Автор: Старый змейсс (Halissa)
Фэндом: Bleach
Персонажи: Куросаки Ичиго, Широсаки Хичиго, Кучики Бьякуя, Абарай Ренджи, кучики Рукия, Готей-13 (как группа персонажей)
Рейтинг: планируется NC-17 (пока даже до поцелуев не дошло)
Жанры: Слэш, AU
Аннотация: Давайте представим, что Куросаки Ичиго умер сразу после того, как пообщался с Гинджоу Кугой. То есть он, конечно, не очень поверил и не повернулся против друзей, но что-то внутри осталось. Тем более, что он и сам о чем-то таком размышлял ни один раз. Да и где они были дпочти два года?
Предупреждения: OOC, Смерть персонажа
Размер: планируется миди или макси
И что с того, что приманка получила тяжелые ранения? Покалечена? Без сил? Не умер же, в самом деле. Значит, прорвется и выживет, а там уже можно будет и подумать как следует, не торопясь, нужен ли такой союзник, что поопаснее иного врага. Ну а без сил - он что волк беззубый: даже и бросится, так разве что слегка подерет старыми, почти стертыми когтями. Так можно и оставить как есть.
Все, что не делается, оно все к лучшему.
Мягкая кисточка скользит по рисовой бумаге, прорисовывая четкую вязь изящных иероглифов - небольшой свиток с мыслями хозяина кисти вскоре отправится в личное хранилище, где навсегда останется лежать непрочтенным никем, кроме владельца. Оно и к лучшему. А пока что размерено появляются на листе слова, стрекочут в саду за раздвинутыми сёдзи нахальные цикады, да доносится тихий перестук сиси-одоси. Покой. Тишина, что наступает после прошедшей бури. Мир.
В одной из комнат лежит подросток с рыжими волосами. В той комнате, где фусума с рисунком взлетающих в закатное солнце журавлей, что так любила покойная ныне супруга хозяина дома. Супруга ушла, а комната - комната осталась не тронутой, правда, заходили в нее разве что слуги, убираясь в очередной раз. Да изредка можно было увидеть самого хозяина, замершего под растущей рядом розовой сакурой.
Подросток не приходит в себя уже неделю. Только дышит тихонько, да вздрагивает иногда от чего-то. Рядом с ним почти всегда находится кто-то из друзей или даже просто знакомых. Все они, кроме таких же риок, как этот рыжий парень, воины. Закаленные столетиями боев, привыкшие к потерям, гордые и сильные. Шинигами. Боги смерти.
Что может быть смешнее?
Тихо и редко бьется сердце под белой больничной юкатой. Разметались по подушке рыжие волосы, чуть длиннее обычного. Спокойствие на вечно хмуром, таком беспокойно-подвижном лице. Спокойствие и неподвижность в позе. Тишина.
Непривычное состояние рыжего мальчишки внушает иррациональную тревогу, прочно угнездившуюся в самой глубине почти ледяного сердца. Болезненно хрупкий. Беззащитный. Слабый, словно волчонок, потерявший сразу и клыки, и когти, и что-то еще, безмерно важное. Словно заматеревший волк, потерявший собственную стаю. Словно...
Хозяин поместья вздыхает, откладывая в сторону кисть, осторожно присыпает свиток песком, придерживая рукава домашней юкаты, и оставляет сохнуть. Ему нечего писать, хотя обычно это хорошо помогает упорядочить мысли, что вьются сейчас в голове тысячами лепестков Сенбонзакуры. И ранят столь же безжалостно.
Когда же это началось? Он не смог бы ответить даже самому себе, а себе еще и не хотелось отвечать. Когда же глаза невольно стали обращаться к рыжей макушке, что с завидной регулярностью появлялась здесь, каждым своим приходом переворачивая мир с ног на голову? Причем так, что в какой-то момент окружающие понимали, что на самом деле они стояли на голове, а не на ногах, и вот теперь все наконец-то правильно - и спасибо большое, Куросаки, а не пора ли тебе домой уже? - и теперь все будет хорошо и спокойно. А потом рыжий появлялся снова - и мир менялся в очередной раз. Там, где остальные видели непреодолимое препятствие, стену, которую разве что Кемпачи мог головой прошибить, Куросаки видел лишь ступеньку вверх, к намеченной им же самим и абсолютно сумасшедшей, непонятной и чудовищно глупой цели. Становился на нее. Потом на следующую. И снова. И опять. И казалось, что он легко и непринужденно шагает по намеченному пути.
Казалось.
И ему, Кучики Бьякуе, в том числе.
До тех пор, пока после какого очередной абсолютно сумасшедшей и кровавой бойни (сражением это назвать не поворачивался язык даже у аристократа Кучики и очень интеллигентного Укитакэ Джуиширо) рокубантай-тайчо, отошедший умыться к ручью, не заметил сгорбленную фигуру в самой тени. Риока просто сидел и смотрел на воду без тени эмоций, и кровь - своя и чужая - делала его рыжие волосы такими же красными, как у Абарая-фукутайчо. Бьякуя тогда еще подумал, что с мальчишкой что-то не так и не стоит ли подойти, но решил оставить парня в покое. Тот сам через пару часов вернулся, и был совершенно самим собой - нахальным, невоспитанным, наглым рыжим недоразумением. Но что-то внутри тогда кольнуло предчувствием.
Не подвело.
Нет, рыжий не сорвался, как стоило ожидать от ребенка, едва достигшего относительной самостоятельности. Даже по меркам мира живых Куросаки Ичиго был невероятно, чудовищно молод, что уж о шинигами говорить. Долгоживущие, почти не стареющие Проводники Душ в шестнадцать лет обычно счастливо агукали в пеленках на женской половине дома, а не встревали с занпакто наперевес куда надо и куда не надо. А этот - поди ж ты. И ведь не оставишь позади - тактические решения и необходимость тяжелой артелерии еще никто не отменял, Зараки их покусай. Они нуждались в этой чудовищной силе, и с каждым прошедшим днем нуждались все больше и больше.
Нельзя сказать, что Куросаки рассматривали исключительно как оружие. Нет. Он был другом, союзником, раздражителем... Он никого не оставлял равнодушным. И как же часто можно было заметить грусть в мягком взгляде капитана Тринадцатого отряда или в прячущихся под шляпой карих глазах хачибантай-тайчо. Ребенок.
Возможно, был иной выход, но все по умолчанию пошли по пути наименьшего сопротивления.
Он тоже был таким. Как просто было ненавидеть, презирать и держаться на расстоянии. Только - не получалось. Как всегда, наглый мальчишка легко и незаметно для всех менял картину мира, растапливая ледяную корку в душе. Когда на смену презрению пришло - восхищение, а на смену ненависти - привязанность? Бьякуя не знал, упорно продолжая игнорировать то маленькое и теплое, что прочно засело где-то внутри солнечного сплетения и грело, грело, грело - маленькое, огненно-рыжее солнышко.
То самое, что лежало сейчас в одной из любимых комнат Хисаны, по кусочкам теряя оставшиеся силы.
Два года войны, чудовищной по своей жестокости. Два года почти непрерывных боев, крови, смерти... Война - это не то, что описывают в героических балладах, когда все красиво и высокопарно, словно парадный выход принцессы императорской семьи. Война - это грязно, муторно, больно и очень страшно, если ты не перестал хоть что-то чувствовать. Или не превратился в Зараки Кемпачи с Кусаджиши Ячиру. Война - это смерть, чужая и своя, это грязная работа по извлечению информации из пленных, сожженные деревеньки как в Руконгае, так и в Генсее, к которым просто не успели, это трупы детей, наполовину сожранных заживо оголодавшими пустыми из армии противника, это... Война - это не романтика, это - работа. Жесткая и слишком часто жестокая. И детям там не место.
Вот и пришлось одному рыжему мальчишке срочно взрослеть.
А одному высокому лорду кое-что осознать.
Быть может, это было глупо, ибо понимание, однажды вдруг пронзившее Кучики-тайчо, было похоже на белую молнию бьякурана. Понимание, осознание, принятие и грусть - все слилось в единую вспышку. Это потом он, раскладывая по полочкам причины и следствия, - привычка, появившаяся уже после знакомства с рыжим, - осознавал моменты, когда в его душе пробуждалось то или иное чувство. Это потом, глядя, на устало прислонившуюся к плечу рыжего головку сестры, он в который раз клялся себе оставаться бесстрастным и невозмутимым, но сбегал, заслышав лишь ставшее до боли привычным и желанным "Йо, Бьякуя!". А если не получалось сбежать подальше, выстраивал ледяную стену, отталкивая как можно дальше. Хотя куда уж дальше-то?
И каждый раз напоминал себе о том, насколько рыжий риока молод - совсем ребенок. Каждый раз напоминал себе о чести, которую невозможно опозорить даже намеком, даже случайным взглядом. Молодой, такой молодой... И видел в глазах окружающих отражение своих мыслей, даже в глазах сестры. Быть может, именно поэтому он и не возражал против ее встреч со своим взбалмошным и чересчур порывистым лейтенантом. Война на всех налагала свои отпечатки и каждый по-своему ускользал от сумасшествия. Напивалась Мацумото, сбежав в который раз от разгневанного и топящего себя в работе Хицугаи-тайчо. До изнеможения тренировались бойцы Одиннадцатого к радости своего давно сумасшедшего капитана. Сам Бьякуя именно тогда впервые начал выливать на бумагу то, что не в силах был оставить за ледяной равнодушной маской.
А с мальчишки все сходило, как с гуся вода. Маленькое рыжее солнышко. И всем становилось как-то легче, совсем чуть-чуть, но - легче.
Словно наркотик. Словно воздух, вода и духовные частицы - сама жизнь.
А теперь, когда закончилась война, и зализаны были самые страшные раны, подкрадывалось потихоньку осознание, что вот этого-то наркотика они и лишились. И пусть мальчишка жив, да только не для них. И он придет в себя, и уйдет в свой Генсей, ради которого прошел через ад и вернулся обратно, и каждый из них пойдет своей собственной дорогой. А потом... а что потом? Потом все известно, просчитано и взвешено. Круговорот душ еще никто не отменял.
Глава Великого Дома поднялся с места и тихо вышел в ночную прохладу. Скоро, совсем скоро уже. На оттаявшей зачем-то душе было муторно и тревожно, но жизнь на этом не заканчивалась ни здесь, ни в Генсее. У Бьякуи оставалась Рукия и Абарай, который по нахальности и невоспитанности при некотором усилии и толике желания вполне мог соперничать с рыжим риока - какой же он риока? Но все же... все же... А еще у Бьякуи оставалась возможность смотреть - издалека и изредка, но все равно присматривать за неугомонным мальчишкой стало одной из его обязанностей. Не самой обременительной.
Когда так случилось? Давно... очень давно.
- Нии-сама, - тихий голос, склоненная в почтении голова.
- Рукия, - спокойный голос и немного мягкости во взгляде, совсем чуть-чуть. Заметит ли? Улыбнулась слабо. Заметила.
- Нии-сама, уже поздно. Почему вы не спите?
- Не хочется. Ты пришла к Куросаки Ичиго?
- Да, нии-сама. Сегодня моя очередь быть с ним, - сжатые губы, тихий и рваный выдох.
Они знали, что Куросаки не умрет - им это очень хорошо объяснили Куросаки Ишшин и Урахара Киске. А Унохана-тайчо подтвердила, что опасности для жизни нет. Но это отчего-то не делало ситуацию легче. Ни для кого.
- Оставь, я побуду с ним.
- Вы...? Но... - растерянность, граничащая с пораженным вздохом. Широко распахнутые в удивлении синие глаза, похожие на бездонные озера.
- Иди, - немного твердой стали в голосе творят чудеса. Поклон - и его сестра исчезает также тихо, как появилась, а Бьякуя направляется к той самой комнате, где устроили мальчика. Он остается с ним до самого утра, недвижимой статуей застыв рядом с футоном. Он не думает ни о чем, ничего не хочет, ни о чем не сожалеет. Он просто сидит, храня покой спящего молодого соратника, за время этой воны ставшего... кем-то.
И, быть может, прощаясь.
@темы: Ренджи, Ичиго, Рукия, АУ, NC17, Хичиго, Гинджо, Каракура, Бьякуя, Фуллбрингеры, Слэш, Фанфики, Сейрейтей