивший воду кровью. Ему воткнули между ребер нож. Если бы не возможность расстаться с воздухом, он бы рассмеялся, а так осталось только прижать ствол — увы, не к голове противника. Поднять руку ему не дал профессиональный захват, а пуля, выпущенная в защищенный броней живот, заставила Лларго лишь болезненно скривиться. Ладно, хоть осечки не было. Странное удовольствие в безвыходной ситуации, но Кенпачи почти с сожалением разжал пальцы, отпуская хорошо послужившие оружие.
Что дальше? Решение было настолько очевидным, что он не стал его обдумывать. Из последних сил пошевелив еще послушной рукой, он сжал чужие яйца под камуфляжными штанами и вцепился зубами в шею Лларго, пытаясь порвать артерию. Не получилось. Слишком внушительные у этого мудака оказались мышцы. Кенпачи атака стоила остатков воздуха, но и из Ларго боль в паху, заставившая заорать, выбила все содержимое его могучих легких. Он пытался всплыть, яростно работая руками. Кенпачи тянул вниз, видя, как темнеет вода от его собственной крови. Какой еще в сложившейся ситуации был выход? Он был практически неподвижен, весил меньше Ларго; вздохнув, тот утопил бы его за считанные секунды. Кенпачи разжал зубы и снова укусил, вгрызаясь в мышцы и мясо. На затылок обрушился лишь слегка смягченный водой удар кулаком. Потом второй, третий… Он чувствовал, что рука, превращавшая всякую надежду здоровяка иметь детей в бессмысленную мечту, начала неметь. Похоже, этот бой он проиграл. Легкие уже жгло огнем, когда что-то почти резануло его по губам. Он едва успел отцепиться от Ларго, с плеч которого снес голову точный удар клинка, а его тело уже ушло на дно. Кровь этого ублюдка раскрашивала воду в черный, будто по его венам текла нефть. Она казалось саваном, тьмою, окутавшей человека со сверкающим клинком в руке. Бьякуя… Кенпачи бы рассмеялся, если бы мог. Он уже хотел протянуть руку и рвануть на себя эту ускользающую тень, впиться в ее губы голодным поцелуем. Но в их преисподнюю нырнули другие, чужие и ненужные, покрытые въевшейся в кожу сажей и вздувшимися волдырями ожогов руки. Они подхватили Кенпачи под мышки, выталкивая наверх. К зареву пожара и рассвету нового дня. Шиба Гандзю неловко спешил вытащить его на камни.
Он задыхался не меньше Кенпачи, но отчего-то попытался припечатать к его губам свой рот, за что и получил слабый удар в плечо.
— Отвали, извращенец.
— Ну и пожалуйста…
— Я не нахлебался.
Почему он счел нужным это объяснить, жадно вдыхая коктейль из гари и прохладного ночного воздуха? С трудом повернув голову, Кенпачи увидел, как Кучики выбирается из воды. Мокрые, опаленные, прилипшие ко лбу волосы. Черное от сажи и крови лицо, без бровей и ресниц, серые зрачки глаз в окружении лопнувших сосудов на белках. Вплавившиеся в кожу штаны и неповрежденные участки кожи там, где тело раньше было прикрыто истлевшей майкой. Изувеченные руки… Это существо не было Кучики Бьякуей, но оно Кучики Бьякуя никогда не казался Кенпачи более красивым. Живым и понятным. Этого Кучики было так просто схватить и никогда не отпускать. Если бы рукам еще доставало силы, Кенпачи поступил бы именно так. Увы… Ему осталось только из последних сил улыбаться в ответ. Кучики шагнул к нему, но пошатнулся, медленно оседая на землю. Среди всей этой крови и копоти дырку от пули трудно было заметить, но она, судя по всему, была.
— Ты ранен.
— Ты ранен, — повторил за Кенпачи Кучики. Его голос был хриплым от дыма.
— Толстяк, позаботься о нем, — попросил Кенпачи.
Кучики не обратил на его слова никакого внимания, махнув рукой в сторону кустов.
— Шиба, приведи заложника, а потом позаботься о Зараки.
Что за игнорирование? Может, мнение Кенпачи Кучики не волновало, но тогда зачем он так пристально смотрел, словно не мог даже на секунду отвести глаза? Гандзю встал. Кривоногий, в своей грязной яркой рубашке он выглядел самым живым из них троих. Если бы, конечно, не его до странности унылое выражение лица, так констатирующее с безумной улыбкой Бьякуи.
— Он ничего не слышит, — отчитался Гандзю. — А после того количества болеутоляющего, которое себе вколол, и соображает с трудом. Потому что даже по губам едва читает. Но я предпочитаю с ним не спорить. Чокнутый или нет, но он меня спас. Может, как раз потому, что спятил. Ты, кстати, истекаешь кровью. Зажми рану рукой, разорваться я не могу.
Еще чувствительной ладонью Кенпачи нащупал порез на боку и попытался стянуть края пальцами, но понял, что это уже не поможет. Все слишком сильно плыло перед глазами. Картинка распадалась на фрагменты. Остались только светлые глаза, похожие на кубики льда, брошенные в кровавое месиво. Гандзю тем временем вытолкал на поляну скалящегося типа, из-под задранной маски которого торчал клок неестественно синих волос. У него не только были скованы руки, но и связаны ноги так, что он мог делать лишь крохотные шаги. Кенпачи понял, почему. Судя по бугрящимся мышцам на бедрах, махал этими конечностями Гриммджо Джаггерджак не хуже, чем обошедший многих профессиональных бойцов Мадараме.
Глядя на них, этот мудак присвистнул.
— Ну, когда враги выглядят так жалко, собственное поражение не слишком огорчает. — Он, чуть склонив голову влево, по-кошачьи слизнул кровь с раны на плече. — Хотя знаешь, твой приятель меня пугает, здоровяк. Каким ебанутым надо быть, чтобы идти против стволов с одной блестящей железкой.
— Да заткнись уже, — Гандзю толкнул его на землю.
Было непонятно, что его раздражало: нахальство Гриммджо, или Кучики, на которого он не мог заставить себя посмотреть. Кенпачи догадывался, что это, должно быть, трудно — презирать и ненавидеть человека, который расплатился за твою шкуру собственной. Просто от застарелой обиды сложно избавиться так быстро.
— Толстяк, я за тобой не полез, — признался Кенпачи. — Никто бы в здравом уме этого не сделал для человека, который ничерта не значит.
— Ага, он псих. Заткнись уже, а... — Гандзю, проигнорировав Кучики, натирающего меч охапкой травы, подошел к Кенпачи. Немного настороженно сел на корточки, разглядывая дыру в его боку. — Хреново, знаешь ли. Я не лучший целитель в семье, но даже мне это понятно. Кровь такая темная, что, похоже, задета печень. У тебя полчаса, не больше. Повезло, что ты ничего не чувствуешь, иначе потерял бы сознание от болевого шока. — Гандзю кивнул на Кучики. — Он сказал. Велел не обманываться тем, что ты не орешь, когда в тебе дырки.
— Догадываюсь.
Страха не было. Однажды это должно было произойти. Он знал, что быстрым шагом спешит к могиле. Но до этого дня ему просто хотелось многое успеть, завоевать, пережить. А сейчас он просто собирался чуть подольше подышать. Может, попробовать протянуть до того момента, когда Кучики сможет услышать, что Кенпачи ему скажет?
Гандзю достал бинты и лекарства из карманов своих грязных шорт, а потом неумело наложил тугую повязку.
— Антисептик? — Кенпачи кивнул, подставляя руку. Гандзю сделал укол. — Антибиотик?
— Да.
— Обезболивающее?
— Нет, не нужно.
Видать, Кенпачи слишком отвлекся на свое лечение. Или из-за потери крови начал терять связь с реальностью. Но когда ствол пистолета уткнулся в висок, он попытался отмахнуться от него, как от назойливой холодной мухи. Возможно, это подарило Кучики пару мгновений, или он просто оказался настороженнее и быстрее, чем Кенпачи когда-либо будет. Кучики, в том числе и по его вине, слишком хорошо знал цену смерти; она больше не могла подкрасться к нему незамеченной.
Вот тот, кто прижимал пистолет к его виску, ни черта в ней не смыслил, хотя его руки не дрожали, а зеленые глаза, обведенные, как мазками туши, черными тенями бессонницы, смотрели решительно.
— Развяжи веревки. Брось меч или я выстрелю.
Бесполезно торговаться с глухим. Кучики оказался за спиной Гриммджо раньше, чем Кенпачи успел набрать в легкие воздух, чтобы от души выматерить свою беспомощность. Своим отполированным до блеска клинком Кучики нарочито медленно провел по шее Гриммджо. Кровь брызнула на камни. А потом лезвие просвистело в воздухе. Нападавший рухнул рядом с Кенпачи. Улькиорра Шиффер оказался тощим парнем с бледной кожей. Он с немым удивлением в глазах разглядывал собственную кровь. Гандзю, не растерявшись, опустил на его голову тяжелый камень.
— Если бы я понял, что он выстрелит, убил бы, — пожал плечами Кучики.
— Выстрелил бы. Не тот человек, насчет которого стоит заблуждаться. Но спасибо, что проткнул ему руку, а не горло. С меня причитается. — Гриммджо кивнул. Зажимая неглубокую рану на шее, он трудом встал и подошел к своему напарнику. И с таким бешенством на лице наклонился к нему, что на миг Кенпачи показалось, что сейчас вырвет меч из раны и кого-то прикончит — или самого Кенпачи, или валявшегося Шиффера. Почему-то в тот момент казалось, что он бесит Гриммджо намного сильнее, чем все они, вместе взятые. Кучики, наблюдая за этой сценой, оставался неподвижным, как будто происходящее его не волновало. Гриммджо хмыкнул, отшвырнул катану, снова наклонился и, взвалив Шиффера на плечо, резко выпрямился. — Огонь приближается. Не справляются ваши японские пожарники.
— Идите вниз. Этого не развязывать, — приказал Кучики Гандзю.
Толстяк нахмурился.
— А ты?
Не «Вы». Впрочем, Кенпачи не сомневался, что так и будет. Кучики вопроса не услышал. Он только подобрал меч и рассерженно взглянул на Шибу.
— Иди.
— Он догонит, — пообещал Кенпачи, и толстяк, подобрав пистолет Шиффера, неохотно подчинился.
Когда они ушли, Кучики продолжал стоять над ним, сжимая меч.
— Ну, вот и все, — Кенпачи заставил себя улыбнуться. — Давай, ты сделаешь мне одолжение.
Пепел опускался на волосы Кучики, отчего тот выглядел седым и очень усталым.
— Я умру не здесь.
Кенпачи не знал, имеют ли его слова смысл для того, кто их вообще не слышит, но он сказал:
— Да, здесь останусь только я.
Кучики посмотрел на окровавленный клинок и покачал головой.
— Слишком просто. Ты не заслуживаешь такой легкой смерти.
Кенпачи растянулся на земле, разглядывая разовое от зарева пожара небо. Красивое оно было. Почти такое же охренительное, как растерявший свои маски Кучики. Вот только не место было здесь тому — даже такому понятному сейчас. Никому, кроме него, этот рассвет уже не принадлежал.
— Тогда оставь меня огню. Такая смерть будет достаточно сложной? — Кенпачи не понимал, отчего начал злиться, а ведь гнев плохой спутник расставаний. — Проваливай, Кучики. Я хочу побыть один.
К сожалению, тот не слышал.
— Я умру не здесь, — повторил он, садясь на землю, опуская руку на бесчувственное плечо Кенпачи, словно стараясь поделиться своей уверенностью, удачей или, может быть, безумием. Пепел продолжал бессмысленную пляску, Кучики всматривался в нее, как будто мог разглядеть что-то в дыму, а Кенпачи просто лежал и ждал, когда же его мир станет черным как сажа.
***
Наверное, он прожил слишком долго с ничтожными обрывками чувств, раз уже забыл, что такое настоящая боль. Что ж, теперь эта мстительная сука накинулась на него. Как и положено бешеной собаке, она вгрызалась в тело, кусая отчаянно и жадно, а он даже рукой не мог пошевелить, чтобы ее отогнать. Сколько длилась эта агония? Часы, месяцы, может быть, даже годы. Глубокие ямы беспамятства и все новые пытки. Таков ад? Черт, даже там он не желал быть настолько беспомощным.
Иллюзия собственной смерти разбилась о слабый, почти неощутимый запах. Ничто не пахнет так красноречиво, как больница. Лекарствами, страхом, стерильной чистотой, от которой глаза слезятся сильнее, чем от дыма. Он ненавидел все это. Людей, отчаянно цепляющихся за надежду, «чавкающие» шаги медсестер в обуви на резиновой подошве. Звуки, похожие на объявления в аэропорту: «Доктор Джинаки, пройдите в палату триста четыре, кажется, ваш пациент собираться вылететь прямиком в рай». Когда-то он начал новую жизнь в клинике, но заканчивать ее там же он не планировал. Не под аккомпанемент голосов, рассуждавших о нем, как о куске мяса. Кажется, самые бурные споры вызывал вопрос его приготовления.
— Я считаю, что нужно попробовать еще несколько вариантов болеутоляющих. — Красотка Унохана настаивала на приправах, но другой повар с резким голосом был с нею категорически не согласен.
— Он столько лет отравлял себя медикаментами и наркотиками, что теперь неосторожное применение лекарств может вызвать ухудшение.
Кенпачи было все равно, на каком решении они сойдутся. Кажется, он начал привыкать к боли. Агония не позволяла думать. Сначала он злился, но постепенно понял: как это хорошо — чувствовать себя одним огромным куском дерьма, не обремененным лишними мыслями.
Очередная вспышка звуков и запахов.
— Что ты делаешь, девочка?
Тьма под опущенными веками. Док… В голосе ни раздражения, ни сочувствия, просто спокойное любопытство. Он действительно изменился. Стал старше, мудрее и равнодушнее.
— Всего два колокольчика. У него так сильно отросли волосы. Если привязать их к концам, я услышу, когда он пошевелится.
Она не сказала «если». Кенпачи улыбнулся бы, если бы смог. Ячиру была в том возрасте, когда для людей не существует ничего невозможного. Может, положиться в этом на нее?
— Для этого есть самое современное оборудование, а тебе следовало бы…
— Нет! — она прервала его со странной решимостью. — Не смейте мне указывать! Никто, кроме него, не вправе.
— Девочка, — в голосе дока чувствовалась усталость. — Ничего не изменится от того, что ты себя мучаешь. Обе операции прошли хорошо, но доктор Исида вынужден был резать без анестезии. Она не подействовала, да и болеутоляющие не помогают. Твоему отцу лучше бы подольше не приходить в сознание, может, так он быстрее наберется сил.
— Так он слабеет! — в голосе Ячиру была непоколебимая уверенность. — Кен-чан не боится боли, он вообще ничего не страшится.
Ей легко было говорить… Какого черта он заставил ее верить в свою неуязвимость? А с другой стороны, на что ей можно было надеяться? Когда-то она плакала — еще во времена вонючих рыбных складов и рассованных по карманам пистолетов. Он мог заявиться домой под утро, пьяным, с пулей в плече, а она ждала. Сидела на полу, прижимая к груди потрепанного зайца, и ее лицо было мокрым от слез. Однажды он раздраженно сказал: «Может, прекратишь? Кому хочется возвращаться к плаксе. Своим нытьем ты не добавишь твердости моей руке и жестокости сердцу, а мне нужно и то, и другое. Иначе я не выживу». Она стерла слезы рукавом. Когда он в следующий раз вернулся засветло, Ячиру спала в своей постели. Он растолкал ее, она только стукнула его обрадованно в живот маленьким кулачком и ускакала готовить завтрак. Тот отказ от слез был единственным, в чем его девчонка проявила безоговорочное послушание. Может, потому что поняла — ему это действительно от нее было нужно.
— Ладно, можешь остаться тут со своими колокольчиками.
Док ушел, а Ячиру наклонилась к его уху и зашептала:
— Отец, что я должна сделать? — Он удивился. Думал, если она так его и назовет, то только, когда в землю будут опускать его гроб. Пока он чувствовал себя слишком живым для такой тоски в ее голосе. — Хочешь, я буду как все богатые дурочки? Приличная школа, уроки танцев и все такое? Какой я нужна тебе? Ты только скажи, я правда все сделаю. Для тебя — что угодно. Только открой глаза.
Он попробовал. Веки поднимались медленно, казалось, что он слышит скрип вращения сломанного механизма, а мозг пронзают тысячи раскаленных игл. И какова награда за такие титанические усилия? Невероятно яркий свет, к которому он никак не мог привыкнуть, трясущееся в истерике плечо Ячиру. Дрожащие пальцы, украшенные серебряными колечками, за которыми она прятала лицо.
Он хотел сказать «можно плакать», но понял, что не в состоянии пошевелить губами. Ячиру долго и часто дышала, старясь успокоиться, потом быстро вытерла щеки, состроила какую-то глуповатую улыбку и все-таки не удержалась. Наверное, никогда не умела не переживать за него, просто хорошо притворялась. Он смотрел на ее слезы почти с радостью. Отмечал, как краснеет нос и опухают веки, которые она терла кулаком.
Кто-то вбежал в палату. Звенели станины капельниц, суетилась хорошенькая медсестра в белой форме, док с черными кругами под глазами коротко кивнул ему, сверяя показания на приборах. Боль была невыносимой. Кенпачи держался, пока его девочка немного не успокоилась. Но стоило ей робко улыбнуться, веки рухнули вниз. «Потом, я потом позвоню для тебя колокольчиками», — пообещал он.
***
Это был сон. Впервые… Не безоглядное падение в лишенную боли темноту, а настоящее сновидение. Он шел по мощеному плитами двору, такой сильный, здоровый и настороженный, что даже сам себе немного нравился. Любить себя беззаботным? А он разве знал, что такое покой? Нет, пока не заметил какую-то почти затаенную радость в глазах вытянувшегося по струнке мальчишки. Тот смотрел с восторгом на голубое небо, но отчего-то ужасно боялся улыбнуться, показать, как он рад этому утру, солнцу, легкому ветерку, что колышет его волосы. А ведь, в отличие от окружающих, у него не было никаких причин сдерживать себя, опасаться этого дня.
Кенпачи не помнил, зачем подхватил его под мышки и подбросил вверх. Глупый ребенок рассмеялся и перестал быть идеальным; просто радостный прекрасный мальчик с густыми ресницами и счастливой улыбкой, от которой становилось так горько — до нелепой жалости к самому себе. Если бы это был другой день, другой ребенок, существовала хоть крохотная вероятность… А может, ее и не было. Прошлое — не то, что легко изменить одним своим огромным желанием, но он обещал себе, что уже завра все будет иначе. Он больше никого не убьет. Звонкий смех мальчика заставлял верить в это. Надеяться на лучшее. Не только его. Родители этого чудного ребенка взялись за руки, взглянув друг на друга с улыбкой. Возможно, каждый мысленно давал себе обещание что-то изменить, хоть немного приблизиться к искренней радости этого маленького сорванца, увидеть мир его глазами. Почему этот идиллический сон показался ему кошмаром?
— Херня какая, — произнес он.
Голос прозвучал незнакомо и надтреснуто, но сиделка резко вскинула голову и бросилась в коридор со скоростью хорошо вышколенной гончей. На ее лай пришел еще моложавый седой доктор. Сверкая глазами из-за стекол очков, он осмотрел приборы и холодно дал несколько указаний. Это резкость понравилась в нем Кенпачи, еще когда док их свел в первый раз.
— Когда вас доставили в больницу, требовалась срочная пересадка печени. Вы необыкновенно удачливы. Подходящий донор умирал на соседнем столе, вашему юристу не пришлось даже прибегать к угрозам, чтобы договориться с его родными. Они оказались людьми одновременно благородными и корыстными.
Кенпачи хмыкнул.
— Хорошо. С моих парней сталось бы пришить кого-нибудь подходящего.
Доктору пожал плечами. Люди и их проблемы его волновали мало. Он запрашивал огромные гонорары и всего лишь отрабатывал их. Кенпачи был для него еще одним золотым тельцом, которого нужно было умело разрезать, чтобы пополнить свой счет.
— Возникли сложности с наркозом. Когда мой анестезиолог отчитался, я понял, что ваше бессознательное состояние — мой единственный шанс провести операцию на костном мозге, которую мы оговаривали. Двух таких серьезных хирургических вмешательств без возможности как-то снять боль и облегчить последующую реабилитацию вы могли физически не вынести. И я, как изволил выразиться ваш приятель Куросаки, решил «валить все в одну кучу».
— И что теперь?
— Операция прошла успешно. Насколько, покажет только время и ваша способность переносить боль. Рекомендую запастись очень большим терпением и для начала поменьше говорить. Ваши связки сильно пострадали от дыма.
— Кучики Бьякуя… — Он не спросил. Сказал. Сил придать голосу интонацию уже не было.
— Жив.
— Сколько…
— Полгода. Если быть точным, пять месяцев и семнадцать дней. Но вы еще в самом начали пути, Зараки. Если намерены идти дальше, могу дать лишь один совет — не торопитесь.
Кенпачи мог бы сказать: «Да пошел ты!», заорать, что и так потерял слишком много времени, но перед глазами стояло лицо дрожащей от страха Ячиру. И, сжав зубы, он пообещал:
— Я не буду.
***
Говорить легко, а вот следовать обещаниям гораздо сложнее. Месяц ушел на то, чтобы научиться сидеть и есть без помощи капельниц, привыкнуть чувствовать ноги и руки как нечто болезненное, сопротивляющееся и неохотно подчиняющиеся приказам. Он вроде никуда не спешил, но губы каждую ночь превращались в кровавое месиво, пока он жевал их, удерживая перед собой ладони, приказывая дрожи уняться. Это оказалась самая изнуряющая война в его жизни, но он не прекращал боя ни на минуту.
Усилия обходились дорого. Мука орать на Аясегаву, когда тот отказывался обсуждать с ним дела, едва замечая намеки на усталость. Пытка не гнать Мадараме, если он считал нужным сидеть рядом, настороженно наблюдая за каждым действием врачей. Испытание оставаться равнодушным к необычайной покладистости Ячиру, зная, что она видит то же самое, что и он сам, глядя в зеркало. Обтянутый кожей скелет с седыми висками и горящими от лишь изредка отступающей боли глазами. Кенпачи всегда было наплевать на свою внешность, пока он чувствовал себя сильным. Откуда же взялся этот стыд, такой выматывающий, что его заметил Юмичика, осмелившийся предложить:
— Может, парочка уколов, пока не вернетесь к нормальным физическим нагрузкам? Всего лишь разгладить морщины и убрать следы усталости, ничего лишнего.
— Нет.
Он больше не собирался ничего менять в человеке, которым стал. Это Джону Джонсворду было наплевать на свое прошлое. Тот не знал себя и понятия не имел, кем на самом деле является. У сомнений может быть тысяча лиц, но Зараки Кенпачи оставлял за собой право лишь на одно и намерен был вернуть его себе. Все расставить по своим местам, отводя их для тех или иных вещей свои дни. Упрямо и одержимо, зная, что именно ему нужно.
— Значит, так, — он, до хруста в пальцах вцепившись в поручни, пересел в инвалидное кресло. Отдышался. — Они говорят: ждать. Я понимаю и принимаю их правоту, девка, но лежать в четырех стенах, трясясь на больничных стимуляторах… Нет. Мне нужна не охающая слезливая сиделка, которая будет носиться со мною, как со стекляшкой, опасаясь людей, которые впервые получили возможность обо мне позаботиться и теперь не знают, что с этой херней делать. Мне нужен боец, на плечо которого можно опереться, а ты боец, Иноуе Орихиме.
Она немного нервно сглотнула и кивнула. Еще, кажется, не закончив спор с самой собой, уже толкала его кресло к выходу из палаты. По коридорам, полным сочувствующих взглядов и окриков врачей, по улице перед больницей, стараясь не обращать внимания на топающую за спиной охрану, которая понаставила синяков ей на руках, прежде чем он прокашлялся и сумел приказать им прекратить мешать. Старенький парикмахер остриг его волосы, и от жалости в глазах этого ублюдка, едва справлявшегося с собственными ножницами, Кенпачи хотелась убить его, себя и девку, но злость помогала. Если он не хотел терпеть все это паскудство, то должен был встать и оттолкнуть его руку. Послать нахрен медсестру, которой проще было подложить ему судно, чем смотреть, как он ползет к туалету, цепляясь за поручни, пытается хоть мгновение устоять на ногах и стянуть штаны, прежде чем без сил рухнуть на унитаз. После пытки стрижкой он задал безучастно привалившейся спиной к стене Орихиме важный вопрос:
— Ты где живешь?
Если Аясегава и оплатил ей жилье, то не слишком потратился. А может, девка не пожелала брать у него больше, чем ей действительно было нужно. Многоквартирный дом с ржавой наружной лестницей и завешенными бельем балконами выглядел убого. Но он подходил, потому что был построен для людей, которые живут, не оглядываясь на собственную беспомощность, им и так достаточно хреново. Когда Аясегава заговорил о переделках, пандусе и лифтах, Кенпачи его едва не ударил, а потом приказал Мадараме снять охрану. Даже Иссину, считавшему, что он умом тронулся, запретил являться. Док оставался доком, немного рассеянным ублюдком, которому нравилось людей спасать, а не мучить. Так что Кенпачи настоял, чтобы приходил лишь его седой коллега, которому на многое было наплевать. Девку он тоже научил этому. Пониманию, что он не пытается себя угробить, и что если помощь понадобится, то, сжав зубы, он ее попросит. А в остальном все было лучше предоставить Зараки Кенпачи ему самому.
Труднее всего, оказалось, договориться с Ячиру. Она долго не понимала, почему он не может доверить себя ей, но потом неожиданно успокоилась. Кенпачи предполагал, что без участия Орихиме тут не обошлось. Она уговорила его позволить девчонке перевестись в школу в Каракуре, оставаться рядом, если она окажется достаточно сильной, чтобы принять его правила. Ячиру выдержала.
Позавтракав, он выползал из квартиры без своего кресла, медленно, за пару часов преодолевал террасу. Потом, вцепившись в перила, начинал спуск. Несколько ступеней, посидеть, отдышаться на подушке, сшитой для него рыжей. Рывком подняться, пройти еще немного… Соседи быстро перестали обращать на него внимание, а он научился спускаться к возвращению Ячиру из школы. Они вместе съедали купленный ею обед, она убегала наверх, а он медленно, как гусеница, полз следом. С каждым днем спуск занимал все меньше времени, да и подъем перестал затягиваться. Он стал успевать до того, как Ячиру заканчивала с уроками, и они некоторое время сидели у телевизора, обсуждая котировки. Его компания прекрасно существовала без него. Сначала это было неприятным откровением, потом он решил, что время от времени неплохо кому-то довериться.
— Знаешь, я всегда думал о том, сколько вложил в своих девочек, чтобы они стали сильнее, уцелели в жерновах нашей не самой простой жизни. И никогда не задумывался о том, как много сил они тратят, защищая меня самого. — Если Иноуе Орихиме и удивил неофициальный визит в ее дом министра обороны, то свои эмоции по этому поводу она спрятала куда подальше. Налила чай, как любому, кто пришел бы навестить Кенпачи, и, недовольно поджав губы, исчезла в своей комнате, когда на столе появилась бутылка.
— Вам нельзя, — только и напомнила она, стоя в дверях.
Кенпачи лишь пожал плечами, и Кераку сам достал и шкафа на кухне стаканы, но все же засомневался.
— Тебе печень пересадили.
Кенпачи усмехнулся, глядя на яркую рубашку Кераку и его собранные в небрежный хвост волосы, в которых уже начала появляться первая седина. Он сам сейчас выглядел намного старше этого ублюдка, значит, ему и решения принимать.
— Теперь она лучше, чем была когда-либо, но это ненадолго, — Кенпачи вдохнул терпкий запах дорогого саке и отодвинул стакан. — Однако во мне сейчас и так слишком много сломано. Расскажешь, как остался в живых?
Кераку взглянул на белую стену и отрицательно покачал головой. Впрочем, его сосредоточенность быстро сменила плутовская улыбка.
— Если ты мне расскажешь о проблемах с Бьякуей.
— Нет никаких проблем.
— Вижу. Вмешательство Готея, похоже, не потребуется.
— Иди ты.
Кераку улыбнулся.
— Что ж… Я бы никогда не стал частью этой организации, если бы она не оставляла каждому из нас право на личное пространство. Мы не ее рабы, пока сами не решим, что стать ими — это наш единственный способ кого-то защитить. Ямамото хочет отойти от дел.
— Поздравить или посочувствовать?
Фыркнув, Кераку заговорил:
— Я велел Яма-джи зубами цепляться за жизнь. Он сильно пострадал. В его возрасте тащить на плечах такое бремя — значит быть окруженным слишком эгоистичной молодежью. Мы слишком хорошо понимаем цену его ноши, но никто из нас добровольно не откажется от иллюзии свободы.
Зараки рассмеялся.
— Всегда считал, крикни кто: «Тут очередь в большие боссы», народу до хуя сбежится.
— Все зависит от понимания того, во что человека превращает та или иная работа. Из всех членов Готея только Айзен с легкостью пошел бы на такие перемены в себе. Знаешь, когда он был одним из нас, я не представлял человека, который бы подходил для этой жертвы больше. Многие сейчас говорят, что он ненавидел все, что мы собой представляем, всего лишь умело притворялся тем, кто уважает и защищает Готей и его традиции, но знаешь… Я не до конца верю, что он всего лишь носил маску.
— Этот ублюдок?
Кераку со вздохом пригубил саке.
— Большая ненависть — это другая сторона сильной любви. Ты не сможешь обречь себя на агонию, начать призирать то, что поколениями потом и кровью возводили другие люди, если то, что они построили, тебе совершенно безразлично.
— Я далек от таких высокопарных бредней, ты же понимаешь.
— Знаю и завидую, — устало улыбнулся Кераку.
Кенпачи пожал плечами.
— Нельзя бежать от своей судьбы вечно. Старик давно решил, что это будешь ты. Мне кажется, его волю видят даже те, кто предпочел бы не знать об этом выборе.
Кераку рассмеялся. Кенпачи нравился его тихий смех, небритые щеки, сильное тренированное тело и ленивая улыбка. Она никого не обманывала: со своими врагами Кераку был беспощаден, но он всегда ценил их, по-своему уважал и старался понять природу сделанного этими людьми выбора. Он дрался без удовольствия, предпочитая избегать ненужных баталий, не бравировал своей силой, взбирался по карьерной лестнице без особого энтузиазма и всегда поступал верно. Сталкиваясь с его выбором, каждый впоследствии вынужден был признать его разумным. В отличие от Ямамото, Кераку никогда не требовал от других того, что не мог сделать сам. Нет, старик тоже понравился Кенпачи с первой минуты, как их представили друг другу, но и раздражал он не меньше. Кераку был другим.
— У нас никогда не было повода схлестнуться.
— О чем ты?
— С тобой я бы подрался и без особой причины, просто ради удовольствия, но не уверен, что победил бы. Вот только ты ведь никогда не дашь мне возможности разрешить мои сомнения?
— Не дам. Кровь не так дешева, как кажется большинству людей. Я знаю цену чужой, и это подталкивает к мысли, что и моя тоже чего-то стоит. Я никогда не стану разбрызгивать ее с таким усердием, как ты, Зараки.
— Я не единственный, кого можно упрекнуть в этом.
— Разве я упрекаю? — перебил Кераку. — Если тебе запретить драться, захватывать чужие компании, быть варваром в дорогом костюме, который чувствует себя живым, лишь размахивая топором во время набегов, значит, если не уничтожить Зараки Кенпачи, то подтолкнуть его к бунту. Ты нужен мне такой, какой ты есть. Сильный и безудержный. Или будешь нужен.
— Когда ты займешь место старика.
— Если у меня не останется другого выбора, а однажды его не будет. Так что я меньше всего желаю смерти Яма-джи. Пока он в силах перебирать эти камни, они не свалятся на мои плечи.
Кенпачи хмыкнул.
— Они давно на них, даже если ты этого пока не заметил, а я сейчас не лучший союзник. У меня есть деньги, есть возможности, люди, которые некоторое время будут безукоризненно выполнять приказы, пока не почувствуют, насколько слаб их вожак. Но я еще долго не смогу водить свою стаю. — Он посмотрел на пальцы, с силой сжимающие стакан. — Дело не в слабости. Сила быстро вернется.
— Тогда в чем проблема? — удивился Кераку.
Кенпачи признался:
— Я больше не знаю, куда иду.
Кераку снова рассмеялся.
— Думаешь, кто-то из нас это знает? Ты на самом деле в это веришь? Взгляни на Готей. Сказать, с чего начался этот путь? Два кугэ никак не могли поделить маленькую деревушку на границе своих владений. Каждый имел на нее примерно равные права и отрицал какие бы то ни было притязания родича. Они могли бы легко договориться, там всего имущества было — несколько домов да нищие крестьяне, вылавливающие рыбу в озере и собирающие скудный урожай. Но эти снобы были порабощены своими амбициями. Они видели не разоренную землю, не нищенствующих людей, а только свое желание властвовать. В итоге каждый из них послал по отряду самураев, чтобы решить этот спор.
— Кровью?
— Нет. Деревня должна была отойти к тому, чье имя назовет большинство крестьян. Но соглашаясь на сделку под влиянием своего императора, ни один из двух спорящих за землю кугэ в глубине души не был согласен с его решением. Они отдали одинаковый приказ: убивать каждого, чьи уста назовут имя соперника. Крохотный клочок земли утонул в крови. Сражаться друг с другом у самураев приказа не было, но они старательно вырезали крестьян. Разумеется, те сопротивлялись. Пытались сбежать от страшного выбора, но их возвращали и требовали назвать имя.
— Каким бы оно ни было, исход был один?
— Да. Люди, у которых, по сути, не осталось выбора, так или иначе приняли свою судьбу. Из отчаянья родилась невиданная смелость. Мужчины бросались на воинов, женщины, идущие на площадь провозгласить имя своего господина, поджигали за собой дома и топили собственных детей в жиже рисовых полей, чтобы те умерли крестьянами, а не от меча, как преступники. У этих людей осталось только право умереть так, как они сочтут должным, и многие воспользовались им. Другие дрались, упрямо сжав зубы, некоторые отрезали себе языки, чтобы не просить ни у кого пощады или не делать выбор, обрекая семью своим решением. К концу этой бойни от деревни остались лишь головни. Поля были залиты кровью и засыпаны пеплом, а дичь ушла из лесов, спасаясь от огня.
— Никто не выжил?
— Остался лишь маленький мальчик и тринадцать самураев. Они привели ребенка на пепелище и потребовали назвать хозяина этого ада. Знаешь, что он им сказал? «Я хозяин. Один из вас, тех, кто познал и понял истинную цену этой теперь уже мертвой земли. Не спорьте о том, чего нет. В наших руках угли, но новая жизнь пробьется сквозь них, пусть даже нескоро. Теперь эта земля только моя». Он произнес одно имя, как и хотел император. Свое. — Кераку улыбнулся. — Все выжившие самураи присягнули ему.
— Ребенку?
— Тому, в ком не осталось ничего, кроме собственной воли и любви к земле предков. Тринадцать самураев разошлись в разные стороны, чтобы вершить по воле этого дитя свой суд. Но никто из них не назвал бы его справедливым, лучшее из избранных для него имен: «защищающий». Хотя есть и другие, множество… Но людям не приравнять себя к богам. Даже стань мы духами или шинигами, будем бороться только за свою правду, потому что есть и другая, всегда есть. Никто никогда не избежит выбора. Мальчик, который провозгласил эту истину, все понимал.
— Как его звали?
— История не сохранила таких подробностей. Да и нужно ли имя пророку? Я иногда спрашиваю себя, каким он был. Зрячим, ловким, жестоким? Что он чувствовал, называя вассалами людей, которые разрушили его мир? Обнимая их за плечи, целуя в покатые лбы? Каково ему было оставаться босоногим отшельником? Жить одному в разрушенной деревне? Он никогда не искал встреч с людьми, которые назвали его своим господином. Они приходили к нему сами. Со своей горечью, победами и справедливостью. Что-то изменил в их сердцах этот ребенок. Они всегда помнили о нем, даже отыскав свое место в мире. Построив собственные роскошные дома и взяв в жены красивейших женщин. Они не были праведниками, но каждый возвращался к месту, с которого начал свой путь перемен. Поисков чего-то большего, чем горсть серебра в уплату за чужую кровь. Они до конца дней стремились к пепелищам. К тому, кто стал истинным хозяином давно погасших углей. Он просил своих гостей об одном: по мере сил следить, чтобы у людей всегда был выбор, оставалась надежда. Он требовал защитить само их право думать, грешить и умирать. Он велел уничтожать тех, кто лишает нас воли.
— Кровавая сказка.
Кераку усмехнулся.
— Но мы, так или иначе, живем в ней. Это не лучшая страна, я не верю, что бывают хорошие, не знаю, как может существовать идеальное правительство. Власть — всегда путь интриг, меньшей или большей крови, сделок с совестью. Я часть всего этого. Готей — составляющая нашего понимания мира, но выбор всегда есть. Хорош он или плох… Спроси не меня. — Кераку выпил саке в своем стакане залпом. — Когда я только вступил в клуб, было четыре семьи, ведущие начало от людей, вошедших в первый Готей. Теперь остался лишь один клан. Ушли Шиба, сбежала от своей судьбы Шихоин Йоруичи, еще одна семья сейчас возглавлена маленькой девочкой, и любые попытки Ямамото втянуть ее во все это вызывают у меня только раздражение. Остаются Кучики. Сильные и холодные как лед. Люди, которые веками коллекционирует тайны, назначают цену своим и чужим слабостям. Властные рабы, помнящие, какой ошейник носят, даже если их хозяин забыл о нем. Они как гидра, пожирающая себя с хвоста. Кучики больше, чем Готей, эти люди убивают друг друга за страх и еще более безжалостно уничтожают за желание перемен. Потому что они кажутся себе единственными, кто помнит, с чего все началось. Но знаешь, им не выстоять в войне с судьбой. Однажды Готей станет лишь клубом богатых идиотов, решивших поиграть в богов и ищущих в этом союзе лишь собственное могущество. Так сказал Айзен, и я ему верю. Следующие поколения игроков, так же как ты, назовут мои слова старыми сказками и забудут о них. Кучики не изменить этого. Я всего лишь хочу, чтобы мы выбирали в свои ряды тех, кто помнит — боги не только кара. Они еще и забота о завтрашнем дне людей, что в них верят.
— Кераку…
Тот налил себе еще саке и немного нервно глотнул из стакана.
— Знаешь, я всего лишь завистливый ублюдок. Вторая ветвь первых Готей. Вполне себе ценный побег древа Готея, который вырастил старик Ямамото, вкладывая в него свои знания и опыт. У меня ведь с рождения все было. Деньги, женщины, власть… Но он привел болезненного хилого мальчика, чтобы показать мне, чего все это наследие стоит. Привел Укитаке. Родовитого, но нищего, никогда не знавшего одиночества в кругу своей многочисленной семьи, но стремившегося к нему с той же скоростью, с какой я, единственный наследник своего клана, бежал от этого бремени. Несмотря на всю его слабость и болезненность, этот мальчик всегда был сильнее меня, он стоил для Яма-джи дороже. Как мы ненавидели друг друга… Слишком убогое для меня соперничество, слишком банальная задача для его ума. Однажды мы попали в передрягу. Не буду вдаваться в подробности, но живым из нее мог выбраться лишь один. Тогда он сказал мне: «Иди». Взвесил все мои достоинства, придумал себе несуществующие недостатки и принял в расчет объективные. Но я его выбор не принял. Тогда он произнес: «Иди не потому, что должен, не из-за того, что можешь бежать быстрее. Причина, по которой ты обязан жить, одна — я никому другому не доверю то, что для меня важно».
— Ты его бросил?
Кераку рассмеялся.
— Нет, конечно. Потому что понял — без него я не достигну того, что важно мне. На этом пути мне нужен соперник и друг, человек, ради которого умру я, и который, не задумываясь, отдаст за меня жизнь. Как видишь, иногда упрямство оказывается важнее всех возможных расчетов.
— Зачем ты мне это говоришь?
— Кучики, который ни с того ни с сего принимает на себя чужую пулю. Ваше исчезновение из клиники… Многих членов Готея волнует то, что происходит между вами двумя. Мы ведь, так или иначе, делаем общее дело. Немногие захотят назвать себя командой, но, знаешь, откровенная вражда между членами Готея мне понятнее вашего странного союза. Сначала Бьякуя готов был на многое, чтобы не пустить тебя в клуб, потом первым поднял руку на голосовании. Как вы оба оказались на той горе, Зараки? Почему решили выманить членов Эспады и разобраться сами, а не бросили в бой свои маленькие армии?
— Вали к черту.
Он не мог сейчас позволить себе вспоминать. О своем прошлом, о том, сколько всего успел пережить в доме, от которого огонь оставил только головни. Хоть что-то… Покрытые сажей камни. Едкий дым. Кучики же отрекся от него так, будто у них ничего не было вовсе. Даже тишины, рассвета и пепла, грязными горячими мухами опускающегося на изможденные лица. Он не пришел. Не посмел явиться к человеку, которого собою проклял. Кенпачи не принял бы его. Не таким усталым и жалким, не разбитым на куски калекой. Но он, твою мать, заслужил свое право его прогнать! Или нет? Не всякое прошлое можно искупить. Будь все иначе, столько людей не затягивали бы петли на своих шеях. Ему это нахрен не нужно. Поэтому сейчас ему меньше всего хотелось думать о Кучики. Копаться в своих чувствах. Это одиночки легко шагают с мостов, а он, оказывается, успел нажить слишком многое.
— Яма-джи велел задать вам один вопрос: «Это конец, или всех нас ждет продолжение спектакля?».
Кенпачи ненавидел надеться. Но что ему оставалось сейчас? Оскалившись, рыкнуть: «Да!»? Потому что этого отчаянно хотелось? Не всякую гору на пути можно разрушить только своим желанием. Ему отчего-то впервые в жизни надо было знать. Сжать ладони на чьих-то плечах, вцепиться в кого-то. Зараки не волновало, хотят ли Аясегава и Мадараме стать частью его жизни. С Бьякуей чертово согласие было нужно до одури. Без него нихрена бы не вышло. Но в белую больничную палату тот его не принес. Почему? Какого хера? Нет. Не думать. Не сейчас.
— Иди со своими вопросами к Кучики.
— Я ходил, — усмехнулся Кераку. — Он отправил меня за объяснениями к тебе.
Кенпачи пожал плечами. Странная причина для радости, но он улыбнулся.
— Что сделано, то сделано. Хочешь копаться в этом и искать правду, я тебе не помощник.
— Знаю. Если честно, то мне не нужна эта ваша правда. Мне просто необходимы вы оба. Как две важных составляющих Готея. То, что между вами, никого не касается, но если это помешает делать одно дело… От нас зависит слишком многое, чтобы упиваться глупостями и упрямством. С тех пор, как ты стал одним из нас, твоя жизнь принадлежит не только тебе, Зараки.
— Хочешь сказать, что сейчас ты бы бросил Укитаке? Прислушался к его словам?
Кераку снова пожал плечами.
— Поумнел не только я. Он больше не считает свою жизнь разменной монетой, которой можно оплатить чужое существование. Она слишком важна для нашего общего долга. Наладишь ты свои отношения с Кучики или прекратишь их вовсе — решай сам. Все, что мне нужно, это уверенность в том, что вы оба принадлежите Готею, а не своим разногласиям.
Когда из школы вернулась Ячиру, Кераку уверил Кенпачи, что у того столько времени на выздоровление, сколько ему нужно. И, потрепав по волосам девчонку, покинул квартиру.
Кенпачи понял, что этот разговор пробил в нем какую-то важную брешь. Не то чтобы раньше он намеренно запрещал себе думать о Кучики и обо всем, что произошло между ними: о прошлом, едва не стоившем ему настоящего, о чужих волосах, рассыпавшихся по плечам и седых от пепла. Просто он считал себя слишком слабым для этих мыслей. Все время говорил себе: «Сначала нужно встать на ноги». Вот только откровения Кераку обнажили суть этого притворства. Если бежать от необходимого выбора, то силы на принятие решения не найдутся никогда. Больше нельзя отворачиваться от того, что произошло между ними, слабостью оправдывать собственные страхи.
— Завтра я возвращаюсь в Токио.
Плевать на инвалидное кресло, в котором ему придется проводить большую часть времени. На полные сочувствия взгляды и презрительные улыбки акул, которыми кишит этот город. Он Зараки Кенпачи, тот, кто не тонет в самой мутной воде.
— Значит, уроки можно не делать? — было непонятно, радуется Ячиру или ей впервые жаль оставлять школу.
— Ты остаешься. — Она бросила на него полный злости и отчаянья взгляд. — Прости, но есть одно дело, которое я должен завершить в одиночку. Обещаю, что потом меня не придется собирать по кускам. После него ты будешь сопровождать меня повсюду, где захочешь.
Она кивнула, немного нервно рассмеявшись.
— Ты обещал.
Похоже, жизнь научила Ячиру терпению лучше, чем он сам. Вопрос в том, какие новые знания судьба припасла для него.
Окончание в комментариях
@темы: АУ, NC17, Зараки, Приключения, Бьякуя, Драма, Романс, Слэш, Фанфики
Почти 800 страниц, из них часть - иллюстрации. Язык - японский, сканы нечищеные. Файлы лежат на sendspace.
Обложки:
Немного иллюстраций в превью:
1 том: стр. 1-25 (157.88MB) | стр. 26-58 (150.55MB) | стр. 59-116 (265.13MB) | стр. 117-180 (292.64MB) | стр. 181-230 (228.29MB) | стр. 231-292 (283.26MB)
2 том: стр. 1-149 (248.31MB) | стр. 150-299 (177.22MB) | стр. 300-500 (234.76MB)
Только арт: 38 стр. (219.84MB)
P.S. Откуда скачивала сама - не помню.
@темы: Матчасть
Фандом: Блич
Автор: Tasha911
Бета: Jenny, Пухоспинка (с 9 главы)
Пейринг: Кенпачи/Бьякуя, упоминаются Иккаку/Юмичика, Бьякуя/Кайен, Кенпачи/НМП и др.
Рейтинг: NC-17
Жанр: Драма/романс/экшн
Размер: макси (на настоящий момент - 77 тыс. слов)
Предупреждения: Кучики у меня не бывает без пафоса и кимоно, а Кенпачи – без сквернословия. Модерн!АУ, обусловленный им ООС некоторых персонажей.
Статус: в процессе
Посвящение: Эта валентинка пишется для Пухоспинки-тайчо, которая хотела: Заракуйную АУшку про современность. Зарисовка про богатого аристократа и нефтяного магната из низов, встретившихся в закрытом клубе Готей-13.
В принципе, все условия заказа будут почти соблюдены, за исключением главного, наверное. Это никоим образом не «зарисовка» )))
Комментарий: выкладывается с разрешения автора
Главы 1-8
Читать дальшеГлава 9
Зараки щурился и никак не мог понять, какого хрена он сидит на солнце, если даже тепла не чувствует? Нет, тело исправно потело, судя по испарине на лбу, но без целительного коктейля оно не жило, а только послушно исполняло приказы. Конечно, в запасах лекарств Кучики наверняка были те, что могли помочь, но Кенпачи слишком отчетливо представлял, что произойдет, едва он их примет. Он встанет, отряхнув со штанов землю, пойдет наверх и сначала изнасилует, а потом придушит Бьякую. Не за похищение, конечно. Все их нелепое путешествие больше напоминало побег. Вот только от чего смылся Кучики? От войны с Эспадой? Вряд ли. Бесстрашные парни вроде них голову в песок не зарывают. Такая херня подходит только страусам.
— Он знает эту гору лучше, чем мы с братом. — Горластая девка наконец выпустила своих увальней. Те понуро стояли за ее спиной, переступая с ноги на ногу. У одного под глазом наливался цветом синяк, которого Кенпачи не оставлял. Кууккаку обернулась к механикам. — Чего застыли? Задницы в руки и бегом домой. Найдите Гандзю, мы уезжаем.
— Значит, я не всем твоим парням кости пересчитал?
— Мне нужно откровенничать с похитителем и шантажистом?
Зараки пожал плечами. Чуть откинул назад голову, глядя на голубое небо.
— Уже начала.
Она махнула рукой своим подчиненным, те попытались спорить, но после очередной тирады, в которой нецензурных слов было больше приличных, пошли вниз по неприметной тропинке. Кууккаку Шиба, если верить табличке на мастерской, подошла к бревну. Достав из кармана трубку и маленькую плоскую коробку с табаком, она закурила, выпустив в воздух сизую струйку дыма.
— Смешно… По рассказам Иссина я представляла тебя несколько иначе.
— Откуда знаешь дока?
— Когда-то он был моим братом.
Зараки ухмыльнулся.
— Твою мать, ну как же тесен этот сраный мир!
Кууккаку кивнула.
— И не говори. Куросаки — девичья фамилия нашей матери. Он взял ее, когда дед от него отрекся. После его смерти мы мало общаемся.
— Но ты зовешь его братом в прошедшем времени.
— Зову. Годы и детские обиды, знаешь ли, берут свое. Иссин был для меня самым близким человеком. Когда мы потеряли родителей, он оставался моим единственным якорем. Только ради него я могла сдерживать свой характер, хотела стать мягче и, чем черт не шутит, может, даже добрее. Я знала, как душит его этот дом. Наши традиции, равнодушие деда… Только мне казалось, что ради меня он потерпит, продержится, пока мы не сможем уехать вместе, а он взял и бросил меня.
— Ты говоришь как ревнивая баба.
Она усмехнулась.
— А я и есть ревнивая баба, которая бесится, когда любимые люди ее перерастают. Оставляют в прошлом. Когда Иссин уехал, я все ждала, что он попытается связаться со мной, несмотря на запрет деда. Но он так и не дал о себе знать, долбаный предатель. Когда мы, наконец, увиделись, у него уже была семья и ребенок. Поговорили, конечно. Вспомнили прошлое, посмеялись, а вот поплакать как-то не сложилось. Перегорело, наверное. Отказавшись от фамилии, он словно всех нас вычеркнул из своей жизни. Когда-то ему так было легче, но, приняв решение, обратно его уже не отыграешь.
Зараки зевнул.
— Все это, конечно, очень интересно, но я бы лучше о Кучики послушал.
Кууккаку улыбнулась.
— Ты попался?
Зараки ее вопрос удивил.
— В смысле?
— Знаешь, когда его впервые привезли к деду для лечения, это был даже не ребенок, а ходячая энциклопедия неврозов и фобий. А вот комплексы у него совершенно отсутствовали. Мне его поначалу даже жалко было. Затворничество я объясняла стеснительностью, замкнутость — пережитым в прошлом, но все было совсем не так, Кайен это понял быстрее нас. Кучики по натуре захватчик.
— Кайен?
— Еще один из моих братьев. Эта история даже печальнее. Он был больше других похож на нашего отца, поэтому дед был к нему привязан, обучал своему искусству, по-своему они были очень близки. Но когда появился Кучики, старик разглядел в нем еще больше сходства со своим мертвым сыном. Сначала он отдал ему гору, которую Кайен считал своей, потом стал заниматься с мальчишкой. Разумеется, брата это бесило, они постоянно дрались. Дед теперь вспоминал о Кайене, только когда его драгоценный Бьякуя уезжал в Токио. Брата это злило еще сильнее. А потом Кучики и его завоевал. Просто потому, что так ему было спокойнее. Не то чтобы он притворялся или становился обходительнее ради нужных знаний или относительного покоя. Просто когда его что-то действительно интересовало, он прекращал изображать из себя дохлую рыбу.
Кенпачи удивился. Дохлую рыбу? Нет, ничего подобного он не помнил. Если верить этой девке, Кучики он по-своему интересен. Что ж, ненависть по природе своей азартна. Это только какому-то дряхлому китайцу могло придти в голову, что если дремать на берегу реки, то рано или поздно труп врага проплывет мимо брюхом к верху. Крайне хреновая философия. Уступить кому-то охоту, оставив себе лишь ожидание? Что за бред собачий? Это у друзей кровь горчит. У врагов она сладкая до одури. Бьякуя это понимал, поэтому смотрел на него взглядом, полным голодного бешенства, взглядом, от которого у Кенпачи что-то начинало гореть внутри и сердце колотилось гулко, рвано.
— Я хочу услышать конец твоей печальной истории.
— Конечно, хочешь, — хмыкнула Кууккаку. — Я же говорю, ты попался.
— Давай без этой твоей бабской лирики.
— Я лирична? — Она выглядела так, будто он обвинил ее в поедании младенцев на завтрак. — Ну, как скажешь, здоровяк. Лирична… Черт! А ты с головой не дружишь даже больше, чем мой младшенький.
— Вот он мне уж точно не интересен.
Она пожала плечами.
— И слава всем известным мне богам. Ладно, продолжим мыть Бьякуе его фарфоровые кости. Не знаю, как так получилось. Когда Кайен узнал о родителях Кучики, ему стало того жалко. Я думала, они просто враждовать перестанут, но эта парочка в одночасье превратилась в лучших друзей. Точнее, Кайен считал это дружбой. Жалкое зрелище. Брат у меня красавчиком был, самый популярный парень, веселый, сильный, в меру драчливый. За ним уже в средней школе девчонки бегали, все мальчишки стремились стать его приятелями или хоть немного походить на Кайена. А Кучики… Уезжая в свой Токио, он забывал о деде и брате, не отвечал на звонки, игнорировал письма, и у нас дома начинался ад кромешный. Сначала дед орал на Кайена, что тот чем-то обидел его драгоценного ученика, потом уже брат его обвинял, что старик заездил Бьякую на своих занятиях. Потом оба придумывали себе объяснение. Кучики жил в довольно опасном мире. Готей, семья, многие члены которой мечтали его подвинуть и занять место будущего главы клана.
— Такая херня случается, — пожал плечами Зараки, вспомнив собственные уличные войны.
— «Он просто не хочет втягивать нашу семью в неприятности. Знает, какие сложные у нас отношения с Готеем», – хмыкнула Шиба. — Самое смешное, что ни один из них так и не спросил Кучики, что он на самом деле думает. А я спросила.
— И что? – Кенпачи проследил за идеальным кольцом дыма, уплывающим в небо.
— Он только пожал плечами и поинтересовался: «А какое отношение все вы имеете к моей реальной жизни?». Классно, да? Я пыталась вправить Кайену мозги, но он меня послал. Нашел тысячу объяснений этим словам. Люди вообще верят только в то, во что хотят. Все было по-прежнему. Каждый раз, когда Кучики приезжал на лето, Кайен забивал на своих друзей, расставался с очередной девчонкой, которой тошно было выпрашивать у своего парня редкие свидания, да и на те он все равно не являлся. Он, видите ли, не собирался тратить на них драгоценное время, которое мог провести со своим лучшим другом, потому что вбил себе в голову, что нужен Кучики. А потом однажды Бьякуя объявил, что уезжает учиться в Кембридж и это их последнее лето. Потому что все каникулы он будет вынужден проводить в Токио с семьей, чтобы не терять контроль над своим кланом. На деда было жалко смотреть. Он как будто снова терял своего ребенка, любимого, выращенного со всей возможной заботой. Кайен внешне оставался спокойным, он все время ждал, что Кучики не сможет от него отказаться, позовет с собой, но тот молчал. И тогда у брата словно крышу сорвало. Они снова поссорились, подрались, и Кайен перестал ходить в этот дом на горе. Вместо этого он стал похож на кролика, который тащит в кусты первую подвернувшуюся крольчиху, лишь бы отвлечься от грустных мыслей. Бьякуе на это было наплевать, он прилежно ходил на занятия деда, игнорировал брата, а потом уехал. Вот только Кайена будто подменили. Он маялся от тоски и не мог проводить время с приятелями, их ему было слишком мало, все они не были Бьякуей. Чтобы как-то отвлечься, брат все силы бросил на учебу, а потом пришел к деду и сказал, что хочет учиться в Англии; если потребуется, станет частью Готея, потому что верит, что нужен своему другу.
Кенпачи не помнил, почему должен улыбаться подобной глупости, но его губы растянул привычный оскал.
— Херня случается.
Девка только задумчиво хмыкнула, выпуская очередное колечко дыма.
— Знаешь, что сделал наш старик? Он дал ему денег, а ведь мне на мастерскую зажал, сама выкручивалась. Иссина с его жаждой независимости и поисками своего собственного пути вообще выкинул из семьи, а тут умиленно сложил сухенькие ручки и даже слезу пустил. В общем, брат уехал. Дома он теперь бывал только летом, когда его драгоценный Кучики проводил время с семьей, и сначала казался довольным. Бьякуя представил его Джууширо Укитаке, и Кайен ему понравился. Тот выбил ему стипендию, чтобы дед не переплачивала за образование Кайена. Укитаке даже помог ему устроиться внештатным международным корреспондентом в «Асахи симбун», и брат, не завершив обучение, уже смог сам зарабатывать и быть полезным Готею.
— Лекарь?
— Кайен выбрал журналистику, а не медицину. Дед позволил ему даже это. Все упиралось в Кучики, а тому в качестве приятеля требовался не домашний врач, а пронырливый малый, который сможет рекламировать его компанию за рубежом и одновременно добывать для него нужную информацию. Все было почти прекрасно, брата немного нервировало, что, в отличие от их детства, Бьякуя стал держать с ним определенную дистанцию, обозначил границы, за которые не готов его пустить. Плюс всплыл еще один неприятный момент — у Кучики оказался человек, которому он доверял то, что не готов был обсуждать с Кайеном. Некто Абарай Ренджи. Конечно, Бьякуя держал его в качестве подчиненного, а не приятеля, но брата сам факт его существования раздражал. С вами, мужиками, такое бывает. Конкурентов вы не терпите. Если стоит сложная задача влезть кому-то в душу, предпочитаете думать, что только вам доступно ковыряться в этом мусоре. Долбаные наивные эгоисты.
— Насчет чужих душ… — Зараки пожал плечами. — По этим дебрям я не ходок. Насчет того, чтобы уступать что-то свое… Ты права, это хреновое развлечение.
— Ну, как бы то ни было, последней точкой в их дружбе стала свадьба Кайена. Он встретил Мияко еще в Англии, она училась на врача по программе обмена. Собиралась в Европе и ординатуру проходить, но после того, как они с братом начали встречаться, вернулась с ним в Японию. Мы все только присвистнули, когда он привез ее знакомиться. Не девушка, а чудо. Редкая красавица, покладистая и добрая, уважительная к чужим традициям и тараканам, но при этом удивительно сильная и целеустремленная. Мечтательница, конечно, да и семья — не приведи боги кому-то таких родственников. Нищий пьяница-отец, которого пырнули в сердце ножом в хмельной драке, мать, которая, чтобы дочку поднять, пошла на панель, где подцепила ВИЧ и без дорогостоящих лекарств быстро сгорела. Мияко с четырнадцати лет сама о себе заботилась. Шагала к своей цели через лишения, о которых ни один из нас ничего не знал. Самое странное, что она не просила уважать себя за эту силу. С улыбкой на лице могла рассказать о том, как ее в выпускном классе называли шлюхой из-за слишком короткой юбки, потому что она не могла купить себе новую с первого года обучения, едва наскребая денег на форменный пиджак. Как ночевала в парке, когда ее выгоняли из квартиры за неуплату, или на матрасе в ветеринарной клинике, где подрабатывала уборщицей, потому что раз и навсегда решила связать свою жизнь с медициной. — Кууккаку улыбнулась. — Она была классная, но ублюдок, которого ты попросил меня выходить, уничтожил даже Мияко. Он где-то по-быстрому нашел себе жену и устроил всем роскошную свадьбу на четверых, сделав из нее настоящее светское событие. Кайен и его невеста хотели тихую скромную церемонию, но разве Кучики можно отказать, когда он в тебе нуждается? Конечно же, он сделал молодым подарок. Не думаю, что Укитаке пришлось убеждать. Брат ему действительно нравился, поэтому без труда получил место его второго в Готее. Это означало большие деньги, возможно, собственную газету или даже телеканал. Клуб щедр с теми, кому покровительствует. Вроде хороший подарок, но одновременно с этим Мияко получила предложение стать врачом Красного креста. Для специалиста ее уровня, а главное, человека с ее взглядами это означало постоянные разъезды по миру. Самые горячие из существующих точек. Постоянный риск. Такое впечатление, что своими милостями Кучики хотел их разлучить. «Бьякуя ревнив, как бес, когда кто-то посягает на то, что он считает собственностью. Но знаешь, сестра, если я оставлю Кайена ему, он ведь не станет к нему снисходительнее, не попробует вернуть близость. Просто положит в карман, который сочтет достаточно безопасным для хранения такой ценности. Даже жаль, что моего деятельного мужа это вряд ли устроит. Ему нужно все или ничего, а Бьякуя никогда не был готов на это «все», оно у него припасено для кого-то другого. Даже не для Хисаны, которая так его любит, не для друзей, которых сводит с ума желание стать ему ближе, пробиться через все стены, что он вокруг себя выстроил». Вот так мне сказала Мияко, когда брат послал нахрен собственную карьеру, чтобы быть с нею. Она уговаривала его остаться в Токио и заняться административной работой. Но тогда, действительно впервые, Кайен выбрал жену, а не привязанность, которая существовала не только в его фантазиях. Он понял, чего на самом деле стоит Кучики. — Кууккаку вздохнула. — Они с Мияко погибли. В Северной Африке, в крохотной стране, в одночасье охваченной гражданской войной. Погода выдалась нелетная из-за песчаных бурь. Пока наше правительство вело переговоры о том, чтобы японцев, работавших по контракту, и людей из посольства доставили хотя бы до аэропорта и посадили на любые международные рейсы, дожидающиеся вылета, Кучики связался с частной индийской авиакомпанией. У нее на небольшом аэродроме недалеко от столицы стоял свой самолет. Он пообещал заплатить за риск и каждому — от пилота до стюардессы — дать по миллиону долларов, если они решатся подняться в воздух всего с одним пассажиром на борту. Моим братом. Индийцы согласились. Но на аэродром неожиданно для них стали свозить раненых, специалистов Красного креста и необходимое для поддержания жизни оборудование. Потом ворвались повстанцы. Самолет начали обстреливать, Мияко сорвала с одной из каталок белую простыню и бросилась вперед. Вряд ли она надеялась на переговоры. Просто пыталась немного потянуть время, чтобы авиаторы успели убрать трап и уйти на взлетно-посадочную полосу. Говорят, она бегала и размахивала своим флагом даже с тремя пулями в груди. Борт был перегружен, самолет не смог бы взлететь. Сбрасывать оборудование, которое обеспечивало чью-то жизнь? Ее коллеги-врачи решили иначе. Они выбрали троих, способных оказывать людям помощь. Остальные прыгнули в уже разъезжающуюся пропасть между самолетом и трапом. Те, кто ничего себе не повредил, бросились его отталкивать под градом пуль. Но самолет все еще был перегружен. Те, кто был в нем, что-то обсуждали. Мой брат долго стоял, снимая на камеру людей, которые решали, кому из них пожертвовать собой, и время от времени глядя на тело своей жены, укрытое окровавленной простыней, будто траурным флагом. Потом набрал номер, сказал что-то в телефонную трубку и прыгнул вниз. — Кууккаку нахмурилась, выбивая пепел на ладонь. — Людей удалось спасти. Очень много японцев, но среди них не оказалось моего брата. Кучики ведь был единственным, кто мог его удержать. Почему не сделал? Почему не приехал даже на похороны? Он чудом добыл нам свинцовые гробы, прислал удивительно красивые цветы и сухие официальные соболезнования. Он убил моего брата, потому что не хотел его понять и принять, но не собирался ни с кем делить. Он убил моего деда своим безразличием и черствостью, ведь тот до последнего ждал, что его любимое дитя приедет, обнимет и утешит, как всегда обнимал и утешал его истинный сын. Кучики просто о нас забыл. Мы ему стали не нужны. Он выучил то, что хотел, он приручил тех, кто был выгоден, и все, мы себя исчерпали. Взять больше нечего было. Он отнял у меня брата и погубил его. — Она ухмыльнулась. — Эта тварь вообще ничего не чувствует. Да, он изменился — его фобии прошли. Но и комплексов не появилось. Впрочем, притворства в нем тоже нет. Кучики прекрасно знает, насколько он умен, решителен, а главное, красив. Знает, как отравляет окружающих эта его показная холодность и гордыня. Она ведь не кажется неприступной, вовсе нет. Я как-то была в Токио, покупала запчасти. Видела его так называемую сестру. Девка себе задницу рвет в попытке заслужить одобрение ублюдочного брата. Я имела несчастье лицезреть этого его придурковатого Абарая Ренджи, который ради Кучики Бьякуи позволит себя сто раз убить. Ну не идиоты ли, а? Нет в нем того, что все так отчаянно ищут. Он просто зацикленный на себе псих, тем и берет вас, неудачников. Ты и мой дед — не исключение. Старик завещал ему эту землю, все, чем владел, все, что значили для него Шиба, в надежде хоть после смерти доказать ублюдку, как тот был любим и дорог. Думаешь, Бьякуя отблагодарил? Приехал адвокат, оформил бумаги, позволил нам с братом остаться, пока хозяин не решит, что делать с этой долбаной горой.
— Я узнал о наследстве после похорон, — слова давались Бьякуе с таким трудом, словно у него кость застряла в горле. Кенпачи взглянул на дверной проем, в котором тот застыл, наверняка прислушиваясь к разговору. Красавец? Да Бьякуя был белым, как дайкон, с жирными от пота волосами. Он ломал свои ухоженные ногти в попытке вцепиться в ручку двери, чтобы устоять на ногах. — Для того чтобы решать текущие дела клана, есть люди, которым я щедро плачу, – подытожил Бьякуя без особенной жалости к себе и другим.
— Ну, какого хрена ты сполз со своей…
Бьякуя не заметил ни его, ни сказанных слов — обидно было до чертей. Ну, твою мать! Зараки начинал понимать дураков, что старались произвести впечатление на эту «дохлую рыбу».
— Я не собираюсь приносить тебе извинения за то, каким человеком я являюсь, Кууккаку. После того, как я стал главой клана Кучики, моя семья открыла более пятнадцати хосписов. Каждый из них носит имя Мияко Шиба. Думаешь, ты единственная, кто понял, насколько особенной была эта женщина? Она еще даже врачом не стала, а я уже знал, как будет называться моя попытка откупиться от этого мира. Потому что Мияко могла все, даже сделать Кайена счастливым.
— Засунь себе…
— Я знал, что лишняя правда обо мне его только оттолкнет. Мы оба не готовы были меняться, Кууккаку. В моем мире мстят и убивают, шантажируют, подставляют и калечат. Меня тошнило от его доброты и порядочности, я ненавидел его беззаботную улыбку. Но меньше всего на свете хотел, чтобы Кайен всем этим жертвовал, оставаясь со мной. Вот и вся правда. Да, я не приехал на похороны, не захотел зажигать благовония перед каменной урной. Здесь слишком много моего прошлого, а с ним трудно жить. Тебе ли не знать. Да, я предпочел не интересоваться судьбой Мастера, не встречаться с ним, не тонуть в сожалениях. Это моя слабость, а не злость. Я извиняюсь, что был недостаточно силен.
Кучики поклонился, развернулся и ушел в дом. Кууккаку хмуро взглянула на Зараки.
— Он планирует тебя убить. Бьякуя никогда не станет откровенничать с врагом, если не собирается увидеть его труп, а на добрых приятелей вы не похожи.
— Я в курсе.
— Хочешь, дам машину? Поедешь куда захочешь.
Он покачал головой.
— Не нужно. Тут еще не разобрались.
— Как знаешь.
Конечно, в Токио у него было полно дел. Но Ячиру в безопасности, а с остальным Мадараме и Аясегава должны были сами справиться. Что будет делать Готей, его тоже мало волновало, этот клуб — не кружок домоводства, в конце концов, там даже бабы с яйцами. Глядя, как Кууккаку идет к тропинке, задумчиво раскуривая свою трубку, он улыбнулся солнцу. Прошлое… Он не искал его. Все жаловались на былые ошибки и неудачи, а значит, нахрен не нужна была ему эта часть себя. Зачем искать ношу, которая будет тяготить? Взять к примеру этого психа Кучики… Нет, нафиг подобное просветление. Тогда почему он сидит тут на заднице, вместо того, чтобы свернуть придурку шею и вернуться к делам? Повелся? На бешеный взгляд, вкус чужой крови на губах, собственный стояк? Вроде тело ничего не чувствовало, зато в штанах все было предательски честно. Правду говорят, что все проблемы от головы. Эх… Не те таблетки он пил раньше.
Кенпачи достал список, который составила Кууккаку. Травки, цветочки, разные пометки, где их можно найти. Садовод из него, конечно, был хреновый, но Бьякуе это должно было помочь, а чем скорее этот гад перестанет ползать, тем быстрее они со всем разберутся. Если не с тем, кто кого прикончит, то хотя бы со стояком.
Когда Кенпачи вернулся и вывалил на стол свою добычу, Бьякуя посмотрел на него, как на сумасшедшего, и придвинул поближе пистолет. Выглядел он скверно, но, по крайней мере, его не трясло от озноба. Отмыть бы, а то надменная рожа как-то плохо сочеталась с помятой одеждой и растрепанными патлами. Хотя можно было еще в глаз дать, чтобы выражение лица сменил.
— Что ты принес?
— Кууккаку сказала, тебя этим можно вылечить.
— Ты сумасшедший?
Кенпачи пожал плечами, поставив чайник на плиту.
— Есть немного. Я тут осмотрелся… Эта гора прекрасно подходит для засады. Она определенно не нора, куда кошка может загнать мышку. Если поставить ловушки, для которых у тебя тут есть все необходимое, охотиться будем мы, а не на нас.
— Мы?
— А ты собирался справиться в одиночку с такой раной?
Бьякуя кивнул.
— Собирался, пока не стало хуже.
— Значит, нам вдвоем еще проще будет отбиться. Кого ты планировал сюда заманить?
Бьякуя хмыкнул.
— Дай подумать. Лес — не самая удобная точка для снайпера, а мы Койота вряд ли заинтересуем. В таких условиях проще работать подготовленным бойцам. Чтобы избежать неприятных сюрпризов, они придут группой. Я почти уверен, что по нашу душу явится Ларго, у него большой опыт войны в джунглях Латинской Америки. Учитывая, кто в тебя стрелял и как болезненно этот тип воспринимает свои промахи, вторым, скорее всего, будет Нойтора Джируга. Если остальные члены Готея на тот момент обеспечат себе надежную охрану и к ним будет не подобраться, я могу поверить, что скучающий Гриммджо Джаггерджак решит составить этой паре компанию. Жаль, но учитывая, что я практически уверен в особом интересе к нам Нойторы, то Тиа Халлибел и ее фурии, скорее всего, предпочтут остаться в стороне. Хотя при определенном везении они явятся следом — на случай, если их товарищи не справятся.
— Как скоро нам ждать гостей?
Эти «нам» и «мы» Бьякую явно раздражали, поэтому Кенпачи старался ввернуть их при любом удобном случае.
— Едва ты позвонишь по своему телефону. Я неплохо замел следы, но в твоей компании их человек, Зараки. История с вышкой тому лучшее доказательство.
Кенпачи не собирался спорить с очевидными доводами. Он сам пришел к тому же. Беспокоиться о Ячиру не стоило. С ней он оставил людей, проверенных временем, которые работали на него еще на складах, а Мадараме и Аясегаву голыми руками не возьмешь. Они со всем справятся, его парни не из тех, кто станет паниковать или сидеть сложа руки из-за исчезновения шефа.
— Сколько тебе нужно времени, чтобы прийти в себя?
— Три дня. Потом еще неделя, чтобы превратить эту гору в неприступную крепость.
— Договорились. Сделаем дело — разберемся между собой.
Кучики некоторое время обдумывал его слова, потом резко кивнул.
— Хорошо.
Кенпачи озадаченно взглянул на травы, которые притащил.
— С этим что делать?
— Ничего, учитывая, что ты не можешь отличить корень женьшеня от дикого имбиря. Все остальное тоже годится разве что на корм кроликам, а я их не держу, если не заметил. В левом кухонном шкафу стоят пронумерованные банки, тебе нужны пятая, семнадцатая, восьмая и двадцать шестая. Ступка тоже пригодится.
Следующие полчаса Кучики давал сухие короткие указания: что, с чем и в каких пропорциях смешать, какие травы и корешки растереть, в какой последовательности кидать их в кипяток. Когда мутный отвар был готов, Кенпачи решил, что выглядит тот довольно подозрительно. Особенно после того, как Кучики долил туда три капли змеиного яда.
— Ты на самом деле будешь это пить?
— Налей в две чашки.
— Очень смешно. Если ты из тех, кто травится вместе со своим врагом…
— Много чести, — холодно отрезал Бьякуя. Наполнив глиняную чашку отваром, осушил ее, не поморщившись, и закрыл глаза. Спустя пару мгновений его бледные щеки немного покраснели, он вздохнул сладко, как человек, который только что видел очень приятный, хоть и неприличный сон. Кенпачи плеснул себе этой отравы, отхлебнул и, на свое счастье, не почувствовал вкуса.
— Ну и в чем фишка? Глотал эту фигню с самого детства, Кучики? Теперь я умру, а ты нет?
Бьякуя медленно открыл глаза и взглянул на него со смесью легкого раздражения и любопытства. Кенпачи уже хотел было махнуть на него рукой, но ладонь неожиданно потеплела. Не было никакого неприятного покалывания, тошноты или головокружения, как случается после приема наркотиков или стимуляторов. Он просто чувствовал свое тело. Как бодро бежит по венам кровь и жадно вздымается грудь в попытке наглотаться летнего зноя. Кенпачи даже поджал довольно пальцы на ногах, как сытый кот, а они не просто послушались, немного устало заныли в тесных ботинках. Он уже потянулся к кастрюльке, но Бьякуя покачал головой.
— Не стоит. Отвар отлично улучшает кровообращение, регенерацию и проводимость нервного волокна, но есть и побочные эффекты. Если выпить слишком много, сердце может не выдержать. Следующий раз — не раньше, чем через шесть часов. Лекарство недолго хранит свои свойства, новое придется готовить через сутки.
— Тогда зачем мы его столько наварили?
— Оно подходит и для наружного применения. В доме нет водопровода. Ванна на втором этаже слишком ржавая, а я не очень хорошо пахну. В сарае есть старинная купальня. Мне нужно тебе объяснять, как наполнить ее водой?
Кенпачи взглянул на свою мокрую от пота майку — ему бы тоже не мешало помыться.
— Не нужно.
— Дрова там же, если, конечно, Шиба их не унесли. — Бьякуя встал, практически не шатаясь. — Я пока займусь ужином.
— Умеешь готовить?
— Тут есть поваренные книги. Ничего сложного, если следовать инструкциям.
Когда он прошел мимо, Кенпачи невольно обратил внимание на ширинку на его джинсах и хмыкнул, взглянув на собственный пах.
— Побочные эффекты, говоришь?
Кучики пожал плечами.
— Наслаждайся своими инстинктами, пока будешь кидать дрова в топку. Или без Аясегавы не справишься? — Ублюдок усмехнулся. — Да, мои люди на тебя тоже работают.
Дело не в отраве, бушующей в крови, — понял Кенпачи. Кучики Бьякуя был определенно самой странной и необъяснимой херней, которая случилась с ним в последние годы. А ведь он почти привык к мысли, что до конца своих дней будет карабкаться наверх, если надо, намертво вцепившись зубами в каждую новую ступеньку. Потому что больше не желает вспоминать, каково это — с пустыми карманами лечить сыпь на заднице у младенцев. Жадно жевать безвкусную лапшу быстрого приготовления, потому что новый день может даже ею не порадовать. Конечно, он мог убивать. Тот, кто способен лишить другого жизни, голодать не будет никогда, но что за охота с призом в виде ужина в дешевой закусочной. Его навыки, его жажда завоевывать, а не прогибаться и побираться, стоили совсем иной награды. Все эти компании, особняки, яхты и небоскребы — лишь зарубки на сохнущем дереве его жизни. Напоминание о времени, которое больше не отмотать назад, победах, которые не пережить снова. Все, что у него есть в настоящем, — это Ячиру. Единственное живое существо, ради которого он обещал себе никогда не бросать бессмысленных вызовов. Еще парни, конечно. Они были сильными и наглыми? Наверняка. Гадами, жадными до драки. Но он любил их такими, какими сделал. Немного безумными, кривыми отражениями самого себя.
Рыжая в чем-то была права. Он не любил сближаться с людьми. Глупо принимать в своем доме тех, в ком пытаешься разглядеть лишь силу. Лишь бы соперник был достоин схватки, чтобы вгрызться в него намертво и не разжимать зубов, пока не отнимешь все, не сделаешь еще одну зарубку, не одержишь победу, которая, пусть на мгновение, но заставит почувствовать горький и хмельной вкус жизни. Готей был в этом плане перспективен. У организации всегда находились враги, а у Зараки — жажда подраться. Можно было даже пренебречь такими вкусными соперниками, как старик Ямамото, Кераку или Укитаке, ради сотни других. Но не Кучики Бьякуей… Определенно не им. Кенпачи был рад брошенному вызову. Не оттого, что тот разогнал скуку, которую он предрекал себе на первых порах вступления в Клуб. Не из-за разговоров о прошлом, которое его мало волновало. Просто этот ублюдок был сильным. Если бы только деньгами или связями, которые накопили поколения его предков, Зараки легко наступил бы ему на горло. Но Кучики был сильным сам по себе. Когда что-то пронимало его до печенок, он мог обойтись без слуг и соглядатаев, предпочитая делать все своими белыми, как мел, руками, а не взваливать эту ношу на кого придется.
— Знаешь, что странно? Ты все равно мне нравишься. Хочется с тобою драться. — Кенпачи жадно втянул носом горячий воздух. — Я знаю это даже сейчас, для этого не нужно помнить, что было в прошлом. Неважно даже, воняешь ты от пота или нет.
Он вышел из кухни, насвистывая себе под нос какую-то мелодию. Чувствуя спиной изумленный взгляд.
— Заебался я с твоей ванной, — хмыкнул Кенпачи, садясь за стол.
Приготовленная Кучики еда выглядела как дерьмо странной формы, но на вкус оказалась отличной. Кенпачи даже не счел нужным ничего говорить о коричневой жиже на тарелке, просто съел тушеную в остром соусе говядину, зажевал все этого вкусное безобразие внешне отвратительным шоколадным печеньем и с пониманием того, что справился со своими обязанностями лучше, предложил Бьякуе помыться.
Вообще-то купальня в сарае напоминала установленный на стальных опорах гигантский каменный горшок, под которым располагалась небольшая печь, позволявшая с помощью дров хорошо нагреть воду. Вот только в доме и впрямь много лет никто не жил, скопившаяся на дне купальни зеленая жижа попахивала болотной тиной, а Кучики только новой заразы и не хватало. Процесс мойки горшка занял много времени. Грязную воду из того нельзя было слить, приходилось вычерпывать. Мыть стенки и снова ведрами выносить воду. В общем, Кенпачи уработался так, как урабатывался на складах с мороженой рыбой или в личном спортзале. Мышцы приятно, а главное, чувствительно ныли, и он почти с завистью поглядывал на чистую горячую воду. В нее Бьякуя влил приличную порцию приготовленного отвара. Еще немного снадобья он плеснул на алые от жара угли, которые Зараки добавил в печь вместе с дровами, чтобы вода дольше не остывала. В маленьком сарае приятно запахло травяной горечью.
— Мне нужна пищевая пленка. Кууккаку неплохо наложила повязку, до утра ее лучше не менять.
— Раздевайся, принесу.
Ну, вроде простые слова. И с какой стороны на все происходящее ни посмотри — они два мужика. Да, с вялым стояком, потому что после приема бодрящего отвара прошло уже достаточно времени, но кровь все еще бежала по венам чуть быстрее, чем ей положено. Бьякуя, похоже, даже не предполагал, что до возможного убийства один из них задумывается о другом преступлении, называемом изнасилованием. Он действительно снял одежду. Когда Кенпачи вернулся, тот рассматривал белые бинты, покрывавшие плечо и часть груди, с равнодушием человека, который привык к своему телу и не видит в нем ничего особенного. Ну не слепец ли? Для японца Бьякуя был довольно высок, строен до худобы, но явно не устраивал тех истерик, что после тренировок в спортзале закатывал Аясегава, если у него не только задница подтягивалась, но и лишний бугор мышц появлялся. Бьякуя был длинноногим, сухим, как пловец или опытный гимнаст, которым от собственных тел требуются не показная сила, а безупречная работа. Все было в наличии: кубики пресса, умеренно развитые бицепсы, сильные икроножные и бедерные мышцы, даже розоватые следы старых шрамов, особенно яркие на бледной коже. Ну и задница, конечно, у Бьякуи тоже имелась… Небольшая и высокая, без бабской мягкости, манящей своими округлостями. Кенпачи отчего-то вспомнилась Рыжая. Там все было как надо — и формы, и необыкновенная сердечность, пусть глупая, но такая же отчаянная, как ее характер. Но не рубила она его с ходу ударом под дых. Не становилось во рту так сухо, словно на ужин он жрал песок. Его вообще давно так не выносило… Случилось как-то в Гонконге, с секретаршей одного из китайцев, международную букмекерскую контору которого он собирался прикупить. Но тогда быстро стало ясно, что дело не в девке, а в качественном кокаине, который он запивал коньяком тридцатилетней выдержки.
— Пленка.
Кучики взял протянутый ему сверток. Попытался намотать защиту поверх повязки, но одной рукой это было сделать неудобно.
— Помоги. — Не просьба, приказ. И глаза эти… Злые от сдерживаемой жажды крови и собственной беспомощности, серебристые, как едва отлитые пули, с мертвенным лиловым отливом.
— Руку подними.
Бьякуя насмешливо вскинул ее в каком-то нацистском жесте.
— Так и держать?
— Среди твоих предков были камикадзе?
— Да. Все самураи по сути своей убийцы и самоубийцы, кем бы они ни становились — политиками, мастерами икебаны или каллиграфии.
— Заметно. — Кенпачи прижал рулон пленки к шее, заматывая ею грудь и его раненое плечо. — Тебе совершенно наплевать, что я тебя сегодня трахну?
— Нет. — Глаза Бьякуи были слишком близко, гнев в них уступил место спокойствию. — Но я скорее отстрелю твои яйца, чем признаюсь, что у меня на каждом вздохе грудь от боли горит огнем.
— Тебе плохо?
Волосы у Бьякуи были очень приятными на ощупь. Неважно, были мягкие они или жесткие, Кенпачи просто нравилось чувствовать их, когда, покончив с пленкой, он отшвырнул рулон в сторону и намотал на пальцы длинные пряди.
— Мне не бывает хорошо.
Кенпачи хмыкнул.
— Потенциальный покойник не заслуживает даже лжи?
Отвечая на его вопрос, Бьякуя был серьезен.
— Ее стоят только те, кого ты хоть немного не хочешь терять, а один из нас умрет на этой горе. Так какой смысл притворяться?
И о чем тут спорить?
— Значит, у тебя не бывает желания вытрахать из себя все сомнения? Просто устать от того, что каждый день имеешь или только собираешься поиметь чужие мозги, компании, банковские сводки, цены на нефть, арабов, русских, если не мир, то маленькую страну?
— Ну отчего же… — Бьякуя скупо улыбнулся, опуская ладони ему на плечи. — Только у нас разная сфера интересов. Если говорить о сексе в твоем понимании, то я скорее балансирую на грани обещаний. Брать, отдавать… Все это слишком легко, предсказуемо и скучно. Требовать больше, чем можешь, — риск. Расстаться с тем, что, возможно, даже не попросят? Глупость. Ты думаешь, что знаешь, чего я от тебя хочу. Поэтому чувствуешь себя неуязвимым. Всего лишь бой, еще одна возможность умереть. Сколько их было у тебя, Зараки? Пуль, ножей, шрамов… Подними руки. — Кенпачи послушался. Бьякуя стянул с него майку. — Много, — сухо признался он, увидев отметины на его теле. — Скажи, как именно мне тебя уничтожить? Я не воюю с детьми, каменными кладками чужих успехов и банковскими счетами. Кое-что из этого может быть сравнимо с моей потерей, но я не стану рубить голову твоей девчонке, чтобы тебе стало плохо. Ты не боишься боли или смерти, чего-то не успеть, потому что зашел уже слишком далеко, чтобы поворачивать назад. Какой у тебя страх, Зараки?
Отстранившись, Бьякуя поднялся по шаткой деревянной лестнице и, вцепившись руками в бортик, соскользнул в купальню.
Кенпачи присел на корточки и развязал шнурки. Сняв с ног ботинки и носки, он звякнул пряжкой ремня, стащил штаны вместе с трусами и забрался следом. Не приглашали, конечно, но если бы он ходил только туда, куда зовут, у него по жизни сложилось бы слишком мало маршрутов, да и те оказались бы чертовски скучными. Так вышло, что такие бродяги, как он, не нравились людям.
Вода выплеснулась через край. Кенпачи окунулся, чтобы намочить волосы, а вынырнув, пожал плечами.
— Не знаю. Насчет смерти ты прав. Мы все умрем. Я скорее рано, чем поздно, и существует огромная вероятность, что превратившись до этого в бесполезный овощ. Предпочел бы стать летчиком, сбитым на самом взлете. Да, Кучики, я тоже по-своему камикадзе, и, возможно, своей ненавистью ты делаешь мне одолжение. Что касается твоей боли… Ну объяснишь ты мне свои причины. Расскажешь о ней. Что это, в конце концов, изменит? У меня нет прошлого, и от твоих слов оно не появится. Хочешь, чтобы я чего-то там стыдился? Никого не нервирует пустота. А я не смогу почувствовать, что значат твои слова обо мне, даже если поверю в них. Тебе придется разбираться с тем, что есть. Валяй, развлекайся.
— Ну и кто из нас безумец? — усмехнулся Бьякуя.
— Мы вменяемее многих, Кучики, потому что точно знаем, чего хотим. Тебе нужен мой труп, но не просто груда мертвого мяса, а нечто большее, что ты пока не знаешь, как получить. Я бы тебя трахнул, что-то в тебе меня цепляет, может, просто сама сложившаяся у нас ситуация. Но я тоже не пожалею пули, если ты найдешь то, что ищешь, и станешь проблемой. — Такие разговоры Кенпачи утомляли. Из-за них его жизнь временами начинала напоминать дешевую мелодраму, а он этого терпеть не мог. — Тебе самому неудобно будет голову вымыть. Давай помогу.
Бьякуя кивнул и отвернулся к бортику. Кенпачи взял деревянный черпак и осторожно полил ему на волосы. Запах травы стал сильнее. Бьякуя чуть отступил, прижимаясь спиной к его груди. Кенпачи сам не заметил, как пальцы, поглаживающие спутанные пряди, переместились на длинную шею и здоровое плечо.
— Будет по-моему, Кучики, одними обещаниями ты сегодня не отделаешься.
Бьякуя тихо усмехнулся.
— Ты глупец, Зараки. Я знаю, как ты улаживаешь дела, к чему стремишься, как и с кем смеешься и чертыхаешься, но этого все еще недостаточно. Я буду идти к своей цели, пока не влезу в твою голову, не найду там то, что мне нужно. Я уже решил, что стану с тобой спать, так что можешь не тратить свое время на угрозы или уговоры. Это что-то прояснит? Не знаю, все может оказаться бессмысленным, но время поджимает. Десять дней — не так уж много для того, чтобы найти чужие болевые точки.
Кенпачи улыбнулся. Бьякуя ему нравился. Даже тем бардаком, что творился в его голове. Наверное, такого, как он, стоило встретить раньше, где-нибудь на тесной улице и так, чтобы у каждого в руках было по ножу. Тогда он бы точно врезался в память как что-то бешеное, прекрасное до ощущения теплой крови на пальцах, и Кенпачи никуда бы не отпустил такого противника, пока не выжал бы из него все соки. Или им стоило познакомиться на фуршете одного из экономических форумов, где Кенпачи скучал бы, глядя на псевдоученых, рассуждающих о правилах ведения бизнеса. Он смеялся над этими чудаками, ни один из которых не заработал столько, чтобы к его мнению стоило прислушаться. Но все вышло иначе. Они встретились так, как встретились. Впрочем, даже рядом с Уноханой, там, у горячего источника, Бьякую с его строгим рассудочным взглядом невозможно было не заметить. Что Кенпачи стоило тогда решить, что дела иногда могут подождать? Надо было забить на сделку и заняться еблей. Потому что выкинуть из головы чаще всего хочется то, что не можешь не помнить: худую спину в лунном свете, легкую улыбку, в которой жажды убийства было больше, чем ее иногда оказывается в направленном на тебя пистолете. Впрочем, тогда он еще верил, что за деньги можно купить все. Тысячи таких, как Бьякуя. Он был для него парнем, с которым решила поразвлечься Рецу, да и мужики его тогда не слишком привлекали. Он уже привык на тот момент покупать себе людей в качестве постельных игрушек. О Бьякуе он, к счастью, ничего не знал, поэтому думал, что его куклы ничем не хуже и не лучше. Только когда Бьякуя лежал на нем, захлебываясь собственной кровью, оказалось, что он такой один. Готовый к вечной войне, понимающий в ней толк, осознающий, что мир, по большому счету, — рутина. Может, поэтому Кенпачи и позволил себя похитить. Второго шанса разобраться, что же его так зацепило в Бьякуе, могло не быть. Сколько бы ты ни выдумывал себе более подходящие сценарии, работать приходится с тем, что имеешь.
— Здесь искать будешь?
Он наклонился к длинной шее. Отчего-то безумно захотелось оставить свою метку. Кенпачи решил не отказываться от этого удовольствия. Зубы легко порвали тонкую кожу. Крохотные ранки наполнились кровью. Это было чертовски красиво, хоть он и не считал себя садистом. Просто Бьякуя разбудил в нем что-то такое… Жадное животное, не подчиняющееся ничему, кроме инстинктов. Ведь если нельзя купить, можно завоевать и подчинить. Когда-то ему казалось, что так даже интереснее. До того, как он перестал видеть в своих женщинах что-то, кроме удачно подобранной мебели.
Бьякуя даже не вздрогнул, просто провел кончиками пальцев по коже, взглянул на собственную кровь с задумчивой улыбкой.
— Нет. У меня от пара кружится голова.
— Тогда домывайся и пошли в дом.
Желая поскорее покончить с этим разговором, Кенпачи схватил с бортика кусок мыла и принялся яростно намыливаться, демонстрируя, что слишком долго ждать он не намерен. Бьякуя наоборот никуда не торопился. Он все еще разглядывал свои окровавленные пальцы, потом прошелся по ним языком, нахмурился, сосредоточенно пытаясь распробовать вкус, который был у их первого случайного поцелуя. Тихим рыком, вырвавшимся из груди, Кенпачи предупредил, что он таких игр не потерпит.
— Еще немного, и мне будет плевать на твою испорченную повязку.
— Так уйди. Я не люблю мыться при свидетелях.
— Пять минут, — Кенпачи окунулся, смывая пену. — В этой штуке мало места, но если задержишься, меня это не остановит.
В подтверждение своих слов он силой развернул Бьякую и накрыл ладонью его возбужденный член. Бьякуя взглянул немного удивленно, демонстрируя спокойствие и выдержку. Кенпачи это завело еще сильнее, он провел языком по оставленной на шее отметине, чуть сжал пальцами свободной руки бледный сосок. Дыхание Бьякуи стало рваным. Чтобы отрешиться от собственного возбуждения, тот использовал какой-то прием, но Кенпачи не дал ему вырваться. Тонкие, но сильные, скользкие от воды запястья оказались в захвате его рук. Бьякуя зашипел от боли. Но вместо того, чтобы продолжить брыкаться, неожиданно сдался, впиваясь в губы Кенпачи жадным поцелуем, покусывая, прижимаясь грудью к груди. У Кенпачи гормоны бушевали так, будто он в одночасье отмотал назад больше двух десятков лет собственной жизни, превратившись в сопливого подростка, который даже свою первую девчонку в углу еще не зажимал. Чуть отстранив Бьякую, он хрипло поинтересовался:
— Напомни, почему мы не должны трахнуться прямо здесь?
— Повязка, мало места, я не люблю воду…
Последний ответ был немного странным, но Кенпачи его услышал.
— На что из этого тебе нужно долбаное время?
— На воду, — выдохнул Бьякуя, возвращая своим глазам злую белизну. — И оно у меня будет.
— Ровно столько, сколько я сказал, или нам придется забить на твои желания.
В конце концов, не он тут долбанный исследователь чужих душ. Ему сейчас и тощей задницы Бьякуи вполне хватит. Вот ее лучше получить как можно скорее, пока тело, которое давно не баловало его таким неравнодушием к происходящему, еще горит, чувствует, хочет. Так какого черта он выбрался из купальни? Кому из них и для чего нужны эти проклятые пять минут? Зачем он собрал не только свою одежду, но и Бьякуи, как будто тому было куда бежать? Словно разочарование, которое он почувствует, если тот все же смоется, будет что-то значить. Раньше он не замечал слов, истерик, просьб. Когда очередная баба решала, что ее бесит его безразличие, он просто интересовался: «Детка, ты уж определись, что для тебя важнее — бабки, на которые ты покупаешь себе тряпки, машины и камешки, или то, что я буду вечерами торчать рядом, рассказывая, какая у тебя классная задница». Все они легко соглашались с тем, что деньги их союзу просто необходимы, потому что изначально он не предлагал им ничего, кроме щедрой платы за секс. Как только появлялись какие-то надуманные чувства или претензии, ему быстро приедалось все это дерьмо. Он просто знал, чего и когда хочет. Если одна баба начинала ломаться или вопить, ее тут же сменяла следующая. Истерики в его жизни были привилегией Ячиру и иногда Аясегавы. Может, потому что их он не покупал, а главное, никогда не хотел трахнуть. С Бьякуей все было иначе. Кенпачи понимал, что тут никаких денег не хватит и ни черта, кроме неприятностей, не принесет, но в постели тот наверняка окажется хорош. Такие породистые гончие не умеют приходить к финишу вторыми. Тогда какого черта он так завелся. Кому вообще эти пять минут нужнее, чтобы… Прекратить все это? Кенпачи обернулся. Нет, одуматься, похоже, не получится. Как не получится обесценить происходящее, свести к тому, что легко вычеркнуть из своей жизни.
— Я жду.
Черт возьми, так оно и было. Он почти надеялся, что Бьякуя станет тем, кто сможет его и дальше удивлять.
Продолжение в комментариях
@темы: АУ, NC17, Зараки, Приключения, Бьякуя, Драма, Романс, Слэш, Фанфики
Источник: здесь
Переводчик: CrazyJill
По просьбе анонов
Мы уже разбирали, кого меньше всех ненавидят Бьякуя, Хиори и Хицугая. Дошел черед и до Исиды.
Итак, Исида, кого из персонажей Блича ты меньше всего ненавидишь?
# 10: Рюкен
"Чувства, которые я испытываю к своему отцу, скажем так, противоречивы. Ненавижу и его, и все, что он собой воплощает. С другой стороны, он мой отец и помог мне вернуть силы квинси. И еще он классно выглядит в белом костюме. Но в основном я его все-таки ненавижу".
Исида: Ах да, еще сарказм. Ненавижу сарказм.
Читать дальше# 9: Урахара
"Разумеется, шинигами мне враги. Но для врага Урахара Киске ничего так. Он крайне полезен в случаях, когда надо куда-то добраться. А еще он мне сотовый подарил".
# 8: Рукия
"Кучики Рукия — еще один шинигами, которого я не слишком ненавижу. В конце концов, я помогал ее спасать. Конечно же, я пошел в Общество Душ в первую очередь сражаться с шинигами, а то, что Кучики спас, так это просто заодно".
Исида: Это характеризует тебя с лучшей стороны!
# 7: Чад
"Мне нравится, что Чад не шинигами. Хотя однажды он порвал мне плащ".
Исида: И не подумайте, у меня был запасной!
# 6: Ренджи
"Мы сражались с Абараем плечом к плечу против Заэля Аполло. Это сближает. Плюс, в отличие от Куросаки, Абарай позволяет мне строить планы и даже их выполняет. Мне нравится это в мужчинах".
Ренджи: Слушай, ну ты конечно хороший парень, но…
Исида: Я НЕ ЭТО ИМЕЛ ВВИДУ!
# 5: Ичиго
"У нас с Куросаки непростые отношения. Мне многое в нем не нравится. Например то, что он шинигами. Или то, что он меня никогда не слушает. Или то, что он всегда побеждает, и ему ни разу не отрубали руку. И все-таки я признаю, что Куросаки был мне хорошим… другом. К тому же, мы возможно кузены".
Ичиго: Просто поступаю по-своему.
Исида: …это еще хуже.
# 4: Орихиме
"Иноуэ… просто невероятная".
Исида: Ты оживляешь погибших.
Исида: Ничего подобного твоей силе нет ни у кого в Бличе.
Исида: И еще ты добрая и смелая, и милосердная, и верная, и сострадательная, и умная, и артистичная и…
Орихиме: …
Исида: Черт.
# 3: Катагири
"Вы же заметили, что в каноне нет ни одного фрейма, где мы вместе с моей мамой? Это очень грустно, потому что я ее даже сейчас очень сильно люблю".
Исида: Ма-аам! Ну не сейчас же.
# 2: Сокен
"Мой дед заменил мне отца. Он научил меня быть квинси. Он научил меня быть настоящим человеком. Я очень по нему скучаю".
Исида: Что? Так ты знал?
# 1: Яхве
"Потому что я ценю моего нового командира превыше всего, и я ни в коем случае не являюсь шпионом, который собирается его предать в будущем. Это сразу видно, потому что в моем списке он идет на первом месте".
Яхве: Как-то слишком много шинигами в этом списке.
Исида: …
Исида: Ну да, но я же не забыл написать, что они — враги.
Фандом: Блич
Автор: Tasha911
Бета: Jenny
Пейринг: Кенпачи/Бьякуя и мимо пробегающие вроде АЮ/МИ и т.д.
Рейтинг: в планах NC-17, а там – как фишка ляжет
Жанр: Драма/романс
Размер: макси (на настоящий момент - 47 тыс. слов)
Предупреждения: Кучики у меня не бывает без пафоса и кимоно, а Кенпачи – без сквернословия. Модерн!АУ, обусловленный им ООС некоторых персонажей.
Статус: в процессе
Посвящение: Эта валентинка пишется для Пухоспинки-тайчо, которая хотела: Заракуйную АУшку про современность. Зарисовка про богатого аристократа и нефтяного магната из низов, встретившихся в закрытом клубе Готей-13.
В принципе, все условия заказа будут почти соблюдены, за исключением главного, наверное. Это никоим образом не «зарисовка» )))
Комментарий: выкладывается с разрешения автора
Читать дальшеГлава 1
– Совсем оборзели, педики? – Аясегава вскочил с дивана в приемной, поспешно застегивая рубашку. Впрочем, смущенным этот гад не выглядел, а вот у Мадараме стыдливо вспыхнула даже его лысая башка. – Так вы скоро на моем столе трахаться начнете.
– А можно? – хмыкнул Юмичика.
– Урою, – коротко пообещал Кенпачи, открывая дверь в свой кабинет.
Недавно отстроенный главный офис «Зараки-групп» не нравился ему категорически. Стеклянные окна от пола до потолка, огромный стол для конференций, похожий на взлетно-посадочную полосу, и куча мониторов по всей стене, непрерывно показывающих сводки со всех международных бирж.
– Долбаные арабы, – выругался он, заметив некоторое падение цены на нефть на европейских рынках. Впрочем, в шесть утра он еще не был способен на полноценную ненависть, и странам ОПЕК пока ничего, кроме проклятий, не грозило.
Дернув узел галстука, болтавшегося на мощной шее, Зараки распахнул неприметную дверь, ведущую в комнату куда меньших размеров. Та была обшита полусгнившими деревянными досками, пропахшими морем и рыбой. Отшвырнув ногой пару пустых картонных коробок, которые преграждали путь, он рухнул в потертое кожаное кресло со следами затушенных об обивку окурков и устало закрыл глаза. Иккаку называл эту каморку комнатой для медитаций и, в общем-то, был не слишком далек от истины. Кенпачи нравилось вспоминать… Все важное, с самого долбаного начала его пути, не упуская ни одной, даже самой незначительной детали. Теперь он мог забыть врагов, выигранные битвы, оказавшиеся скучными, но себя – никогда. Первое, что легко воскресло в памяти, – серые стены больницы, в которой он очнулся с трещиной в черепе, сломанной ногой и зажатой в руке пачкой дорогих сигарет. Его все расспрашивали, кто он и откуда, но сказать в ответ было нечего. Все, что было до того дня, сожрала немая темень, в которой нельзя было отыскать ни проблеска света. Словно его родила не женщина, а боль, накачали жизненной силой трубки капельниц, опутавшие безвольное тело. Сначала он хотел узнать, кто он. Пытался ответить на вопросы. Слушал отчеты полицейских, даже фальшивые извинения хозяина лавки, которую пытался ограбить. Старик чуть не плача твердил, что он впервые видит этого парня, хотел только его догнать и заставить расплатиться, а тот выскочил на дорогу прямо под колеса грузовика. То, что он говорит правду, подтверждало множество свидетелей, но ни один из них не мог сказать, откуда в их приличном районе взялся странный тип, одетый лишь в грязную майку и продранные джинсы. На нем даже ботинок не было, несмотря на первые заморозки, а в карманах штанов не обнаружилось не только документов, но даже мелочи. Медики смогли добавить к сказанному лишь то, что их пациент вцепился в свою добычу так, что вырвать сигареты у него не получилось даже под наркозом.
– Ну не отрезать же ему пальцы было? – хмыкнул бородатый хирург.
У этого мужика, умело орудовавшего скальпелем, вообще был довольно специфический юмор. Люди не знали, смеяться над его шутками или пальцем у виска крутить. Вот только парню на больничной койке понравилось то, как недовольно вытягивались лица придурков в белых халатах, когда этот бородатый маньяк, расхаживающий по отделению хирургии в окровавленной после операции форме, курил прямо под запрещающей это дело табличкой. В ответ на каждое замечание док предлагал всем оскорбленным его поведением выбор: пойти и вскрыть вместо него очередную черепную коробку безнадежного пациента или отсосать прямо на месте. Так уж получилось, что у него было только два способа расслабиться – курево и минет. В больнице предпочли не отнимать сигареты.
Тогда, сам того не желая, он дал парню с амнезией стоящий урок. Можно получать удовольствие от того, что тебя все ненавидят и презирают, если ты сам четко знаешь, чего стоишь. Делаешь свое дело так, как хрен его выполнит кто-то другой, сколько бы прекрасных слов и накрахмаленных халатов ни пряталось в его шкафу. Парню без прошлого тоже захотелось стать тем, кто сможет плюнуть в лицо всему миру или даже пожать руку богу. Едва его пальцы смогли пошевелиться, он стащил из кармана дока зажигалку и, оставшись в палате наедине с пикающей бандурой, отсчитывающей ритм его сердца, с трудом открыл пачку, решительно сунул в рот сигарету, прокрутил кремниевое колесико и… Это была первая и последняя затяжка в новой жизни. Горький дым ему не понравился. Он всего лишь высушил гортань и наполнил легкие каким-то странным покалыванием.
– Что ты творишь? – Вбежавшая в палату хорошенькая медсестра тут же выхватила у него изо рта сигарету и, затушив окурок в стакане с водой, понесла его к урне.
– Зараки, – прочел он на пачке. На что-то же эта фигня должна была сгодиться, раз он проиграл свои воспоминания немой тьме в попытке ее заполучить?
– Мне все равно, как ты называешь эту гадость.
– Не «ты», а Зараки.
Так на его больничной карте появилось имя или фамилия, потому что отзываться на «эй» он теперь категорически отказывался.
Аясегава наконец натянул брюки и сподобился принести своему боссу утренний стакан с мутной жижей. На его дне кружили перемешанные с гущей сенчи кристаллы не до конца растворившихся таблеток. Почему-то он любил именно эту отраву, смесь горького чая с прилипающими к языку кисловатыми крошками наркоты, которой торговали на улицах. Мадараме мог до отказа забить его дом дорогущими препаратами, стимулирующими чувствительность нервных окончаний, но Зараки нравилось так. Чтобы горько, терпко и с хрустящими на зубах белыми «снежинками».
– Босс, насчет сегодняшней встречи…
Глядя на его вертлявую походку, блядскую, как у мартовской кошки, Зараки хмыкнул. Бывший хост остается шлюхой, даже отучившись в Оксфорде и получив диплом юриста по международному праву. Он откинулся на спинку стула. Чтобы ожить, ему нужны были еще семнадцать минут. Потом кончики пальцев на ногах начнет слегка покалывать от ощущения тепла. Оно будет плавно скользить вверх по икрам, наполнит тяжестью мошонку, на вялом члене резче выступят вены, но действие его собственного лекарства на этом не остановится. Тепло поползет дальше, на миг скрутит отчаянной болью желудок, обжигающим огнем лизнет каждую трещину на плохо сросшихся ребрах и наконец ударит в голову.
– Заткнись. – Он снова закрыл глаза, зная, что Юмичика так же, как и он сам, считает в уме бесконечные секунды. Это ожидание нового дня всякий раз немного больше вчерашнего. Всего на пару мгновений. Зараки их никогда не хватало, чтобы как следует разозлиться, а вот глаза раньше срока рухнувшего на колени Аясегавы горели гневом. Но он ничего не сказал, только ловкими пальцами расстегнул крохотные пуговицы на ширинке босса и решительно облизал пухлые губы.
Кенпачи положил ладонь на его затылок и вздохнул, почувствовав ее тяжесть, ощутив, как ластятся к пальцам шелковистые волосы. Свою слабость можно демонстрировать только тем, кому безоговорочно доверяешь, потому что за свою преданность они ничего не просят взамен.
Глотка у Юмичики и впрямь была золотая. Казалось бы, многолетний ритуал, который давно мог надоесть, но Аясегаве удавалось каждый раз вносить в него некоторое разнообразие. Сегодня он был настроен по-деловому, на максимально быстрое достижение результата. Погружая член в горло до упора, он чуть сжимал губы у основания и резко подавался назад. Почувствовав легкое возбуждение, Кенпачи надавил на плечо Юмичики, заставляя его отстраниться.
– Я в норме.
Он никогда не кончал с Аясегавой. Утренний «массаж» был лишь проверкой функций организма. После того как тот пару раз дал осечку в самый неподходящий и оттого особенно неприятный момент, даже после приема «микстуры» он предпочитал проверять затвор перед выстрелом. Юмичика сам выдумал себе эти дополнительные обязанности. Зараки сомневался, что тот сделал это из особого пристрастия к минету или большим членам. Он действительно любил своего лысого дружка и предпочитал не гулять от него без крайней на то необходимости. Хотя прикажи Зараки отсосать Мадараме, тот бы выматерился от души, но с такой же готовностью опустился бы на колени. Просто для этих больных ублюдков Кенпачи был больше чем боссом или членом семьи. Он стал их причиной жить, оба научились идти вперед, мечтать и добиваться целей, следуя за его широкой спиной. Ни один не знал, что станет делать, если босс оступится или упадет. Сами того не замечая, они давно перестали плестись позади, вставая рядом. Чтобы вовремя подставить плечо, не дать ему даже пошатнуться.
Поднимаясь с колен, Аясегава задел плечом груду коробок, из одной из них на пол посыпались пузырьки с таблетками. Секретарь мстительно раздавил одну из склянок каблуком, поставив на столик рядом с боссом упаковку с влажными салфетками.
– Завязывали бы вы с этой гадостью. Даже если у вас ничего не болит, страшно представить, как выглядят сейчас печень и желудок.
Не болит? Боль была. Кенпачи она нравилась даже больше чувства возбуждения.
– Ты вернешься к своим обязанностям или хочешь посмотреть, как я дрочу? Только предупреждаю: это будет последним шоу, которое ты увидишь в своей жизни.
– Да пошли вы! – Особой субординации Зараки никогда не требовал, так что секретарь не отказал себе в удовольствии напоследок шарахнуть дверью.
Кенпачи бросил взгляд на салфетки, хмыкнул и застегнул штаны. Не то чтобы у него совсем пропало настроение... Просто он предпочел оставить его для Рыжей. Имени своей новой пассии он пока не запомнил. Причина была не в том, что в плотном графике последних дней так и не нашел времени ее трахнуть, постель никак не способствовала его желанию с кем-то знакомиться, но многое упрощала, а с девчонкой уже пора было что-то решать. Ему нравилось выводить ее в свет, напоминая шипящим вслед моралистам, что они сами принимали законы, согласно которым возраст согласия в Японии – тринадцать лет, а значит, ему стоит не плевать в спину, а благодарить, что Юмичика нашел ему очередную девку в старшей, а не средней школе. Зараки любил выводить людей из равновесия. Совершать поступки, от которых безупречные маски на их лицах шли трещинами, обнажая нутро, чаще гнилое, реже ему удавалось разглядеть что-то по-настоящему интересное. Рыжая привлекала тем, что не была фальшивкой. Глупая, искренняя и смешливая дурочка, она с самого начала вся была на виду, может, поэтому у него так и не дошли до нее руки. Есть вещи, лапать которые от одной скуки не хочется. Может, ему жениться на ней? Ячиру не помешает если не мать, то хотя бы подружка, в которой больше детской непосредственности, чем в его дочке. Если они поладят, бестию можно будет забрать из частной школы и попытаться вбить в ее голову хоть что-то в домашних условиях.
Рассыпавшиеся пузырьки напомнили ему психиатрическую лечебницу. Там тоже было до одури много таблеток. Самых разных: белых, серых, синих и даже конфетно-розовых. Привязанному к койке Зараки разжимали челюсти и горстями засыпали таблетки в рот, уверяя, что так всем будет только лучше. Наверное, они в чем-то были правы, только в какой-то момент психушка стала хуже тюрьмы. Там его, по крайней мере, не запихивали в смирительную рубашку, накачивая успокоительным. Наверное, док, вытаскивая его из камеры, не желал ему зла, он просто не понимал: если зверя еще можно удержать в клетке, то в питомнике для таких же бешеных собак, где на нем ставят опыты, – вряд ли. Разве он псих? Что, только сумасшедшие давят гадин, старающихся укусить руку, которая была к ним добра?
Он помнил, каким бледным и разом осунувшимся выглядел его доктор в непривычно наглаженном халате, крутя в руках возвращенную ему медсестрой зажигалку.
– Суки! – крикнул он в толпу своих коллег и пациентов. – Вы знаете, что я этого не делал, но молчите, потому что боитесь лишиться работы или получить в задницу укол, который приблизит вашу встречу с богом!
В толпе молчали, отводили глаза, а некоторые спешили разойтись по своим палатам или делали вид, что увлечены исполнением ежедневных обязанностей. Только Зараки, вцепившийся в костыль и станину капельницы, чтобы не упасть, внимательно следил за тем, как полицейские защелкивают на руках его спасителя наручники. Видел облегчение, написанное на лице главного врача, бубнившего себе под нос:
– Такой вопиющий случай в нашей больнице…
Девчонку-инвалида доставили в клинику всего за два дня до происшествия. Зараки успел наслушаться о том, какая она хорошенькая, от сестер, еще до того, как столкнулся с ней в коридоре. Крохе было лет девять-десять, и она действительно походила на грустного ангела, какими их изобразили на витражах в больничной церкви. Сидя в своем инвалидном кресле у автомата с напитками, она перебирала рассыпавшиеся по ладошке монеты. Дырка для мелочи располагалась слишком высоко, чтобы девчонка могла до нее дотянуться. Зараки, направлявшийся к стойке сестер, чтобы в очередной раз потрепать им нервы требованием дать ему пожрать нормальной еды, а не протертого овощного дерьма, от одного запаха которого его уже выворачивало наизнанку, остановился рядом.
– Что тебе взять?
– Клубничного молока. – Девочка, немного испуганная его высоким ростом и оскалившейся в подобии улыбки мордой, все же решилась и протянула свои монетки. – Мне запретили кушать, потому что на завтра назначена операция, но пить пока можно. В приюте нам дают сладкое, но в основном выпечку и каши, а я очень люблю фруктовое молоко.
Он слышал, что в больнице на деньги спонсоров иногда оперируют сирот из приюта для инвалидов. Впрочем, его пребывание здесь и хорошие лекарства тоже взялась оплачивать какая-то сердобольная старуха, увидавшая рожу Зараки в полицейских сводках и решившая, что он чем-то смахивает на ее погибшего в аварии сынка. Правда, тот сам был пьяным за рулем и вместе с собой утащил на тот свет троих людей, ожидавших на остановке рейсового автобуса… Но кто он, собственно, такой, чтобы мешать бабке пытаться откупиться от бога за то, что воспитала дебила?
– Кто тебя резать будет?
– Доктор Минато. Он меня уже несколько раз осматривал. Сказал, если я буду хорошей девочкой, то все непременно пройдет отлично. Мне страшно, но я очень хочу выздороветь! У меня есть хорошая мама. Она никогда меня не бросала, как оставляют других деток. Все время приезжает в приют, привозит мне сладкое молоко, держит за руку и плачет. Нас ведь у нее трое одновременно родилось. Братики здоровенькие были, а я… – Девочка улыбнулась. – С самого рождения ходить не могу, да еще и сердце больное. Мама совсем молоденькая была, когда забеременела, родители ее выгнали из дома, а папа не хотел, чтобы мы рождались. Он ей признался, что у него уже есть одна семья в другом городе, и дал денег, чтобы нас убили. Только мамочка у меня добрая. Она не смогла. Братиков можно было забрать из больницы, а я бы без дорогих лекарств не выжила. Только у мамочки совсем нет денежек. Она на трех работах работает, чтобы братиков прокормить. Еще ко мне ездит, но у нее остается только на фруктовое молоко для меня. Может, я не так уж его люблю, но она ведь так старается меня порадовать… Когда я его пью, всегда верю, что однажды мама меня заберет. Мне уже меняли какую-то штучку в сердце, – похвасталась девчонка, немного оживившись от собственных надежд. – Я была маленькая и операцию почти не помню, но просила воспитателя и она мне много о ней читала. Если смогу ходить, мамочка меня заберет, не позволит отдать на усыновление. Зачем мне другие родители?
Девчонка все трещала и трещала, доводя его до головной боли. Тогда у Кенпачи еще могло что-то болеть. О гладко прилизанном хлыще в золотых очках Зараки не мог ничего сказать, тот его не лечил, но сестры шептались, что сволочь он порядочная и смертей на операционном столе у него больше, чем успехов. Такого безрукого хирурга никто не стал бы ставить на сложные операции, если бы его папаша не был главой клиники. Правда, пациентов он сынку подбирал как раз из числа сирот и тех, у кого не было родни, которая могла поднять скандал в случае неблагоприятного исхода операции. Кенпачи повезло, что скорая помощь привезла его, когда этого упыря не было в больнице. Тогда еще Зараки себя не знал, не понимал, что кольнуло в его сердце, когда он услышал в голосе девчонки такую отчаянную надежду на выздоровление.
– Тут такой мужик ходит. Бородатый и страшный, как черт. Ты его вылови и попроси тебя осмотреть. Хуже от этого не будет. Он хороший доктор.
Получилось, что он помог этим гадам подставить своего врача? От сестер Зараки уже знал, что произошло. Парень-ординатор, дежуривший ночью на их этаже, сказал, что видел, как маленькая пациентка днем доставала дока и около полуночи перед уходом домой он зашел к ней в палату и пробыл там около часа. А утром все отделение разбудил крик. Сестры кинулись в палату маленькой пациентки и обнаружили ту голой в кровати, с травмами, характерными для изнасилования. Зареванная девчушка мало что могла рассказать. Кто-то вошел в ее палату, не зажигая света. Она поняла, что это врач, только по белому халату, а потом человек прижал ей к лицу платок, пахнущий чем-то сладким и одновременно вызывавшим тошноту, и больше она ничего не помнила. Приехала полиция, всех допросили. В теле девочки никаких биологических следов насильника не осталось. Опросили весь персонал, узнали, кто последним был у малышки, и забрали дока. Через день стало известно, что он арестован. На халате, который тот никогда не носил, а в то утро нацепил, не найдя на месте привычной хирургической формы, обнаружили небольшие пятнышки крови на рукаве и следы каких-то выделений жертвы.
– Слушай, кто из врачей в ту ночь дежурил, Кито-сан? – спросил он у пожилой медсестры, которая принесла ему поднос с многослойной сладкой слизью и слабым остывшим чаем.
– Момоко говорит, в самом отделении не было никого, кроме ординаторов. – Женщина столько лет проработала в больнице, что всех коллег называла исключительно по именам, потому что большинство из них помнила еще юнцами.
Зараки не поверил.
– В нашей больнице? Да ладно. Сюда скорая пациентов привозит. Одна хирургическая бригада точно должна была на месте дежурить. Раз док в полночь свалил, значит, не его это смена была.
– Зараки, ты столько времени тут торчишь, что уже все наши порядки выучил. Твоя правда. Раз Момоко дежурила, значит, с ней оставался доктор Минато и парни из его операционной бригады. Может, их на этаже не было? У нашего золотого мальчика два кабинета, один рядом с сестринской, второй – под боком у папаши. Чаек он предпочитает распивать с руководством клиники, а не с нами, трудягами. Его парни без пинка пациентов обходить не будут, небось, нашли себе угол, чтобы вздремнуть.
– Мне самому тут надоело. Гипс скоро снимут, голова почти не болит. Слушай, Кито-сан, принеси чего пожрать, а? От вашего яблочного желе сам скоро позеленею.
– Не ной, – она подложила ему под ногу валик, чтобы та меньше отекала. Тебе есть куда идти? Полиция ведь так и не нашла твоих родственников? Значит, лежи себе смирно и жуй что дают.
Зараки в ее предложении все, в общем-то, устраивало. В больнице он уже освоился, а вот мир за ее пределами, знакомый только по статьям в газетах, еще настораживал его, как загнанного на чужую территорию хищника, и покидать свою логово он не торопился. Если бы не история с доком, он бы не рыпался, но бородачу надо было отплатить за все, что тот для него сделал.
– И все же странно выходит.
– Что?
– Если Минато на следующий день должен был проводить девчонке операцию, то почему в ночную смену остался?
– Не должен был он никого резать. Наш Иссин-сан малышку первый раз еще днем осматривал. Сказал, что случай сложный, и он сам возьмется все уладить. Главный врач поогрызался для приличия, но с Иссином, если тот себе что-то в голову вбил, не поспоришь. – Зараки фыркнул. Они с доктором не раз орали друг на друга до хрипоты и не без удовольствия. – Нечего мне тут морду кривить. Он по делу вмешался. Сам мне сказал: «Кито, старушка, надо нам придумать, как без штифтов обойтись. Девчонке еще расти, не дело ее каждый год резать и железки менять. Сердце слабое, чем меньше наркозов у нее будет, тем дольше проживет». Операцию на месяц перенесли. Он хотел списаться с каким-то знакомым. У того собственная больница и работать даром он не любит, но обучался у лучших специалистов в Европе и проводил такие операции, что наш Иссин считает себя по сравнению с ним простым мясником. Он не оставлял надежды уговорить своего приятеля приехать в Токио и хотя бы осмотреть малышку.
Поведение дока становилось понятным. Столкнувшись со сложным случаем, он всегда засиживался допоздна в библиотеке больницы, становился хмурым и неразговорчивым. Мог завалиться в палату пациента и в два часа ночи, чтобы устроить внеплановый осмотр, подтверждая или опровергая свои теории. Например, после того инцидента с чаем врач из него всю душу вынул.
– Как он мог обварить рот и гортань?! – орал он на молоденькую сестру. – Вы что, совсем идиотка? Ну разве можно было принести больному кипяток?
– Я предупреждала, что чай очень горячий, – всхлипывала девушка. – Пациент сам выхватил у меня чашку, сказал, что хочет пить, и залпом ее осушил.
Зараки не понимал, из-за чего весь этот шум. Ну, похрипывал он немного, да слезла с языка и нёба пленка лопнувших водянок, наполнив рот солоноватой сукровицей. Разве это повод для паники или причина таскать его на бесконечные анализы? Да, было больно, но уже потом, а тогда чай не показался ему даже теплым.
– Не понимаю, – признался Иссин после обследования. Пластина в твоей голове стоит как надо, выздоравливаешь… Ну каждой бы бродячей собаке такую регенерацию. Если еще раз будет временная потеря чувствительности, сразу говори.
Зараки только хмыкнул:
– Напортачили, док?
Тот по привычке обложил его отборным матом, но все время дергался. Таскал в палату каких-то специалистов. Иногда часами просиживал у его койки, читая медицинские талмуды и тыкая иголкой куда придется. Совсем извел, но странности больше не повторялись. Зараки расслабился и забыл об этом происшествии, но не Иссин, каждый день докучливо допрашивающий, где у него чесалось. Было ли больно царапать ногтями собственные яйца или спину? Если и с девчонкой он был не до конца уверен в собственных силах, то всего с двумя визитами в день той еще повезло. Вот только почему кроха молчала о дневном изнурительном осмотре, а твердила лишь о злом докторе с хлороформом?
– Кито-сан, ты сама-то веришь, что он мог ее изнасиловать? Она же маленькая совсем, на такую кроху если и встанет, то только у какого-то извращенца. А наш док, судя по краснеющим сестричкам и их жалобам на шлепки пониже копчика, тот еще ходок. Вот только нравятся ему крепкие тетки с мясцом, вроде тебя.
Старушка польщено фыркнула.
– Тоже мне удумал, охальник. – Потом ее лицо немного побледнело. – Кто из нас и во что верит, значения не имеет. В полиции разберутся. У них там эксперты не хуже наших. Знаешь, я бы за дока… Но что я могу? Не было меня той ночью в отделении, а если начну орать, что он не насильник, из хирургии вылечу. Меня еще три года назад должны были отправить в терапию. Руки, говорят, не те. Уколы ставить – это тебе не в чужих телах ковыряться. Вот только я всю жизнь у операционного стола. Не одну смену себе вырастила, стольким молодым врачам плечо вовремя подставила и дельный совет дала, что каждый случай уже и не вспомнится. Док вот наш совсем зеленый пришел, нервишки в первое время шалили, даже когда простой аппендицит вырезал, но было сразу видно: пойдет у него. Уляжется все в душе, даже если через гонор, и пациентов он сильнее самого себя любить будет. Знаешь, он до сих пор плачет, когда не может отыскать выход из сложной ситуации. Здоровый, как медведь, борода эта его дурацкая, а шмыгает носом, словно после первой своей потери. Мы тогда в ночь дежурили. Привезли нам по скорой беременную девку. Там даже мне смотреть страшно было. Муженек, обычная офисная крыса, с катушек слетел, когда кто-то из коллег высмеял его, что жена, забеременевшая в брачную ночь, вызывает большие подозрения. Вы, мужики, вообще повернуты на чистоте избранницы. Не можете вбить в свои дурные головы, что кровавые выделения у девственниц не всегда бывают. Плева не у каждой рвется с первого раза, и вообще девочки ее часто повреждают еще в школе, во время занятий спортом. Только тот ублюдок не чтением книжек озаботился, а сразу за нож схватился. Уж очень ему не хотелось терпеть издевки разных мудаков, учиться на них отвечать или уважать свою жену. В итоге девочку хоть и довезли, но с огромной кровопотерей. Семнадцать ножевых в живот. Сразу на стол. Понятно было, что они с младенцем – не жильцы. Док режет, а у самого слезы по щекам катятся. Такие люди детей не насилуют. Я полицейским все как тебе рассказала. Больше ничего не могу. Фирма, в которой сын работал, разорилась. Они с невесткой и двумя внуками на моей шее сидят, пока работу ищут. Четыре рта не так просто прокормить, знаешь ли.
Зараки никого на своем горбе не таскал. Вечером того же дня он подошел к комнате сестер и увидел ту самую Момоко, маленькую худую девицу со злющими, как у голодной кошки, глазами. Она тащила из прачечной комплекты выстиранной формы, упакованные в целлофановые кульки. На ее тощем пальце сверкал бриллиант.
– Поздравить тебя, что ли?
Девица бросила на него хмурый взгляд и прошла мимо.
– Ну не странно ли, – улыбнулась наблюдавшая за этой сценой толстушка-сиделка, которой сестра вывалила на руки свою ношу, прежде чем гордо удалиться. – Обычно люди радуются таким переменам, а Момо-чан злая и раздражительная ходит. Едва не кидается на всех.
– Может, с женихом проблемы?
– Да какие у доктора Минато могут быть неприятности?
Зараки присвистнул.
– И давно они вместе?
Женщина понизила голос.
– Ну, что Момоко на него нацелилась, все знали, но он же у нас богатенький, от сестер и сиделок всегда нос воротил. А тут вдруг раз – и свадьба.
Еще через пару дней расспросов удалось узнать, что в ночь происшествия с девочкой доктор Минато действительно был в больнице, но не в своем кабинете в отделении. По словам своей новоиспеченной невесты, он почти всю ночь проспал на втором этаже. Она несколько раз к нему спускалась, и доктор все время оставался в обставленном папочкой личном офисе, потому что экстренных операций не было.
Потом случилась безобразная история с увольнением того самого ординатора, что видел дока ночью.
– Да пошло оно все, – жаловался парень своему приятелю, помогавшему ему тащить к лифту коробку с вещами. – Я не буду врать, чтобы дело поскорее закрыли и наша больница вышла сухой из воды.
– Как будто тебя кто-то об этом просит! Ну чего ты так завелся, Рэн?
– Просить не просят. Вот только главный мне намекнул: я просто привык, что доктор Куросаки везде шляется в своей хирургической форме, и не запомнил, что он в ту ночь был в халате.
– Может, и правда?
– Хоть ты меня за идиота не держи. Халат он надел только утром. Я как раз сменялся, а он пришел, мы столкнулись в раздевалке. Док материл прачечную, что не принесли форму, у меня был чистый комплект, и я ему отдал, но подошли только штаны. Вот он и натянул халат, тот у него в шкафу висел. Ночью он был одет как обычно, и, между прочим, шкафчик у него уже неделю не закрывается. Все слышали, как он три дня назад на сестер орал, что слесаря не вызвали замок поменять. Кто угодно мог взять его халат. Я намекнул следователю на потожировые следы, может, его надевал кто-то, кроме Куросаки.
– Ну, главного тоже можно понять…
– Можно, но тошно. Я понимаю, почему Момо врет, но все равно здесь не останусь.
– Ты же не хочешь сказать, что наш Минато как-то замешан в этом?
– Понятия не имею. Только чего он на ней женится? Что отчеты хорошо написала?
– Ты о чем?
– Ночью она носилась по больнице, как сумасшедшая, вот только понятия не имеет, где кто спал. Она посеяла результаты анализа по одному из больных Куросаки, он ее еще в начале смены отчитал и велел, чтобы к утру все на месте было. Она на корточках лазила, обыскивая пост сестер. Я ей помогал, но мы ни черта не нашли. Мне пришлось заново брать пункцию. Сам понимаешь, процедура неприятная. Час перед больным извинялись, потом звонили моему приятелю из лаборатории, чтобы приехал ночью и все сделал. В общем, крутились, как белки в колесе, до самого инцидента. Если Момо и отлучалась, то один раз, а не бегала к своему любовнику чуть ли не каждые полчаса, как говорит. За тем, что в коридорах творилось, мы особенно не следили, не до того было. Минато просто не хочет, чтобы его лишний раз полиция дергала. Кто угодно из персонала и ходячих пациентов мог зайти в раздевалку, взять халат, а потом, пригнувшись и проскользнув мимо окна пункта дежурных, зайти к девочке. Только, учитывая хлороформ, это вряд ли больные.
– По-моему, ты заговариваешься, дружок.
– Просто не хочу, чтобы все валили на Куросаки. Это не последняя девочка, которую нужно оперировать. Хочу, чтобы психа нашли, и другим больным детям у нас ничего не грозило, но меня никто и слушать не хочет. Ждать, пока увольнением начнут угрожать, как Кито-сан? Да пошли они! Это не единственная больница в городе. Даже если мне дадут плохие рекомендации, лучше я без работы останусь, но врать, как Момо, о том, чего не было, не буду.
В тот же вечер Зараки столкнулся с девицей, которая выходила из палаты малышки. Сразу было понятно, что это не ее мать. Слишком ухоженная красотка, но бледная, с покрасневшими от слез глазами, и он предпочел сделать вид, что ошибся.
– Мамаша, что ли?
Незнакомка покачала головой, прикрыв за собой дверь.
– Нет. Я психолог из приюта. Мама девочки сейчас с нею. Она только приехала, не хочу им мешать.
– Как она?
– Напугана. Мы все в ужасе от случившегося. А вы пациент?
– Да.
– Знали доктора, которого задержали?
– Да.
– Что он за человек?
– Хороший. Скажу так, даже если вам мой ответ не понравится.
Девушка кивнула.
– Спасибо, вы мне очень помогли.
Он удивился.
– Чем?
– Я уже три года в приюте работаю, знаю, когда мои дети что-то недоговаривают. Рин боится. Все время оглядывается по сторонам, вздрагивает. Оправданная, но слишком сильная реакция для ребенка, которому уже ничего не угрожает. Она в чем-то лжет мне. С ней уже работал психолог из больницы, расспрашивал специалист из полиции, первый дал одно заключение, второй, как и я, уверен: девочка что-то скрывает. Я попрошу разрешения еще поработать. Рин мне доверяет. Нельзя, чтобы в этом деле остались какие-то вопросы. Извините меня, я должна пойти договориться, чтобы матери девочки позволили на ночь остаться в больнице.
Потом Зараки часто спрашивал себя, почему сделал то, что сделал. Людям просто свойственно давить тараканов? Есть мерзость, мимо которой трудно пройти? Ночью он потащился в туалет и заметил бледную женщину у кабинета Минато, она была красивая, хотя очень усталая и бедно одетая. Девчонка была на нее удивительно похожа.
– Эй, – окликнул ее Зараки. – Ищете кого-то?
– Д-доктора. Мне сказали, что он только что закончил операцию и скоро придет.
– Он чаще сразу на второй этаж спускается.
– П-придет. Он должен, если бог на свете есть.
От волнения женщина дрожала. В бледном свете ночного освещения Зараки заметил штуку, блеснувшую у нее в руке. Острый хирургический скальпель.
– Это он сделал? – Мать от него отшатнулась. – Думаете, дочке и сыновьям будет лучше, если вы сгниете в тюрьме?
– Вы не понимаете. Рин… Он ее запугал, сказал, если расскажет кому-то, ее не будут оперировать, и тогда она не сможет ходить и жить со мной. Этот ублюдок – врач. Думаете, ему нужен лишний свидетель? Сегодня, когда мне разрешили остаться, я отлучилась в столовую, но в лифте словно почувствовала что-то и вернулась, а он уже был у нее. Моя девочка так тряслась, что я сразу все поняла. Когда он ушел, расспрашивала ее, что случилось, пока не добилась правды. И знаете, что еще… Он принес ей молоко. Ее любимое клубничное молоко, только в стакане, а не в пакете. А еще подбросил таблетки в тумбочку у кровати, там было сорок розовых пилюль в блистере, похожих на конфеты, и семь из них – пустые. Я знаю название всех лекарств, которые дают моей девочке, эти ей не назначали. Этот тип был в перчатках, а молоко – каким-то горьким… Я попробовала каплю. Не приди я вовремя, все бы подумали, что она сама наелась таблеток, за конфеты приняла. Думаете, полиция поверит моей девочке после того, как она им один раз солгала? А может, они решат, что мы выбрали для шантажа богатую жертву? Приют не может перевести ее в другую больницу, спонсоры это уже не оплатят, а она так мечтает ходить… Я должна очистить это место, понимаете? Сколько еще сирот от него пострадает? У меня хорошие мальчики, они простят, когда поймут. Кого еще обвинят, если с Рин что-то случится? Сестру, ночную сиделку или меня?
Зараки, услышав приближающиеся голоса, ударил ее костылем по запястью. Скальпель выпал на пол. Выдрав из руки капельницу, он наклонился и поднял его.
– …и запишите в карте про повреждения печени. Вы ко мне? – Доктор, пройдя мимо них, невозмутимо открыл дверь. – Что-то с девочкой?
Зараки толкнул женщину в руки ординатора, сопровождавшего врача, а ублюдка, отбросив костыль, затащил в кабинет и захлопнул дверь. Боли в ноге или голове он не чувствовал. Это было хорошо и правильно.
– Что вы себе позволяете? Охрана!
Этот тип извивался в его руках, пытался вырваться, но Зараки рывком стащил с него штаны и ударил скальпелем в пах. Один раз, второй, третий, потом перестал считать. Отшвырнул свое оружие только тогда, когда взломали дверь. Ординатор бросился оказывать помощь его скулящей от боли жертве. Прибежавшая на крики охрана заломила руки Зараки, а ангельски красивая женщина стояла и плакала, но не от горя – от облегчения. Она бы не смогла – ангелы не убивают и не калечат. Для этого есть такие, как Зараки, люди, за плечами которых только тьма и отсутствие каких-либо обязательств.
Док навещал его потом в тюрьме. Нашел адвоката, тот договорился, чтобы ему провели психиатрическую экспертизу, и Зараки выяснил, что он, оказывается, не благородный мститель, а обычный безумец. Тогда же начались первые серьезные вспышки полной потери чувствительности. Во время драки в камере он шарахнул одного татуированного, решившего, что он большой босс. Тот всадил ему в руку заточку. Глядя, как на пол течет кровь, Зараки задавал себе вопрос, почему же ничего не чувствует? Тюремные врачи только руками разводили.
– В клинике, куда тебя направят, обещали, что попробуют во всем разобраться. Я отправил им все твои выписки из больницы. Полечишься годик, а как выйдешь – меня найди. В Каракуру перебираюсь. Рин прооперирую и уеду.
– Почему? Главного врача сняли с должности, его сынок с больничной койки прямо в камеру отправится. Работай – не хочу.
Иссин покраснел, как мальчишка.
– Ну, в общем, девушка-психолог из приюта…
– Ага, грудастая такая, с хвостиком.
– За языком следи. Ее Масаки зовут. Ну, мы вроде как встречаться начали. Знаешь, иногда мужчине не нужно много времени, чтобы понять: такую девушку надо хватать и тащить в свою холостяцкую берлогу. Пусть там занавески покупает, карри на ужин варит.
– Жениться надумали?
– Угу.
– Поздравляю. – Вот так всегда, одним – психушка, а другим – женщины. Но Зараки не жаловался. Вариант с дурдомом нравился ему больше. – А уезжать-то зачем?
– Решил открыть свою клинику. Не в Токио, конечно, тут мне никаких собранных денег не хватит, а мы, как выяснилось, оба родом из тех мест. У меня там пара старинных приятелей, которые помогут начать дело, у нее – дом, оставшийся в наследство от родителей. В общем, устроимся.
– Не торопитесь?
– Ну, Ичиго или Карин лучше родиться в законном браке и иметь отца, который уже встал на ноги.
– Док, а вы тот еще кобель.
Иссин предпочел расценить это как комплимент. После перевода Зараки из тюрьмы в клинику он часто писал, интересуясь его состоянием. Даже прислал фотку с карапузом, на обратной стороне которой было написано: «Не смей выдумать всякую хрень! У меня папаша был рыжий!». Потом связь оборвалась. Появились ремни, прикручивающие к койке, и бесконечные таблетки.
– Какого хрена? – спрашивал он у санитаров.
– Приказ твоего нового лечащего врача, – объяснил один из парней. – Он строгий, если что не так сделаешь, сразу вылетишь с работы. Сказал, что убийце нечего тут прохлаждаться. Ты пришил кого-то?
– Нет, вроде.
Лысеющий толстяк зашел к нему через месяц, и Зараки все понял. Хмыкнул:
– Многих пришлось подмазать, чтобы сюда устроиться?
– Мой сын из-за тебя повесился в тюрьме.
– От разочарования, что больше не сможет трахать детей? Или ему не понравилось быть девочкой для сокамерников?
Бывший главный врач токийской больницы невозмутимо протер платком очки.
– Ты здесь подохнешь в куда больших мучениях. Очень медленно. Есть препараты с очень неприятными побочными эффектами. Слышал, ты теряешь чувствительность из-за того, что мозг перестает воспринимать поступающие в него сигналы о боли? Ничего, мы это подлечим. Безболезненно тебе умереть не светит.
Зверю не стоит привыкать к клетке. Сначала больница, потом тюрьма и, наконец, психушка. Быть запертым легко. Ждать, когда примут решение за тебя – еще проще. Потому что за стенами мир, в котором полно тараканов. Раз они даже в щели убежища пробираются… Всех не передавить. Стать одним из них? Мимикрировать, слиться с полчищем ползучих гадов? Слишком скучная судьба для того, у кого отнять что-то можно, лишь отрезав ему пальцы.
– Травят крыс и тараканов. Никогда не слышал, чтобы кого-то накормили ядом они сами.
– Ублюдок.
– Попробуй сделать мне больно, только помни... – Его губы разошлись в широкой улыбке. – Потом настанет моя очередь.
Можно сказать, этими словами ему удалось выразить собственное жизненное кредо.
Глава 2
Кучики Бьякуя всегда следовал определенным ритуалам. Он не вставал раньше девяти часов утра, зимой, поздней осенью и ранней весной завтракал у себя в спальне, а летом – сидя на деревянных ступеньках и любуясь ухоженным садом. Дома он никогда не надевал европейскую одежду, отдавая дань многовековым традициям семьи, и не позволял ничему и никому мешать своему распорядку, находя в нем столько же удовольствия, сколько другие видели в хаосе. Апокалипсис мог наступить когда угодно, но Бьякуя-доно предпочитал встретить его выспавшимся и позавтракавшим.
Отложив палочки, он встал, приказал садовнику подравнять граблями гравий и вернулся в спальню. Взглянул на себя в зеркало, сбросил с плеч юкату, вышел в маленькую дверь и спустился по неприметной лестнице в подземный бассейн. Это было его не единственное нововведение в доме предков, но за остальные не хотелось испытывать стыд. Бьякуя ненавидел воду и не мог простить себе этот страх. Он боролся с ним так же, как изживал из себя все лишние эмоции: упрямо и в одиночестве.
Взглянув на гладкую поверхность воды, он немного размял плечи и с головой ушел в обжигающую прохладу. Грудь знакомо сдавило ужасом. Бьякуя не позволял себе закрывать глаза, но фигурные плиты на дне заволокло кровавой пеленой. Он слышал визг тормозов, испуганный крик матери, скрежет стальных ограждений... Он видел ужас, написанный на лице отца, по мере того как автомобиль уходил на относительно небольшую, но губительную глубину. Электрическая система стеклоподъемников и замков отказала, превратив машину в стальной гроб, вода не сочилась в салон, но воздуха уже начинало не хватать. Бьякуя помнил, как страх пытавшегося разбить пуленепробиваемое стекло шофера сменился легким удивлением, когда отец всадил ему в горло стилет для колки льда. Помнил, как Соджун Кучики притянул к себе мать, коротко целуя ее в губы, прежде чем нанести удар в сердце. Свои собственные крики: «Отец, не надо!» и прощальное, немного безумное напутствие:
– С нами две машины сопровождения. Они успеют. Жди. Кучики всегда умели ждать.
Бьякуя доплыл до края бассейна. Подтянувшись на руках, выбрался на кафельный пол. Лег на спину, зеркало на потолке отразило совершенно спокойное лицо с немного расширенными зрачками. Однажды его должно было отпустить это безумие... Он перестал терять сознание при виде крови, избавился от приступов клаустрофобии, осталась только проклятая вода. Каждый раз, глядя на поверхность через ее толщу, он чувствовал себя маленьким мальчиком, запертым в ловушке наедине со смертью тех, кто любил его больше собственной жизни. Единственных людей, которым он до конца верил.
– Осталось совсем немного. Еще чуть-чуть…
Бьякуя резко встал и прошел в душ. Струи воды хлестнули по коже, избавляя от разочарования после очередного неудачного эксперимента. Когда он выходил в раздевалку, зрачки уже были в норме. Протягивающий ему полотенце парень не мог ничего заметить.
– Хорошо поплавали?
Бьякуя промолчал. Абарай Ренджи был неуместен в этом доме так же, как подземный бассейн. Еще один отголосок прошлого. Напоминание о том, что нужно сделать. Они оба осиротели в тот день. Он и покрытый странными кельтскими татуировками сын простого водителя. Ни один не мог забыть о случившемся, каждый нуждался в новых зарубках на теле, чтобы избавиться от старой боли.
– Помоги мне. – Абарай аккуратно вытер его с ног до головы, без смущения или недовольства. Когда сухой Бьякуя опустился на скамью, Ренджи принес шкатулку с гребнями и, чуть отжав полотенцем меньшего размера его волосы, принялся старательно их расчесывать. Осторожно, не цепляя зубцами спутавшиеся пряди, несмотря на долгие годы клокотавшую в нем ненависть.
Для Ренджи клан Кучики ничего не значил. Он совершенно одинаково ненавидел убийцу, стрелявшего по колесам, того, кто прикончил его отца, и даже мать за то, что та взяла деньги за кровь мужа и, устроив на них свою личную жизнь, спихнула неуправляемого сына в закрытую школу с техническим уклоном. Бьякуя помнил тот день, когда этого щенка впервые притащили по его приказу в особняк.
– Мне нужен личный водитель. Ты еще слишком молод, но после соответствующей подготовки подойдешь.
– А не пойти ли тебе на хрен со своим заманчивым предложением, Кучики?
– Ты никогда не узнаешь, как я поступаю с врагами, если не будешь рядом.
– Со своими врагами. Человек, которого я ненавижу, сейчас сидит напротив. Чем ты лучше моего отца? Почему он должен был умереть, чтобы ты продышал на пять минут дольше? Кто решил, что это правильно?
– Суджун Кучики. Имело ли его решение смысл? Ты не узнаешь этого, если выйдешь за дверь.
– Ты ничем не лучше всех их! Может, мой отец и гордился, что лижет зад Кучики, но я понимаю: вы одни и те же твари, и выигрывают только те, что стреляют первыми. – Он осмелился даже плюнуть на пол, демонстрируя свое бешенство. – Думаешь, если сунешь мне свою подачку, я так же как моя мать соглашусь скрывать, что твой папаша – убийца? Ничего, однажды я добуду доказательства, и тогда вы все заплатите за свою ложь!
Бьякуя встал, медленно обошел стол и велел охране:
– Отпустите и не вмешивайтесь. – Результат был предсказуем: Абарай с рычанием бросился на него. Всего один выпад – и Бьякуя сбил противника с ног, впечатывая его щекой в собственный плевок и до хруста заламывая назад занесенную для удара руку. – Ты никогда не сможешь отомстить мне, пока не станешь сильнее. В одиночку с этим не справиться, а здесь у тебя будет шанс. Запомни: в моем доме уважают даже полы и ходят в таби. Даю тебе сутки на принятие решения. – Он отпустил Абарая. – Вышвырните его отсюда.
– Зачем тебе это нужно? – спросил Ренджи уже в дверях. – Подставляешь спину под удар, Кучики?
– Нет союзника надежнее, чем враг твоего врага. Тебе никогда не отрастить достаточно крепких клыков, чтобы перегрызть мне глотку, Абарай-кун.
Ночью в доме взвыла сигнализация. Охрана не посмела беспокоить юного главу клана, но утром, когда он вернулся в кабинет, ему притащили избитого мальчишку вместе с его рюкзаком.
– Через стену перелез.
– Почему не утром и не в ворота?
– А что, надо много времени, чтобы купить носки? – Ренджи хищно облизал разбитые губы. – Однажды я тебя сожру, Кучики, даже фарфоровых косточек не останется.
– Теперь ты должен говорить: «Однажды я сожру вас, Бьякуя-доно». Что касается того, из чего сделаны мои кости… Ты будешь разочарован, Абарай-кун. Они вовсе не из фарфора.
***
– Закончено. Дать зеркало?
– Не нужно. – Бьякуя и без осмотра знал, что волосы уложены безупречно. – Позови слугу.
Впуская старика в комнату, Ренджи привычно ощупал его, несмотря на то, что тот уже пятьдесят лет служил семье, глянул даже на счетчик радиации в кармане. После того как семь лет назад Маюри пытались отравить каким-то изотопом, Бьякуя перестал считать любовь Абарая к всевозможным приборам блажью, хотя сам по-прежнему относился к технике с определенным недоверием. Когда-то это было очередной фобией, сейчас стало частью его работы. Все оставшееся время, что длилась церемония одевания, Ренджи простоял у двери, время от времени читая сообщения, приходящие на телефон, но поделиться новостями осмелился, только когда слуга расправил последнюю безупречную складку на черных хакама своего господина и принялся завязывать ремешки его варадзи.
– Охрана сообщает, что на территорию поместья въехал автомобиль министра экономики и промышленности.
– Я не принимаю до полудня.
– Он говорит, это срочно.
– Ренджи, – Бьякуя постарался выглядеть немного удивленным. – Сколько раз я изменял своему распорядку? – Могли начинаться и заканчиваться войны, обваливаться курсы валют, меняться иностранные правительства, но не привычки главы клана Кучики. – Если я ему необходим, он подождет, терпение принято считать добродетелью. Подайте господину Омаеда чай и легкие закуски.
– А если уедет, тогда когда…
Бьякуя не выносил лишних откровений при слугах. У каждого своя работа, свой совершенно четко обозначенный круг знаний. Любая попытка человека шагнуть за его предел просто обязана закончиться плачевно.
– Ренджи, ты ненавидишь Сато? – В голосе Кучики прозвенел металл.
Абарай виновато взглянул на старика, торопливо закончившего свою работу, и распахнул перед главой семьи дверь. На этот раз лестница была достаточно широкой и вела в залитую солнцем комнату, в центре которой стояло несколько икебан. Бьякуя внимательно осмотрел каждую, прежде чем остановиться у плоской вазы. Дизайнер явно отдал предпочтение стилю морибана, но, помимо мастерства школы Охара, использовал и более древние технологии школы Икэнобо.
– Убрать вот эти две сосновые ветви. В остальном я доволен. – Он еще раз пробежал глазами оставшиеся композиции. Сам Кучики не любил эксперименты школы согэцу, но премьер-министр будет в восторге. – Добавить синих камней и одну болотную лилию. – Он указал пальцем на нужную зону и резюмировал: – Хорошо.
Коллеги тихим шепотом осмелились поздравить победителей. Теперь копии выбора Кучики появятся во дворце императора и в приемной правительства. Завтра их растиражируют два десятка журналов, чтобы день спустя жадно ждать новой подачки. Его семья одной из первых начала превращать традиции в золото. Покровители театральных искусств, владельцы множества школ каллиграфии и чайной церемонии. Фабриканты, восстанавливающие технологии, утраченные много веков назад, и, разумеется, коллекционеры. Бьякуя не возражал, если в прессе появлялись упоминания о его громадных земельных владениях и родстве с императорским домом. Если бы ему понадобился марионеточный трон, потребовалось бы устранить всего семнадцать претендентов на него, но Кучики никогда не интересовала фальшивая власть. Их имена очень редко выскальзывали на страницы летописей и тут же снова исчезали в тени. Там, где скрывалось от посторонних глаз истинное сокровище – право дергать за ниточки тех, кто наивно полагает себя вершителями истории, тем самым подставляясь под удары судьбы. Клан Кучики, развязывая и прекращая войны, всегда был на стороне победителей, потому что они делали этих баловней удачи, с самого начала направляли твердой рукой, отслеживая каждый их шаг, но никогда не рискуя уже нажитым, не зная даже незначительных поражений со времен Сенгону и до солнечного утра пятнадцать лет назад. Отец совершил ошибку, наивно полагая, что в этом изменившемся мире пришло их собственное время жить на свету, и заплатил за это. Бьякуя выучил урок, он долгие годы сознательно топил свой айсберг, оставляя на поверхности лишь то, что считал нужным, шел к своей цели медленно, пока его враги не поверили, что Кучики – всего лишь архаичные пережитки прошлого. Пока не позволили всплыть на поверхность крупицам тут же собранной информации.
– Кучики-сан, – за очередной дверью ждала секретарь деда. Собранная, холодная, некрасивая. С такими женщинами никогда не спят, несмотря на некоторое обаяние их интеллекта. Жертвуя судьбой в погоне за карьерой, они, даже заводя семью, быстро ее теряют, на старости лет тратя нажитые миллионы на амбициозных, молодых, глупых и жадных любовников. Они стремятся властвовать над ними, потому что даже самый одинокий паук не может научиться любить трепыхающуюся в его сетях муху, следуя инстинктивному желанию ее сожрать. – Гинрей-доно выражает свое недовольство вашим отношением к гостю.
Старик утратил право что-либо ему высказывать не в тот день, когда передал Бьякуе права управлять всеми делами клана. Это произошло намного раньше: отказавшись мстить за сына, чтобы сохранить внука, он расписался в своей беспомощности с большей верностью, чем заверив документы в присутствии десятка адвокатов.
– Гинрей-доно может развлечь министра по своему усмотрению, если ему сейчас больше нечем заняться.
– Я передам ему ваши слова.
Женщина не решилась с ним спорить, но упрямство в ее взгляде Бьякуе не понравилось. Лишь двум людям в его окружении был дозволен такой взгляд. Он не остановился и на секунду, но Ренджи, как и положено псу, почувствовал настроение хозяина.
– Что-то не так?
Вопрос был явно не из числа тех, что входили в его компетенцию, но Кучики нравилось, когда его понимали без лишних слов.
– Нет, просто не люблю ничего нового в своем окружении.
– Но Машита-сан работает в этом доме… – Абарай задумчиво почесал татуировку на лбу. – Рассказы отца я плохо помню. Когда я к вам пришел, она уже была.
– При чем тут женщина, Ренджи? Мне не понравилось, что она решила, будто вправе давать оценку моим поступкам.
– Мы все этим, так или иначе, занимаемся, Бьякуя-доно.
Наглецу, по крайней мере, хватило ума вовремя спрятать усмешку. Абараю было позволено некоторое вольнодумство. Кучики считал, что иногда полезно посмотреть на себя со стороны. Взглядом обезьяны, вооруженной гранатой. Ренджи был несдержан, в некоторых вопросах опасно наивен, но в его поступках и решениях была странная гордость бродячего пса. Сколько ни корми такого с золотых тарелок и ни наряжай в дорогие ошейники, его шерсть никогда не начнет лосниться, а лапу он если и даст, то с таким видом, будто делает хозяину невероятное одолжение. Абарай неплохо вжился в роль его питомца. Беспрекословно выполнял команды, но, если хоть на миг потерять бдительность, он примется гадить в тапки и точить зубы о любимую трость. Это делало процесс его приручения довольно захватывающим.
– Те, кто скрывают свой интерес к моим действиям, живут намного дольше. Любопытство, не подкрепленное умением прятать свои чувства, фатально, Ренджи.
Он решительно раздвинул дверные створки, входя в семейное додзе. Несмотря на то, что комната обманчиво пустовала, он склонился в ритуальном поклоне невидимому противнику и прошел к стене, где на лакированных подставках покоились два меча. Ренджи закрыл двери за его спиной и опустился на колени прямо у входа.
– Йо, парни!
Бьякуя, пользуясь тем, что никто не видит его лица, на миг поморщился от раздражения. Ненавидеть тех, кто способен дать тебе силу и новые знания, по меньшей мере, глупо, но любить того, кто с ходу пробивает твою прочную броню, на создание которой ушло столько усилий, невозможно.
– Привет, Йоруичи-сан! – Судя по голосу Ренджи, на его лице сейчас расплывалась по-идиотски счастливая улыбка. Он еще не умел отличить женщину от ядовитого скорпиона.
Бьякуя обернулся. Ну, так и есть, его пес вовсю вилял хвостом, глядя, как с одной из потолочных балок соскользнула худенькая фигурка. Впрочем, Бьякуя сам против воли залюбовался дивной кошачьей грацией, с которой женщина приземлилась на пол, игриво тряхнув собранными в хвост роскошными волосами. Впрочем, все обаяние этого мгновенья было тут же уничтожено смуглой рукой, почесавшей зад, обтянутый до неприличия короткими шортами.
– Бьякуя-бо, я успею состариться, пока ты пудришься. Давай перенесем тренировки на час раньше?
– Нет.
– По крайней мере, посылай ко мне своего песика. Он не так помешан на тряпках и не прочь поразмяться, пока еще прохладно.
Несмотря на энергичные кивки Ренджи, Бьякуя холодно отрезал:
– Нет.
– Зануда. – Шихоин задрала ярко-оранжевую спортивную майку почти до груди, продемонстрировав безупречный рельеф пресса. – Абарай-кун, принеси стволы и пиво. Как только я отделаю твоего хозяина, немного оттянемся в тире. Он все равно побежит в подвал, зализывать раны на своем покалеченном эго.
Ренджи вопросительно взглянул на Кучики, тот кивнул, позволяя выполнить просьбу. Когда парень покинул додзе, он посмотрел на Йоруичи. Та подошла ближе и села на корточки у его ног, разглядывая клинки.
– Как думаешь, скоро снова придет твое время? – Она ткнула пальцем в воздух, почти коснувшись одного из мечей острым ногтем.
Бьякуя не то чтобы ненавидел, когда его игнорируют, он просто не любил, если другие превращали его боль в фарс.
– Зависит от того, что ты принесла с собой.
Она как фокусница щелкнула пальцами, извлекая миниатюрную флэш-карту, казалось, из воздуха.
– Этот парень мне почти понравился.
– Силен?
– Да. – Она хмыкнула. – Может оказаться не по зубам даже тебе, Бьякуя-бо.
– Почему?
– Тебя боятся, тобой восхищаются. Простаки – уважают, наивные идиоты – поклоняются как божеству, умники предпочитают в твоем присутствии смотреть в пол и прятать свои мысли, а он… Его либо ненавидят до ужаса и дрожи в негнущихся коленках, либо любят.
– В чем разница?
– Он умеет эту любовь принимать.
– Меня это мало волнует.
– Зря ты так, Бьякуя-бо. – Шихоин усмехнулась. – Любовь и ненависть – это прекрасно. Мне нравится куда больше, чем страх или восхищение.
– Твои чувства меня тоже не волнуют.
– Кто бы сомневался. В тебе столько же противоречий, сколько в этих двух клинках. С одной стороны – фамильный клинок клана Кучики, изготовленный для одного из твоих предков самим Масамуне, мастером, который никогда не ставил клейма на свои работы, потому что его мечи невозможно подделать. У каждого из них есть свое имя, душа и достоинство. Эти клинки всегда справедливы, сдержанны и знают истинную цену пролитой крови.
– Думаешь, я этого не знаю?
Йоруичи предпочла не заметить его вопрос. Она с положенным поклоном взяла в руки другой меч.
– Этот клинок – совсем иной. Безымянный Мурамаса, в нити на рукояти которого впиталось много крови. Он тоже принадлежал твоему родичу, но, если мне не изменяет память, все Кучики до тебя считали этот меч проклятым и никогда не хранили на виду. Ты первый, кто извлек его из тьмы надежно запертых хранилищ и выставил на всеобщее обозрение. Мы оба знаем причину этого решения, но что видят остальные? Голодный меч, жаждущий действия, перемен, купленных ценой кровопролития? Это неудачное соседство, Бьякуя-бо. Клинок Масамуне олицетворяет главу клана. Заметь: одного без другого не бывает – клана без его лидера и наоборот. Владелец этого меча никогда не был хозяином своей судьбы. Он – хранитель правил и традиций, тот, кто несет на своих плечах ответственность за следующие поколения семьи. Карает виновных, поддерживает слабых и использует на благо род сильных.
Бьякуя с обманчивой вежливостью поинтересовался:
– Ты говоришь, основываясь на собственном жизненном опыте, или об этих нравоучениях попросил мой дед?
– Гинрей-доно – истинный Кучики. Он никогда ни о чем не просит, – пожала загорелыми плечами Йоруичи. – Знаешь, он вообще не любит клинки, может, поэтому ни один из этих ему никогда по-настоящему не подходил. Когда мой прадед учил его пути меча, то испытывал к своему кохаю чувство, очень похожее на ненависть. Наставников всегда бесит, если ученики душат в себе талант, ограничивая его собственными принципами.
– Полагаю, это не обо мне.
– Нет. Ты берешь намного больше, чем способен унести. Это своего рода жадность, Бьякуя-бо. Больше всего в этой жизни ты ненавидишь ждать. Даже если понимаешь, что всего и сразу не бывает, ты глупо мучаешь себя, демонстрируя совершенно противоположные чувства, а заодно изводишь этот меч… Клинок Мурамаса – не то оружие, что может наслаждаться затишьем перед бурей или с достоинством ржаветь. Его жажда битвы всегда пугала многих, но ты ее понимаешь и разделяешь вопреки своему наследию. Но если человек в силах скрывать собственные чувства, то меч на это не способен. Тебе нет дела до мнения семьи, ты не хотел, чтобы родные видели в тебе Когу Кучики, первого хозяина Мурамасы. Власть ради признания тебя не интересует. Ты вообще не похож ни на одного из своих предков, Бьякуя-бо, но люди в большинстве – символисты.
– Предлагаешь мне ждать удара в спину от собственной родни?
Он вспомнил взгляд секретаря деда и нахмурился. Незначительные детали, крохотные перемены… Они всегда – проклятия, просто надо научиться это понимать. Постоянство – лучшая защита. Когда твой мир подчинен строгим правилам, любое отклонение от них – предупреждение судьбы, а она не так уж щедра на подарки, чтобы их игнорировать.
– Я предала интересы своей семьи раньше, чем та успела предать меня, так что в этих делах – плохой советчик. Тебе самому решать, кто важнее – мальчик Бьякуя или глава клана Кучики.
– Полагаю, ты пренебрегла семьей Шихоин, пожелав остаться Йоруичи?
Она пожала плечами, поднимаясь на ноги.
– Одного без другого не было и не будет, но… – Йоруичи улыбнулась. – Ох уж это «но». Оно всегда есть, потому что судьба складывается не только из наших ожиданий. Людей много, мира – мало. По мне, так он похож на шкатулку, набитую иголками, которые постоянно царапают друг друга. Это делает жизнь разнообразнее, веселее и опаснее. Кучики – это не ты один. Людей можно подчинить и лишить воли, куда труднее внушить им собственные мысли. Впрочем, я здесь только для того, чтобы учить тебя драться и зарабатывать свой кусок хлеба. Выбирай меч.
– А меня еще есть чему учить?
Она натянула на руки кожаные перчатки, украшенные металлическими пластинами, способными остановить удар любого клинка.
– Поражению, Бьякуя-бо. Побеждать ты уже умеешь, но, как я и говорила, одного без другого не бывает.
Продолжение в комментариях
@темы: АУ, NC17, Зараки, Бьякуя, Драма, Романс, Слэш, Фанфики
Ниже - ссылки на архивы манги в оригинале (в танкобонах).
56 том распаковывается у меня очень странно, 59 отсутствует.
Почти все сканы черно-белые.
Общий вес архивов - чуть больше 3 Гб.
1-5, 188 Мб | 6-10, 195 Мб | 11-15, 250 Мб | 16-20, 261 Мб
21-25, 290 Мб | 26-30, 255 Мб | 31-35, 261 Мб | 36-40, 280 Мб
41-44, 289 Мб | 45-48, 250 Мб | 49-52, 293 Мб | 53-55, 57, 272 Мб
58, 33 Мб | 56, 32Мб
Все бралось отсюда.
Владелец архива регулярно обновляет ссылки, однако "работают" они недолго, нужно ловить момент.
@темы: Матчасть
Название: Корабли уходят в небо | As Ships into the Sky ascend Художник: Sideburn004 Сценарий: Пухоспинка, Toriya Форма: додзинси Пейринг: Куросаки Ичиго/Гриммджо Джаггерджак Категория: слэш Рейтинг: NC-17 (общий) Статус: в процессе Краткое содержание: Куросаки Ичиго. Двадцать четыре года. Цвет волос — рыжий. Цвет глаз — карие. Род занятий — пилот космического корабля класса Z. Не может видеть духов, не слышит голоса, мечтает стать спасателем. После гибели своего звездолета на него сваливается неслыханная удача — новый корабль. Предупреждение: космо!АУ, фетишизм, ксенофилия, харт/комфорт Комментарий: манга-адаптация фанфика "Корабли уходят в небо", авторы — Пухоспинка, Toriya Читать онлайн (Глава 1) Читать онлайн (Глава 2) New |