Единственный среди нас абсолютно трезвый и адекватный, он производил потрясающее впечатление полного психа
Одиночество КвинсиУ Исиды-младшего отличный почерк, поэтому, несмотря на малохудожественный стиль, ему всегда ставят отличную оценку за сочинения. И несмотря на ту же малохудожественность, он никогда не испытывает проблемы с рассуждением на заданную тему - будь то "августовская луна" или "следы на песке", или просто - "мировое сообщество".
Но сегодня ручка не торопится заполнить столбцы тетради иероглифами, а Исида Урью то встает, то снова садится, то недовольно грызет карандаш, то начинает писать, то стирает написанное...
Тема нынешнего сочинения - одиночество.
Исида Рюкен в своем кабинете аккуратно заполняет историю болезни Акаино Каэде, живущей в третьем доме напротив кладбища, сорока шести лет, открытый перелом лучевой кости, множественные трещины, сотрясение мозга. Автомобильная авария, что поделаешь!
За окном сгущаются сумерки, и небо - Каракура не столь большой город, чтоб неба толком не было видно - становится прозрачно-синим, и высокие ели отбрасывают синие тени на белый снег, а лампа - на белый халат доктора Рюкена.
Впрочем, ему нет никакого дела до этой красоты. Он пишет историю болезни, а когда допишет - позвонит сыну.
Он звонит сыну один раз в неделю, что позволяет тому сохранять самостоятельность, а доктору Исиде - не волноваться лишний раз.
А сын очередной раз пытается сформулировать, что же такое одиночество, если оно повсюду. Если даже среди - друзей? - нет, товарищей, он совершенно один.
Один, уникальный, как последний в своем роде цветок или зверь, как последняя тасманийка, о которой вчера рассказывали на уроке Толерантности - Последний квинси.
Но разве об этом напишешь в сочинении? Он все-таки не сэнсей, который не стеснялся рассказывать встречным и поперечным о пустых и проповедовать различение духов! Надо искать более обтекаемую, более приемлемую формулировку, надо! А то засмеют духовидцем, как болвана Куросаки...
Доктор Рюкен заканчивает сегодняшнюю работу и подходит к окну, любуясь на синие сумерки. Странно, он думал, день еще только клонится к закату... Впрочем, зимние дни вообще коротки. Синие сумерки...
Это звучало как фраза из занудных хэйанских стихов или название современного романа, а ему отчего-то вспоминается покойный дурак Сокен с его идеологией квинси. "Белый цвет - чистота души, помыслов и устремлений, очищение злого, вера в Истинное, искренность; Синий цвет - безжалостность к врагу, самоотречение, одиночество во имя Истины, благородная смерть".
Что ж, все правильно - белое младшим, синее старшим, так, старый дурак, ты судил, что ли? Впрочем, какая разница, если квинси все равно не станет с его смертью, Урью не в счет, он недоучка.
У звонка на мобильном - неприятная, ввинчивающаяся в висок мелодия. Это звонит Рюкен: каков разговор, таков и звонок - рассуждает Урью.
А ввинтиться в висок и выгрызть мозг и печень - в этом с Рюкеном некому соревноваться. Разве что пустому типа "чужехищник"....
Короткий разговор: слово за слово, ничего не значащие фразы, холодные и равнодушные советы, злые и горькие попытки язвить с его стороны, холодная стенка равнодушия, которую такими жалкими попытками, конечно же, не пробить... Пакость!
Рюкен нажимает на кнопку сброса и устало собирает свои документы, направляясь домой.
Исида Урью подходит к столу и решительно пишет в тетради наконец отлившееся в чеканную форму определение:
- Одиночество - это непонимание.
И закрывает тетрадь. Приближается ночь - время охоты на пустых.
Арранкарская романтика- Романтика, хуле! Тесора, вот скажи, что такое эта романтика? - пара камней отлетает от задетой Санта-Терезой стены.
Тесора серьезно хмурит белесые брови. Он давно стал арранкаром, но этот аспект бытия очеловеченных пустых ему знаком только понаслышке.
- Ну, чего молчишь! Те-со-ра! Что такое романтика?
- Если так подумать, это должно быть алое на белом, и ленточки... розовые. И серенада под окном. - наконец подводит итог раздумьям фрасьон.
- А что такое серенада?
- Эмм... песня. Ночь, луна, амор и все такое.
- Ясно, - кивнул Ннойтора - Чтоб вечером все было. Белое с алым и ленточки я обеспечу. Придумаешь песню, понял?
- Да, господин.
Вечером Нэллиэл ту Одершванк вышла, пританцовывая, на балкон и собралась порадоваться такой красивой белой луне над белыми песками, когда в нос ей ударил резкий запах крови.
Она распахнула глаза пошире, заоглядывалась... Внизу песок был весь заляпан кровью. Причудливыми змеями лежали розовые кишки, то тут, то там связанные аккуратным симметричным бантиком.
А идиот Ннойтора и его строгий Тесора пели нестройным дуэтом:
- Мы-не-вы-ходим! В ночь-без-об-ре-еза! Санта-Тере--за, Санта-Тереза!
Отношения гэнсейцевУ госпожи Ёруити было плохое настроение: некого было подразнить и подоводить.
Увы, малыш Бякочка, выросши, перестал очаровательно краснеть и просто ругался и дрался, игнорируя ее, кхм, девичью гордость. Поэтому, налакавшись по случаю новогоднего дня рождения вина под названием "Либефрау мильх" (сказано же: "мильх", отчего не налакаться?), она задумалась, кого из знакомых мужского пола, еще не разучившихся краснеть, ей стоит навестить:
- Джинта? Ребенок. Абараи? Ананас. Квынсик? Импотент. Садомаза? А нужна мне та садомаза? О! Ичижка же есть!
И кошечка пошла искать Ичиго. Ичиго не оказалось ни в холодильнике, ни в подвале, ни под панамой у Урахары... ни вообще в магазинчике.
Пришлось, зябко поддергивая нежные лапки, бежать до иссиновой клиники. Наполовину протрезвев и на три четверти забыв, зачем бежала, кошка вспрыгнула в окно ВрИО шинигами и, на ходу превращаясь, пошла к сидевшему на постели подростку.
Тот начал аккуратно и максимально незаметно отползать, нечленораздельно воя что-то вроде "У меня Орихиме есть!"
- А что... у той Химэ... есть... чего нет у меня, а? - прыгнула перед ним на кровать Ёруити, прижимая к стенке.
- А наоборот! Это у тебя есть то, чего у нее нет и не надо!
- Это что же? - на миг растерялась Сихоинь.
Зря: Куросаки ужом вывернулся из-под нее, и, уже выскакивая в окно, крикнул:
- Кошайчий х*й!
Гнев оскорбленной аристократки был страшен. Иссин аж санитаров вызывал...
Но сегодня ручка не торопится заполнить столбцы тетради иероглифами, а Исида Урью то встает, то снова садится, то недовольно грызет карандаш, то начинает писать, то стирает написанное...
Тема нынешнего сочинения - одиночество.
Исида Рюкен в своем кабинете аккуратно заполняет историю болезни Акаино Каэде, живущей в третьем доме напротив кладбища, сорока шести лет, открытый перелом лучевой кости, множественные трещины, сотрясение мозга. Автомобильная авария, что поделаешь!
За окном сгущаются сумерки, и небо - Каракура не столь большой город, чтоб неба толком не было видно - становится прозрачно-синим, и высокие ели отбрасывают синие тени на белый снег, а лампа - на белый халат доктора Рюкена.
Впрочем, ему нет никакого дела до этой красоты. Он пишет историю болезни, а когда допишет - позвонит сыну.
Он звонит сыну один раз в неделю, что позволяет тому сохранять самостоятельность, а доктору Исиде - не волноваться лишний раз.
А сын очередной раз пытается сформулировать, что же такое одиночество, если оно повсюду. Если даже среди - друзей? - нет, товарищей, он совершенно один.
Один, уникальный, как последний в своем роде цветок или зверь, как последняя тасманийка, о которой вчера рассказывали на уроке Толерантности - Последний квинси.
Но разве об этом напишешь в сочинении? Он все-таки не сэнсей, который не стеснялся рассказывать встречным и поперечным о пустых и проповедовать различение духов! Надо искать более обтекаемую, более приемлемую формулировку, надо! А то засмеют духовидцем, как болвана Куросаки...
Доктор Рюкен заканчивает сегодняшнюю работу и подходит к окну, любуясь на синие сумерки. Странно, он думал, день еще только клонится к закату... Впрочем, зимние дни вообще коротки. Синие сумерки...
Это звучало как фраза из занудных хэйанских стихов или название современного романа, а ему отчего-то вспоминается покойный дурак Сокен с его идеологией квинси. "Белый цвет - чистота души, помыслов и устремлений, очищение злого, вера в Истинное, искренность; Синий цвет - безжалостность к врагу, самоотречение, одиночество во имя Истины, благородная смерть".
Что ж, все правильно - белое младшим, синее старшим, так, старый дурак, ты судил, что ли? Впрочем, какая разница, если квинси все равно не станет с его смертью, Урью не в счет, он недоучка.
У звонка на мобильном - неприятная, ввинчивающаяся в висок мелодия. Это звонит Рюкен: каков разговор, таков и звонок - рассуждает Урью.
А ввинтиться в висок и выгрызть мозг и печень - в этом с Рюкеном некому соревноваться. Разве что пустому типа "чужехищник"....
Короткий разговор: слово за слово, ничего не значащие фразы, холодные и равнодушные советы, злые и горькие попытки язвить с его стороны, холодная стенка равнодушия, которую такими жалкими попытками, конечно же, не пробить... Пакость!
Рюкен нажимает на кнопку сброса и устало собирает свои документы, направляясь домой.
Исида Урью подходит к столу и решительно пишет в тетради наконец отлившееся в чеканную форму определение:
- Одиночество - это непонимание.
И закрывает тетрадь. Приближается ночь - время охоты на пустых.
Арранкарская романтика- Романтика, хуле! Тесора, вот скажи, что такое эта романтика? - пара камней отлетает от задетой Санта-Терезой стены.
Тесора серьезно хмурит белесые брови. Он давно стал арранкаром, но этот аспект бытия очеловеченных пустых ему знаком только понаслышке.
- Ну, чего молчишь! Те-со-ра! Что такое романтика?
- Если так подумать, это должно быть алое на белом, и ленточки... розовые. И серенада под окном. - наконец подводит итог раздумьям фрасьон.
- А что такое серенада?
- Эмм... песня. Ночь, луна, амор и все такое.
- Ясно, - кивнул Ннойтора - Чтоб вечером все было. Белое с алым и ленточки я обеспечу. Придумаешь песню, понял?
- Да, господин.
Вечером Нэллиэл ту Одершванк вышла, пританцовывая, на балкон и собралась порадоваться такой красивой белой луне над белыми песками, когда в нос ей ударил резкий запах крови.
Она распахнула глаза пошире, заоглядывалась... Внизу песок был весь заляпан кровью. Причудливыми змеями лежали розовые кишки, то тут, то там связанные аккуратным симметричным бантиком.
А идиот Ннойтора и его строгий Тесора пели нестройным дуэтом:
- Мы-не-вы-ходим! В ночь-без-об-ре-еза! Санта-Тере--за, Санта-Тереза!
Отношения гэнсейцевУ госпожи Ёруити было плохое настроение: некого было подразнить и подоводить.
Увы, малыш Бякочка, выросши, перестал очаровательно краснеть и просто ругался и дрался, игнорируя ее, кхм, девичью гордость. Поэтому, налакавшись по случаю новогоднего дня рождения вина под названием "Либефрау мильх" (сказано же: "мильх", отчего не налакаться?), она задумалась, кого из знакомых мужского пола, еще не разучившихся краснеть, ей стоит навестить:
- Джинта? Ребенок. Абараи? Ананас. Квынсик? Импотент. Садомаза? А нужна мне та садомаза? О! Ичижка же есть!
И кошечка пошла искать Ичиго. Ичиго не оказалось ни в холодильнике, ни в подвале, ни под панамой у Урахары... ни вообще в магазинчике.
Пришлось, зябко поддергивая нежные лапки, бежать до иссиновой клиники. Наполовину протрезвев и на три четверти забыв, зачем бежала, кошка вспрыгнула в окно ВрИО шинигами и, на ходу превращаясь, пошла к сидевшему на постели подростку.
Тот начал аккуратно и максимально незаметно отползать, нечленораздельно воя что-то вроде "У меня Орихиме есть!"
- А что... у той Химэ... есть... чего нет у меня, а? - прыгнула перед ним на кровать Ёруити, прижимая к стенке.
- А наоборот! Это у тебя есть то, чего у нее нет и не надо!
- Это что же? - на миг растерялась Сихоинь.
Зря: Куросаки ужом вывернулся из-под нее, и, уже выскакивая в окно, крикнул:
- Кошайчий х*й!
Гнев оскорбленной аристократки был страшен. Иссин аж санитаров вызывал...