Попытка номер два, или действительно вся первая часть фика.

[toshokan]

Название: Красная нить

Автор: Самшит

Бета: Word, по большей части

Рейтинг: PG-13

Персонажи: Тосен Канаме, Комамура Саджин и куча эпизодических.

Жанр: Жизнеописание Комамуры

Дисклеймер: Мир Блича принадлежит правообладателям, идея принадлежит Рене.

Предупреждение: возможно легкое АУ.



Все в пост не влезло, остально в комментах.

Часть первая. Колдун

Часть первая. Колдун.



Мог ли кто-нибудь в жизни сказать, что знал Руконгай? Те, кто судили о нем по последним районам типа Инузури и Зараки, и те, кто видели лишь первый округ из-за стен Сейретеи, были одинаково не правы. Бедность, пожалуй, была единственным, что объединяло все восемьдесят частей.



Сорок пятый район благополучным назвать было нельзя, но сравнивать с нижними районами тоже было невозможно. Он находился посередине: по ночам одному было лучше не ходить, и верить в доброту людей ты быстро отучался, но все же особых причин опасаться за свою жизнь не было. Побывав в сорок пятом районе, можно было узнать про странные, лишь Руконгаю свойственные чудеса, происходившие лишь в таких безликих и относительно спокойных местах: ни в самых нижних, ни в самых верхних районах они пришлись бы не ко двору.



Одним из местных чудес был маленький домик, стоявший в некотором отдалении от основного поселения. Выглядел он неаккуратно, был чиненным не на раз и создавал впечатление хоть и неуютного, но обжитого места: скорее не дом даже, а нора, в которую забиваешься как можно глубже, а потом сворачиваешься в клубок, как можно сильнее, стараясь согреться. В домике жил Дед Рюске, колдун, вместе со своим учеником.



В это утро Дед, как называл его за глаза Саджин, был особенно зол и сварлив: от сырости ныли стариковские кости. Все утро он растирал что-то в ступе, хромал из одного конца не разделенного фусума дома в другой, рылся в охапках сушеной травы, что они с Саджином собирали в лесу летом, то и дело подносил какой-нибудь стебелек к носу. Делал снадобья он пока сам, не доверяя ученику столь важную работу, которая кормила и поила их, и заваливал Саджина мелкими поручениями. Относя лекарства и мази, что делал Дед, мальчик, казалось, уже не на раз обегал весь сорок пятый район, да и с протекшей крышей и слишком большими щелями в стенах приходилось иметь дело именно ему. Не то, чтобы Саджин жаловался: старый Рюске был его единственной семьей, как никак. Еду, к тому же, достать было непросто, как заметил мальчик еще в первые дни своего пребывания в Руконгае: жажду чувствовали все, но голодных он еще не встречал, а если и спрашивал об этом, то получал в ответ невнятное шипение про "проклятых шинигами". То, что этих самых шинигами, которые живут в каком-то "чертовом Сейретеи" здесь очень сильно не любят, Саджин тоже выучил скоро, будучи несколько раз выкинут за шкирку после подобных расспросов.



***

От голодной смерти его спас Рюске, наткнувшийся на мальчика по пути домой: сил на то, чтобы встать и отойти хотя бы к обочине, у Саджина уже не хватало, он чувствовал себя слабым, как котенок, кружилась голова, и к горлу все время подкатывала тошнота. Саджин знал, что один раз ему уже довелось умереть, но не помнил, на что это было похоже. Если тогда все было, как сейчас, то он был рад, что вспомнить этого не мог.



Старик сначала просто поглядел на него, ожидая, что он уберется с дороги, но проходили минуты, и все оставалось так, как было до этого. Тогда Рюске потыкал оборванца своей клюкой, и в ответ получил слабый стон. Колдун не был по-настоящему злым человеком, к тому же сегодня ему не плохо заплатили - можно было не голодать неделю, и поэтому, покряхтев, присев на пятки около головы Саджина, ткнул ему прямо в лицо фляжкой с водой: в относительной тишине было отчетливо слышно, как внутри бултыхнуло. Мальчик попробовал потрясти головой: есть хотелось больше, чем пить, выдохнул, надеясь на доброту незнакомого старика: "Еды...".

"Голодный, а, парень? - Рюске посмотрел на него серьезно и с непонятым восторгом. - Сколько ты здесь уже валяешься?". Ответа он не дождался, смерил взглядом валявшееся на дороге тело: самому до дома не дотащить. Опершись на клюку, Рюске поднялся и громко постучал в дверь ближайшего дома. На стук из щели с опаской высунулся пятилетний ребенок, его за шкирку оттащили от двери, и на порог вышел хозяин дома: крепко сложенный высокий мужчина с угрюмым взглядом. Когда он признал в стучавшемся Рюске, выражение его лица чуть смягчилось, и он поклонился старику. "Чем могу помочь вам, о-дзии-сан?" - спросил он с уважением в голосе. "Этого, - колдун дернул головой, указывая на Саджина, - помоги до дома дотащить". Без лишних слов мужчина перекинул мальчика через плечо и последовал за стариком. Много позже Саджин выяснит, что здесь все слушались Рюске-дзии-сана беспрекословно.



Дома Рюске первым делом направился к камину, где с его приближением сразу вспыхнул огонь. Сквозь стену рыжего пламени на Деда то и дело поглядывали черные, как оникс, глаза и тут же исчезали. «Тц, тц, – поцыкал колдун, - спокойно, госпожа моя Кагуя-химе, спокойно. Этот парень останется здесь надолго». Пламя вздрогнуло и заворчало, но Рюске, шаривший в это время на полке, пропустил все мимо ушей. Выудив за перевитый шнур нужный мешочек с аккуратно вышитым иероглифом «успокоение», старик зачерпнул из него полную горсть по виду золы, щепок и хвои и бросил в огонь. Несколько минут ничего не происходило, в наступившей тишине сухо пощелкивало пламя и тяжело, со всхлипами дышал находящийся в полубреду Саджин, а потом дом наполнился легким, чуть горьковатым запахом. Рюске выпрямился, вдохнул полной грудью, прикрыв веки, и тихо выдохнул: «Хорошо…». Покосился на Саджина – тот притих, дыхание успокаивалось – и одобрительно хмыкнул. «Ох ты ж, варка-готовка», - пробормотал колдун, доставая котелок и отвинчивая крышку у давешней фляги с водой. Откуда-то появились овощи, Рюске начал их крошить вынутым из-за пояса ножом, вместо рукояти обмотанным посеревшей тканью. Старик забормотал под нос какие-то чудные слова, и вскоре по дому разнеслось мерным повтором: «Акаи каи… Акаи каи… Хоэру, Акаи каи…»



Саджин пришел в сознание оттого, что кто-то настойчиво тряс его за плечо. С трудом разлепив веки, он увидел перед собой склоненное лицо старика. «Есть хочешь, парень? – спросил тот грозно. – Тогда открывай рот». Саджин, не раздумывая, послушался и тут же почувствовал, что ему что-то пропихнули чуть ли не в самое горло. Он замычал, сглотнул: оказалось, это была едва теплая похлебка. Саджин не мог сказать, густая или жидкая, или какой у нее вкус: не знал, не помнил, не мог определить, но это была еда, а, значит, все было не так уж плохо.



Когда он пришел в себя настолько, чтобы отчетливо осознавать окружающую действительность, Саджин прежде всего поспешил выяснить, что же будет с ним дальше. «Вот когда встанешь на ноги парень, тогда и поговорим по делу. А пока ешь, парень… Ешь…», - Рюске только хмыкал, глядя на неспособного толком даже рукой пошевелить мальчишку. «Меня зовут Комамура. Комамура Саджин», - прошелестел тот с обидой. «Я запомню, парень», - отозвался колдун. Своего имени он в ответ не назвал.

Просто лежать на полу сумрачного тесного домика в гнезде из тканей по началу не было скучно: было тепло и спокойно. Скука пришла на второй день, и еще никак не хотел отступить голод, но Саджин боялся есть столько, сколько хотелось ему, чтобы ненароком не стеснить и не рассердить неожиданного благодетеля. Когда он повзрослеет, Саджину всегда будет требоваться много, чтобы наесться, но он никогда из какого-то иррационально страха, не будет есть вдоволь.



Когда Рюске был дома, он занимал Саджина разными историями. Сначала, понимая потребность мальчика в информации, рассказывал о Руконгае: многие приходили сюда, ничего не зная о мире, в который попали. Саджин вскоре узнал, что мир этот называется Сообществом душ, и что все души попадают после смерти либо сюда, либо в ад, а потом снова уходят на повторное возрождение. Мальчик почувствовал себя неуютно, попробовав назвать это место раем - не вышло, даже посмертие дисгармонировало с окружающей действительностью. "Истинный рай, - сказал ему потом Рюске, - тоже есть, только он далеко - выше неба. И что там, никто из нас не знает". Вообще, чем больше Саджин слушал рассказы колдуна, тем сильнее убеждался в том, что Сообщество душ было странным - и страшным местом. Здесь все будто перевернули с ног на голову: жизнь и смерть, небо и землю. Здесь верилось, что даже богов не существует, а, значит, здесь ни во что не верилось.



Как-то раз Саджин осмелился спросить и о шинигами. Колдун нахмурился, замолчал, подбирая правильные слова, такие, чтобы навсегда отбить у парня охоту не то, что встречаться с шинигами, а даже подходить к верхним районам Руконгая. «Здесь шинигами не любят, мальчик, так что впредь в словах своих будь осторожен. Они не несут для нас ничего, кроме зла. Однажды поклявшиеся защищать подобных нам от опасностей этого мира, они предали свою клятву и стали жить только ради себя и маленькой горстки избранных, что забрали в Сейретеи. Пока мы здесь задыхаемся в грязи и нищете, страдаем от болезней и набегов Пустых…» «Пустых?» - переспросил Саджин. «Увидишь», - отозвался колдун, кинув взгляд на стену, где висела связка снежно-белых, причудливо раскрашенных масок, с большими отверстиями для глаз, замолчал. «Я понял, о-дзии-сан, - на это обращение Рюске скупо улыбнулся, - шинигами не за что любить, потому что они нарушили свой долг», - сказал Саджин, чтобы подбодрить старика, и сам искренне поверил в свои слова. «Хорошо бы, если бы ты это действительно понял», - пробормотал себе под нос Рюске, раскачиваясь на пятках. Больше они к этому разговору не возвращались.



Зато в следующие дни колдун много рассказывал о чудесных созданиях, что можно найти в лесах Руконгая. Рассказывал о том, что изредка счастливцам удается увидеть чудесную Феникс – символ императорского рода, о духах воды и хранителях леса, о тенгу и совсем уж причудливых, безымянных созданиях. «Хотел бы я на это посмотреть», - думал в такие минуты Саджин и еще внимательней прислушивался к сказкам старика, так похожим на легенды, что когда-то давно, в оставленной позади жизни рассказывала мать или собственный дедушка, сидевший спиной к Саджину и раскуривавший трубку. Софу говорил скупо, размеренно, порерываясь на очередную затяжку. В такие минуты молчания по комнате перед Саджином носились ярко раскрашенные, длиннотелые драконы с грозными мордами-масками - таких мальчик видел на празднике в городе, - а тени на седзи складывались в чудищ, принцесс и самураев, ведя таинственные разговоры между собой, и Саджин тихонько звал их по именам, которые при единственном взгляде на призрачные силуэты рождались у него в голове.



А потом однажды посмотрел внимательно на зажженный в очаге огонь, и увидел, как пляшет среди лепестков пламени тонкое гибкое тело, и алые отблески скользят по узорчатой чешуе. Саджин подался вперед, чуть ли не нос сунул в очаг, чтобы поближе рассмотреть это чудо и вздрогнул от раздавшегося за спиной голоса: «Это саламандра, парень». Рюске протянул руку над плечом мальчика, повернул ладонью вверх. «Иди сюда, Кагуя-химе», - поманил колдун, и огонь в очаге погас, когда посверкивающая золотыми чешуйками ящерка забралась на ладонь Рюске, прикрыв тяжелыми веками выпуклые, беспросветно черные и неожиданно холодные глаза, когда старик начал гладить ее спинку большим пальцем. Саджин нерешительно протянул к саламандре руку, глазами попросил у Рюске разрешения. «Ты их видишь, парень, - задумчиво протянул колдун, - это хорошо. Будешь моим учеником?». Саджин заворожено кивнул, не отводя взгляда от застывшей на раскрытой ладони старика ящерке. «Что ж, хорошо, - колдун довольно хлопнул себя по колену. – Можешь звать меня Рюске-сенсеем, парень». Саджин кивнул: я запомню, сенсей.



***

Тем утром, когда Рюске перебирал травы, тщась найти действенное лекарство от болей, он совершенно ясно понял, что все кончено, потому что лекарство от старости не составил еще никто. Руки колдуна тряслись, и он вздохнул, вспомнив о прошедшем лете - последнем лете его свободы. Бросив ненужные поиски, Рюске крикнул ученика, чтобы тот принес ему тушечницу, кисть и бумагу - главные сокровища этого дома: способность творить заклинания без их помощи Рюске утратил еще лет десять назад, как и его старый учитель до него, как и учитель учителя когда-то. Такова была истина: после некоего "перелома" силы колдунов начинали убывать, с годами все быстрее, и все быстрее начинал стареть сам колдун, а когда сил совсем не оставалось, наступала смерть. Рюске был стар - ему было сто лет. Его учитель умер в возрасте сто двадцати. Дождавшись, пока Саджин принесет ему все необходимое, колдун отослал его в поселок на целый день. Хоть погода на улице стояла не самая лучшая для начала осени, но мальчик - парень уже - здоровый вымахал, на полторы головы выше самого Рюске - обрадовался, предвкушая игры и разговоры в компании таких же как он босоногих и беспризорных мальчишек. Побежал в поселок, только пятки засверкали, а Рюске только это и нужно было: некоторые вещи не терпят лишних глаз и ушей, и если уж принимать позор бессилия, то в полном одиночестве.



Колдун еще раз подозрительно огляделся, шуганул Кагую-химе, высунувшую любопытную мордочку из очага. "Иди, иди, красавица моя, - уговаривал ее Рюске, - погуляй. Не мешай старику думать". Глубоко вздохнув, колдун растер чернила, приготовил кисть, и попробовал написать первый из двенадцати небесных знаков. С кончика кисти сорвалась черная капля, замарала белый лист. Линии знака получились слишком тонкими, неуверенными. "Силы в них нет", - печально подумал Рюске, отодвигая тушечницу на самый край стола. Бережно налив воды в щербатую чашечку - не дай бог расплескать, или перелить через край! - прополоскал кисть. Вновь опустился на колени, опершись локтями о низенький столик, задумался. Кагуя-химе проскользнула под его рукой, почувствовав печаль колдуна, забралась на плечо, цепляясь острыми коготками за ткань рукава.



Мысли в голове у Рюске бродили все невеселые. Нужно было как-нибудь пережить предстоящую зиму - летом-то они с учеником как-нибудь вывернутся, хоть в лесах ягод и корешков насобирают, овощи с грядки за домом тоже никуда пропадать не собираются - а прокормить нужно двоих, и Саджин ведь здоровый парень, сила в нем так и плещется, рвется наружу...



Делать нечего, придется всерьез заняться его обучением, отбросив ненужные опасения: подождать бы еще несколько лет, хоть год, пока сила в Саджине не успокоится, а то ведь мальчишка горячий, не выдержит, сорвется. Что тогда Рюске делать останется? Только убить ученика, в лучшем случае выгнать, с наказом всему сорок пятому району, чтобы те при встрече начинали в Саджина камнями кидать и в доме привечать не смели... Колдун потер глаза, поморщился - пальцы были ледяными, и встал. Дел, которые нужно было выполнить до возвращения ученика, было много.



***

Когда Саджин прибежал обратно - усталый, запыхавшийся, но довольный - Рюске сидел на пороге дома. "Иди-ка сюда", - поманил он ученика длинным, с отчетливо видными фалангами пальцем. Саджин послушавшись, вошел внутрь вслед за Дедом. Тот на ладони протянул высокую кружку с дымящимся черным отваром: "Пей". Саджин поморщился от неприятного запаха, сделал осторожный глоток - не обжечься бы - а потом совсем скривился: вкус запаху вполне соответствовал. Рюске строго глянул на него, постучал тростью по полу, и Саджину, обреченно вздохнув, пришлось допить все до конца. "Что это?" - спросил он, пытаясь восстановить свой голос, который почему-то казался тихим и севшим: горло будто обручем сдавило. "На это мы с тобой летом, - уголки губ колдуна дернулись в улыбке, - охотились. Помнишь?" Саджин помнил.



Первое воспоминание - зелень и синь. Саджин еще не видел в Руконгае настоящих лесов, а все остальное было серым и бедным. Здесь же воздух был чистым, и ничем не напоминал запах поселка. Учитель шел неожиданно быстро - мальчик за ним еле поспевал, и не успевал смотреть и по сторонам, и под ноги. В итоге - уже несколько раз растянулся на узкой, петляющей тропе, и коленку щипало. Рюске на падение ученика даже шаг не замедлил, лишь хмыкнул скептически. Пришлось приспособиться. "Ноги, наверное, к вечеру от усталости гудеть будут, но это ничего", - отметил Саджин.



А Рюске знай себе шагал вперед, то и дело окликая Саджина, чтобы тростью указать на очередное существо из легенд. Раздвигал бамбук, чтобы мальчик мог получше рассмотреть ярко-зеленого богомола, выдувающего едва слышную мелодию на флейте, сделанной из былинки, разрыхлял землю, заставляя любопытного земляного божка высунуть мордочку, похлопать на пришельцев огромными, без радужки глазами, дразнил маленького водного дракона, нырявшего и выныривавшего из воды. Гребешок его поднимался и трепетал, как парус на лодке. Саджин чуть в ладоши не хлопал от восторга: на все сокровища мира не променял бы эти моменты. Попробовал потом похвастаться перед остальными мальчишками: кто-то присвистнул уважительно, кто-то явно на драку нарывался, говорил - врет. Как оказалось, если остальные дети в поселке и видели всех этих сказочных существ, то очень смутно, как каких-нибудь занимательных теней, не более. Дед потом объяснил, что это оттого, что силы у них нет – ну, или совсем нет, а у Саджина силы, наоборот, через край. С тех пор это стало личным секретом мальчика, к которому он своих новых друзей не подпускал, и в общих играх держался несколько особняком, не настолько, впрочем, чтобы рассорится с товарищами.



Колдун посерьезнел и перестал тыкать своей клюкой куда ни попадя, когда они с Саджином подошли к группе камней: вокруг большого, обкатанного валуна выставлено ожерелье из меньших, каждый запечатан иероглифом и опоясан вышитой лентой. Рюске опустился на колени, сложил молитвенно руки, затянул что-то невнятное. Саджин различил только: "Семь горных потоков... четыре направления западного ветра... клык дракона...". Потом Дед поднялся, махнул ученику, и они пошли дальше, но шли тихо, и Рюске все прислушивался к чему-то. Вдруг колдун остановился, загородил Саджину тропу: "Стой здесь, и не суйся. Увидишь, что я проигрываю, беги со всех ног к дому, и не высовывайся". Саджин кивнул, и тогда его учитель отступил вбок, сделал еще два шага и оказался на поляне. Саджин вытянул шею, пытаясь через деревья рассмотреть, что будет происходить.



Следом за Дедом на поляну вползло нечто. Было оно в два человеческих роста, может даже больше, в белой маске, и от него веяло страхом. Существо замерло, принюхиваясь, уродливая голова повернулась, посмотрела на Рюске, и затем уставилась в ту сторону, где стоял мальчик. Но только оно попыталось сделать шаг, как Рюске необычайно быстро - Саджин едва отследил это движение - вынул из рукава заклинания и веером бросил их в маску существа. Два застряли у чудовища на рогах, остальные заключили его в круг. Оно метнулось к ближайшему заклинанию - Рюске отскочил подальше, - но вырваться не смогло. Саджин выдохнул - он, оказывается, все это время задерживал дыхание. Мальчику стало жутко любопытно, с кем же сражается колдун.



Тем временем Дед перевернул свою трость и прикрепил к ней что-то вроде крюка, сделанного из белой кости, к другому концу подвязал веревку - получился гарпун, который Рюске закинул в круг. Крюк впился куда-то в тело чудовища, и колдун с силой потянул на себя. Кусок плоти отделился от существа, брызнула кровь, раздался злобный не то вой, не то рев. Подтащив к себе крюк с насаженным на него мясом, Рюске довольно хмыкнул и зашагал обратно к Саджину. "Это Пустой, парень, - сказал он, подойдя поближе. - Смотри внимательней". Рюске взмахнул рукой, и, поглядев в том направлении, Саджин заметил, как на поляну выползают богомолы, саламандры, еще кто-то (имен их Саджин не знал, а учитель не называл), вползают в круг с заклинаниями, на этого самого "Пустого"... Начинают его есть - мальчик поежился, и старый Рюске хлопнул его между лопатками: "А ты что думал? Им тоже есть надо. Так-то, парень, сегодня они его, завтра - он их. Но уж лучше как сейчас, и тогда Пустые человечинкой полакомиться точно не захотят. Напомни мне, - добавил он потом, - чтобы мы завтра в лес сходили - маску подобрать".



- А это зачем? - Саджин подбородком указал на гарпун-трость.

- Частью Кагую-химе покормлю, об остальном в свое время узнаешь, - неохотно ответил Дед.

- А маска? - еще раз попытался мальчик.

- Сказал же, в свое время узнаешь, - огрызнулся колдун. - Пошли уже, возвращаться пора.



***



- Так все же, что это? - повторил свой давний вопрос Саджин.

Дед как-то виновато спрятал глаза, но ответил: - Это настой, который позволяет кхм... - Рюске закашлялся, но кашель вышел сухим, притворным, - контролировать силу. Пора бы начинать тебя учить, парень. - Рюске поспешил занять свои руки, чтобы отвлечься от разговоров, и поэтому взял в руки лежавший на столе длинный прут, достал нож, и начал обстругивать один конец, бормоча под нос свое вечное: "Акаи каи.. Акаи каи... Хоэру, Хоэру, Акаи каи...". Саджин скоро заметил, что Дед всегда начинает бормотать эту бессмыслицу, когда берет в руки нож - не важно, какой и чей.



"Бери", - колдун вручил Саджину заостренную с одного конца палку, и, не дожидаясь ученика, вышел во двор. Здесь, среди пожухлой, вялой желтой травы Саджин заметил недавно сделанную заплатку: трава на средних размеров прямоугольнике была вырвана, а сама земля разровнена и утоптана.

"Парень, - спросил Рюске, стоявший в шаге от края этой "заплатки", - ты кандзи писать умеешь хоть? - не дождавшись ответа, старик продолжил. - В любом случае, бумагу на тебя жалко тратить, так что вставай сюда и пиши, что скажу".

И Рюске начал диктовать ему странные словосочетания, которые будучи сложены вместе складывались в абсолютную бессмыслицу. В самом деле, странно глядеть на соседство двенадцати небесных знаков, и белой обезьяны, глотающей хвост змеи. Не все иероглифы были знакомы Саджину - могли бы быть вообще не знакомы, но их семья всегда собирала хороший урожай, и поэтому отец решил учить Саджина не хуже городских, только вот доучить не успел: на следующий год после начала обучения мальчик умер от сильной лихорадки - благословенный сезон дождей принес в дом семьи Комамура лишь несчастья.





Когда Саджин задерживал прут, не зная, как написать тот или иной кандзи, Дед нетерпеливо хватал его своей сухой ладонью за запястье и, крепко сжав, вел руку ученика, а затем требовал повторить этот иероглиф еще раз, и еще, и еще, пока не кивал, удовлетворенный, наконец, написанным.



Чистого прямоугольника земли обычно только на один знак и хватало, поэтому после первого захода Рюске послал Саджина в дом, за метелкой, но подмести не доверил, сделал все сам, снова и снова ровняя землю. Делал он это скоро и ловко, будто не в первый раз. "А как ты хочешь, - объяснял Дед, перехватив взгляд Саджина. - Думаешь, раз научился и все? Не так это и просто, парень: чем точнее и совершеннее будут линии твоих иероглифов, тем мощнее будут потом заклинания. Рисовать иероглифы - рисовать заметь, а не писать, как какой-нибудь работник в лавке записывает заказы знатной госпожи - занятие на всю жизнь. Да и ума прибавляет", - добавил Дед, помолчав.



Но больше чем незнание, колдуна злило неумение. Он всегда замечал, когда Рюске ошибался в линии, или вел ее криво, не так, как положено. Тогда он отвешивал ученику оплеуху и приказывал сухо: "Перепиши". После первой подобной ошибки Дед заставил Саджина час простоять неподвижно, держа прут перед собой в вытянутой руке, и теперь подобные упражнения повторялись ежедневно. Так же ежедневно Рюске заставлял Саджина выпивать полную кружку невкусного, гадкого даже на вид отвара. Сразу после этого Саджин обычно ощущал слабость во всем теле, ломило виски, а еще по ночам ему перестали сниться сны. Это было, пожалуй, самым грустным во всей истории.



Первый раз этот сон, совершенно особенный, ставший потом его и одного его лишь личным сном, привиделся Саджину вскоре после того, как он стал учеником Рюске. Во сне грохотал гром, и рев бури оглушал и пугал, но благородный воин в полном самурайском доспехе, с двумя мечами, в рогатом шлеме с позолоченным кругом солнца посередине мчался на темно-лиловой, грозовой туче навстречу врагу. И только потом, в следующих то ли снах, то ли видениях, Саджин узнал, что битва с неведомым противником обречена длиться вечно, а воин глиняный и пустой внутри, и поэтому его легко сломать, ведь он беззащитен перед молнией или копьем врага, но сражаться не перестанет - до самой своей смерти. Себя в этом сне Саджин поначалу не осознавал, оставаясь бестелесным и безголосым наблюдателем. Но сон, как и битва, продолжался из ночи в ночь. Из-за туч проступил лик врага в причудливо закрученной, отливавшей болезненной белизной маске, и за грохотом бури, звоном мечей и предсмертным воем демонов, Саджин расслышал беззвучный, надрывный крик воина, наполненный отчаянием и ожиданием того, кто вступит в этот мир небесной битве, и наполнит доспех своей душой, и направит меч на врага. Саджин чувствовал, что что-то должно вскоре произойти, что остался один шаг до тонкой границы с неведомым, за которой ждет кто-то, оставленный тобой так давно, что ты забыл даже его лицо.

"Искришь, парень", - непонятно говорил Дед, после подобных снов, и тут же давал ученику кучу дел, гоняя нещадно по дому: то почини, это приготовь, а вот это отнеси в поселок. В такие дни Саджин настолько уставал, что спал без сновидений, и перед глазами маячила сплошная стена темноты.



А потом наступила осень, и старый Рюске начал готовить для него этот отвратительный отвар - из чего, лучше не задумываться - и сны прекратились.



- Сенсей, - как-то раз обратился к нему Саджин, - скажите, почему мне больше ничего не сниться?

- А снилось? - подозрительно переспросил Дед. - Ну что ж, такое со всеми случалось: и со мной, и с моим учителем, и с учителем учителя. Хорошо, что тебе больше ничего не сниться.

В голове у Саджина боролись два вопроса: "Почему?" и "Что же снилось вам, сенсей?", но видимо, что-то в лице Рюске заставило Саджина озвучить второй вопрос.

- Мне? - лицо колдуна передернулось как от сильной боли или смертельной тоски. - Мне... - повторил он и поглядел на сложенные на коленях ладони. С ответом Дед явно не спешил.



Но Саджин не сдавался и ждал, в любую минуту готовый повторить вопрос, и, видимо, колдун это понимал.



- Мне снилась принцесса, прекраснее не бывает, - наконец заговорил Дед, и странная мечтательность была в его голосе. - На кимоно ее сияли созвездия и золотые пчелы, а веер ее трепетал в воздухе как крылья бабочки. Лик ее был подобен луне, и скромность с умом светились в ее взгляде. Тонкая ее талия была на несколько раз перевита широким оби, спускавшимся к изящным ступням, и танец ее способен был разжечь любовь и погасить звезды. Акаи каи... Лепестку алого пламени была вся она подобна, тому, что ревело, смыкая стену вокруг нее. Акаи каи... - повторил Дед со вздохом. - А может, ее звали и Кагуя-химе. Я все никак не мог запомнить. Но мой учитель, - тут Рюске остро взглянул на мальчика, - сказал, что если я поддамся мечте, то никогда не смогу стать колдуном, потому что, погнавшись за луноликой госпожой, я растеряю всю свою силу. И, послушавшись учителя, я не поддался искушению, и сны ушли. Так что, парень, запомни: это злые сны. И тебе лучше не знать, что случается с теми, кто поддается их очарованию. Понял?



Саджин понял. Но ему было жалко безымянного воина, обреченного в одиночестве сдерживать полчища демонов, так похожих на чудище в маске, пришедшее из прошлого лета.



***

Казалось, чем холоднее были дни, тем жарче разгорался огонь в душе Саджина. Снаружи он мерз, если выходил на улицу под снег в легком кимоно, и, чтобы согреться, ему приходилось поспешить к очагу, но внутри копился жар, стремясь вырваться за тонкую оболочку кожи. Ему слышалось, как кто-то окликает его, и он дергался, прислушивался к тишине, когда оставался дома один, а в другие дни выжидательно смотрел на Деда, ожидая, что скажет тот. Дед в ответ протягивал ему кружку отвара, и оглядываться на него Саджин скоро отучился.



Зимой тренироваться с заклинаниями стало труднее, и колдун занял ученика другим делом. Днем тот помогал со снадобьями, а вечером Рюске усаживал его около себя и начинал бесконечные рассказы, почти как в самом начале их знакомства, но теперь и истории были совсем не о том, и сам Дед, казалось, ожидал чего-то, требовал реакции на свои слова. Саджин умел находить хорошие стороны во всем, старался, по крайней мере, и поэтому информацию, что сообщал ему Рюске, впитывал жадно, как губка, а странные взгляды колдуна предпочитал игнорировать: если уж на все стариковские причуды реагировать, то покоя и сна лишиться можно!



Узнал Саджин, например, что бумажные заклинания совсем не обязательны и силу можно собирать на ладони - Дед приказал сложить их лодочкой и сосредоточится; сосредотачиваться Саджин не умел, только зажмурился и сморщил лицо, напрягся весь, как от натуги, и тут же получил очередную оплеуху от Рюске, - и тогда вспыхнет, опаляя кожу, упругий, невыносимо белый шар. Мальчик не замечал раньше, чтобы Рюске пользовался этим, но, делая сам, ощущал, будто в это время зачерпывал из океана силы, что бушевала внутри. Силу можно было вычерпать всю, - предупредил будто невзначай Дед, но Саджин слушал в пол-уха: если можно горстью вычерпать океан...



Дед еще показывал разные знаки, которыми получившийся шар энергии можно трансформировать, говорил, что временами, когда очень злишься или слишком рассеян, заклинания получаются сами по себе, даже когда в этом нет нужды, и поэтому ни злиться, ни радоваться не надо: сильные эмоции колдуну только мешают. Жесты колдуна в отблесках, что отбрасывала чешуя Кагуи-химе, рождали тени на стенах и полу, тени прыгали, исчезали, трансформировались. Понятно, что колдун ничего такого не хотел, он-то как раз был, в отличие от Саджина, смертельно серьезен, особенно теперь, зимой, а вот мальчик веселился. Веселье было немножечко наигранное - пополам с грустью, потому что не вспоминать себя в Мире Живых в такие моменты Саджин никак не мог.



Так должна была пройти зима: в поучениях, хлопотах и упражнениях под присмотром Рюске. Но в мире ничего никогда не случается по продуманному плану, даже если мир этот - Сообщество душ.



Старый Рюске хромал, кашлял, но справлялся - как всегда, может, разве что ворчал на Саджина больше обычного. На Кагую-химе не поворчишь, эта гордячка ожжет хвостом и заползет глубже в очаг, так что даже глаз ее не видно, а Саджин терпел.



Но однажды около домика раздался высокий, протяжный вой, он все длился и длился, не желая прекращаться. Рюске побледнел, видимо, испугался, быстро накинул на себя теплое кимоно, схватил свою трость-гарпун, заклинания и, накричав на Саджина, чтобы шагу не смел из дома ступить, выскочил в ночь, и вскоре его шаги затихли вдалеке. Саджин остался наедине с саламандрой, тоже встревоженной воем, дергавшейся и шипевшей. Мальчик попробовал погладить ее, приманить на руки: хотелось согреться, но внутренний жар притаился, что-то билось в грудной клетке (неужели сердце?), рвалось наружу - Кагуя-химе в ответ на его попытки до крови впилась коготками в протянутую ладонь. Время застыло.



Запустил его вновь колдун, с порога буквально упавший внутрь дома. Оттолкнув бросившегося на помощь Саджина, Рюске встал сам, прохрипел: "Обошлось". Страх ушел из их дома, и Кагуя-химе не хотела возвращаться в очаг, вертясь вокруг колдуна.



На утро Дед слег: то ли слишком долго был на морозе, то ли переоценил свои силы сражаясь с Пустым. Колдун кашлял, трясся от озноба, и командовал Саджином из угла, где он сидел, завернувшись как в кокон, во все одеяла, что были у них. Мальчик метался по дому, грел воду, смешивал травы, растирал в ступке засушенные коренья. Рук не хватало, делать три дела разом Саджин не успевал, а Дед все поторапливал и поторапливал его, будто боялся умереть. Мальчик все время терял нужные ему предметы, и злился, злился, злился. В ладонь что-то толкалось, по ощущениям - шест, кожа чесалась - Саджин ее уже до крови разодрал, прикоснуться больно! - и в какой-то момент мальчик не выдержал, со всей силы стукнул кулаком по столу.



А стол разлетелся в щепки. Потому что в руке Саджин сжимал обнаженный меч.



Мальчик поторопился все исправить, пока Дед не заметил, и не отвесил ему очередную оплеуху, но Рюске поднял голову, к чему-то принюхиваясь, и потребовал от ученика: "Покажи руки". Голос его был тихим и напряженным. К такому Рюске Саджин боялся подходить, и продолжал мяться на месте. Когда прошло минуты три, мальчик подумал, что все уже, наверное, забыто, и можно возвращаться к работе над снадобьем. Саджин оглянулся: Дед сидел, повернувшись лицом к стене, и что-то бормотал, поводя руками. А в следующую минуту Саджин согнулся пополам, и встать не мог: казалось чьи-то пальцы проткнули его позвоночник насквозь. Дышать было трудно.

Ощущение чужого присутствие ушло, но от его тела будто протянули невидимые нити, и сейчас старательно их рвали, запутывали, завязывали беспорядочные узелки. Мир крутился, вертелся и разрушался на глазах, и над всей неразберихой властвовал холодный и злой голос Рюске: "Ты все-таки сделал это. Ты материализовал занпакто. Этому я тебя не учил, ты не мой ученик! Убирайся вон, проклятый шинигами, и побыстрее, пока я тебя не убил! Здесь таким не место".



Саджин оглянулся бы, если бы мог пошевелиться: не о нем же говорит Дед? Тело ощущалось как чужое. Саджин попробовал встать, крепкая рука взяла его за одежду сзади и выкинула во двор в снег. Над ним возвышался колдун, больной, злой. "Убирайся", - крикнул он. Саджин не двигался. Тогда Рюске, кашляя и тяжело дыша, снова ухватил его за шиворот и потащил дальше, дальше, дальше от своего дома и поселка. В снежную пустыню.



***

Саджин очнулся в снегу, но не почувствовал ни холода, ни... ничего не почувствовал, даже прикосновения. "Наверное, тело онемело", - подумал он, и собрался растереть руки, как вдруг одна деталь зацепила его взгляд. Он присмотрелся внимательнее: на руках была рыжая шерсть, короткая и по виду жесткая. Какая она на ощупь, определить не удавалось. "Это... что?" - в груди часто забилось сердце, к горлу подкатывал липкий страх. Саджин попробовал вытереть руки о землю, о свое кимоно, надеясь, что шерсть спадет, как шелуха - нет, она держалась, она была его частью, а не чужеродным предметом. "Что случилось?" - хотелось завопить Саджину во весь голос. Он был один, вокруг никого, мокрая одежда только отнимала тепло, на руках выросло непонятно что, все тело болело, а Дед выкинул его из дома. Саджин сжался в комочек, обхватил себя руками, крепко-крепко, потом ослабил хватку: острые когти царапали спину. Хотелось зареветь, но он просто закрыл лицо руками... Хотел закрыть. Лица не было. Было что-то колючее, вытянутое, незнакомое - не его. Саджин судорожно ощупывал себя: где нос, где рот, где уши? Остались только глаза, но он не был уверен, были ли они прежними. От паники он не мог дышать, шарил руками по снегу вокруг себя, и пальцы наткнулись на меч. Саджин поднес его к глазам, рассматривая, поймал на поверхности клинка отражение чего-то рыжего. "Это же как в зеркале", - пронеслось у него в голове и, протерев металл рукавом, Саджин попытался увидеть себя. С полуволчьей морды на него смотрели желтые, звериные глаза. "Кто это? - подумал Саджин. - Кто это, если не я?". Он совершенно не понимал, что случилось, но Дед Рюске ведь не мог шутить, правда? Он, наверное, поможет Саджину. Мальчик верил, что все будет хорошо. Все будет хорошо, все образуется... Все будет хорошо.



Успокоившись немного, Саджин задумался о текущем положении дел. Главное, что его беспокоило - есть хотелось нестерпимо. Еще бы хорошо было определить, где он находится, и возвратиться к поселок. Саджин решил, что к Деду наведается попозже, когда колдун успокоится, а пока переждет день-другой с мальчишками, или один - щель, куда забиться, он найдет. Саджин поднялся, опираясь на катану, попробовал использовать ее в качестве посоха - не вышло, приходилось сгибаться в три погибели, чтобы на нее можно было опираться. "И зачем ты мне вообще на голову свалился", - буркнул он, взмахнув клинком пару раз для пробы.



Если раньше Саджин мог тешить себя радужными иллюзиями, то в городе от них не осталось и следа.

Первая встреченная им по пути женщина посмотрела на него большими испуганными глазами и, прижав ко рту трясущиеся пальцы, свернула со своей дороги, почти побежала обратно, к дому. Никто, конечно, не рыдал и не кричал от страха при одном взгляде на Саджина, но видеть в глазах презрение и жалость было во сто крат больнее. Его не узнавали ни старые друзья, ни старые враги. Мужчины захлопывали перед ним двери домов, уступали дорогу, предпочитая не касаться лишний раз и не иметь дел со странным пришельцем; мальчишки побили камнями.



«Детство кончилось, - внезапно с горечью осознал Саджин. – Детство кончилось».



В тот раз он просто развернулся и ушел от поселения, ничего не попросив и даже не завернув по дороге к Деду: у него было плохое предчувствие на этот счет. Сообразить, что его новое лицо доверия не вызывает, было не сложно, поэтому Саджин предпочел пожертвовать полами своего старого, теперь еще и грязного сверх меры, кимоно, на то, чтобы скрыть волчью морду: ему и самому так было спокойнее. Конечно, человек с закрытым лицом тоже вызывал мало доверия, но Саджина, по крайней мере, считали человеком. Одному ему зиму в Руконгае не прожить – он понял это скоро, да и не то, что раньше не знал, но в душе теплилась надежда: «Может быть… возможно…» К людям идти не хотелось: все они были предателями, а искать им оправдания и бесконечно прощать презрительные, боязливые и жалостливые взгляды Саджин быстро устал. Если бы у него оставалась возможность видеть сказочных созданий, которых показывал в летнем лесу Дед Рюске (вернуться бы в то лето…), то лучик света пробился бы сквозь лед, в который заковал себя Саджин, но нет – теперь даже извивающаяся в рыжем пламени Кагуя-химе казалась обманом зрения. Жить было невыносимо, но и смерти он боялся – в третий раз, и, возможно, навсегда, и больше никакого шанса, никакой надежды… Зима поймала Саджина в свои сети, и он не знал, что делать.



Что делал той зимой в Руконгае Главнокомандующий – кто знает? Он не отчитывается ни перед кем, а Комамура никогда и не спросит, так велико его уважение к Ямамото-сётайчо, да и тяжелые времена легче изгнать из памяти, чем помнить.



Из белизны и сильного северного ветра соткался он, седой старик, и снег таял, не долетая до него. Растворялся в воздухе Пустой – что еще могло свести вместе Саджина и Главнокомандующего? Конечно же, Саджин был испуган – такой ощутимой мощью веяло от этого человека. К тому же, стариков с некоторых пор, а тем более могущественных стариков, он предпочитал сторониться.



- Ты как, в порядке, мальчик? – Ямамото опустился на колени, чтобы заглянуть Саджину в лицо. Из-за его плеча виднелся стоящий поодаль седовласый человек в джинбаори поверх формы шинигами. «Значит, - подумал, переводя взгляд на старика Саджин, - это тоже шинигами». От одного его присутствия становилась трудно дышать, казалось, огромный груз лег на плечи. Саджин, наверное, и дышал только из одного упрямства, но чем больше он сопротивлялся этому чудовищному давлению, тем легче ему становилось. Собственная сила окружила его плотным коконом и задержала готовые рухнуть на голову небеса.

- Я не мальчик, - хмуро огрызнулся он. Саджина рассердило даже не то, что спрашивал его шинигами, а то, что к нему обращались как к ребенку, которым он уже не был.



- О, - старик изобразил на своем лице изумление, - прости. Но пока что я вижу перед собой мальчика. – шинигами окинул Саджина задумчивым взглядом, пробормотал: - И занпакто есть…. Не удивительно, что этот Пустой напал на него…



Саджин прислушался.



- Зан… пакто? – неуверенно повторил он.



Старик вскинулся.



- Духовный меч, - менторским тоном произнес он.



Саджин потряс головой: - Это плохо?



Вопрос рассмешил Главнокомандующего.



- Разве может быть плохим то, что является частью тебя самого? - тем не менее серьезно ответил он.



Саджин нахмурился и отвернулся: нужно было поблагодарить этого шинигами и идти дальше – все-таки холодно, и, может, он до ночи сумеет раскопать какие-нибудь съедобные корешки. Его удержали за плечо.



- Погоди, мальчик мой, - вежливо окликнул старик. – А не скажешь ли мне, что случилось с твоим реяцу: такой путаницы духовных нитей мне за всю свою долгую жизнь ни разу видеть не приходилось.



Саджин молчал, не только потому, что и половины слов не понял, но и потому, что отвечать какому-то шинигами не хотел.



- Покажи лицо, - приказал старик, и в голосе его было столько властности, что Саджин, испугавшись, послушался и размотал ткань.

- Да, - Главнокомандующий погладил бороду, - такого я не ожидал. Пойдем. Кстати, как твое имя?

Саджин назвался, стараясь спрятать взгляд, потянулся было к ткани, чтобы снова замотать лицо, но Главнокомандующий легонько ударил его по руке: - Понятно, Комамура… Меня можешь звать Ямамото-сан. Теперь пошли.



Саджин встал, как от него и ожидали, но не сделал ни шагу. Стоял, уставившись себе под ноги, и твердил мысленно: «Не пойду, не пойду…». Ямамото-сан сан тоже стоял и молча смотрел на него сверху вниз. Никто не двигался.



Саджину было неловко, тишина давила, хотелось пошевелить хотя бы рукой, но он не позволял себе этого, надеясь переспорить старика, и в тоже время чувствовал, что уже поддается, что надежда на то, что все будет как раньше – он будет как раньше – пересиливает воспитанное Дедом недоверие к шинигами. В последней попытке спасти положение, Саджин поднял глаза на Главнокомандующего, посмотрел дерзко, зло, чуть не зарычал, как проснувшийся внутри него зверь – и осекся, встретившись с безмятежными, холодными глазами, снова принялся разглядывать снег под ногами. Тяжело и виновато вздохнув, Саджин сделал шаг, второй, третий…. В лицо старика он не смел посмотреть.



- Шинигами ведь нельзя доверять? - будто обвиняя, спросил Саджин спины идущих впереди людей.

- Ты тоже будешь шинигами, мальчик мой, - торжественно произнес старик, не оборачиваясь и не замедляя шага.

- Нет, - дернул головой Саджин, - не буду. Шинигами предали свой долг, так говорят. – Произнес это и застыл, внутри сжалось: сейчас убьют.



Спина Главнокомандующего не дрогнула, он был спокоен: - Всех спасти нельзя, но это не значит, что не нужно стараться, как ты думаешь?



«Да, всех не спасти, и я тому пример», - обиженно подумал Саджин. Подходящего ответа на слова старика не нашлось. «А вот не буду. Не буду, не буду, не буду называть старика Ямамото-сан», - подумал он затем.



***

Шинигами остановились в доме у местного старосты, который, когда они появились вместе с Саджином, не переставал кланяться и боялся поднять глаза от пола, и все же Саджин заметил направленный на него подозрительный взгляд исподлобья – да, кажется, он проходил через эту деревню день назад, и его запомнили. Обратно надеть повязку Ямамото-сан не позволил.



Подали еду – рис и рыба – истинное великолепие для глаз Саджина. Он торопливо взялся за палочки, принялся отправлять рис в рот – язык, кажется, отвык от ощущений и теперь вкус пробивался сквозь горечь. Главнокомандующий и второй, незнакомый шинигами вкушали еду чинно, медленно – видимо, больше для приличия. Саджин попробовал прислушаться к тихому разговору, что эти двое вели между собой, но слов не разобрал. От непривычной сытости и тепла клонило в сон, Саджин несколько раз тяжело моргнул. Главнокомандующий встал, мальчик вопросительно поднял на него глаза.

- Что ж, - сказал старик, - пришло время заняться тобой. Сиди смирно.

- А что я за это буду должен? – тихо спросил Саджин.

- Надо же, - шинигами хмыкнул, - ты и вправду собрался отплатить долг. – Чтобы показать степень своего возмущения, Саджин передернул было плечами, но ладони старика сильно надавили на них, и мальчик застыл в неподвижности. – Сиди пока. Может и не придется ничего платить, - признался Главнокомандующий со вздохом, потом добавил, поглядев выжидательно: - если хочешь выразить свою благодарность, поступи в Высшую Духовную Академию шинигами, обещаешь?

Саджин кивнул. Он слышал кое-что об этой Высшей Духовной, и если судить по слухам, шансов поступить туда у него почти не было, что мальчика вполне устраивало. «Но, - тут Саджин закрыл глаза, борясь с собой, - выполнить обещание он все равно попытается. Честно». А потом чуть не взвыл от боли – почти такой же, как в день, когда Рюске выгнал его из дома. Потом боль поутихла, притупилась, но такая боль выматывала даже больше прежнего. Сколько мучил его старик, Саджин не сказал бы: время для него сократилось до одного бесконечно длящегося момента, но когда Ямамото-сан убрал свои руки с его плеч, он почувствовал, что даже сидеть не в состоянии и, покачнувшись, оперся на руку, чтобы не упасть. Рука была прежняя, большая, неуклюжая, в рыжей шерсти. «Ничего не получилось, - подумал Саджин – так я и знал».

- Извини, мальчик мой, - старик потрепал его по голове, - это очень сильное проклятие. Но ты обещал, помнишь?

«Лучше бы не обещал, - чертыхнулся Саджин, но, расслышав в голосе шинигами нотки сожаления, не мог не почувствовать благодарности. – Он, по крайней мере, попытался, так?».

- Ну-ну, не все так плохо, - тем временем говорил Главнокомандующий, - возможно, когда ты станешь шинигами, тебе самому удастся то, что не удалось мне сейчас

«Поманил, значит, - отметил Саджин про себя, - пряником. Обещания, обещания…. Может и правда я сам смогу, если сила у меня есть?»



Каким бы усталым и разбитым он себя не чувствовал, но эта мысль ему, безусловно, понравилась, будто в темноте Саджин смог нащупать путеводную нить. Он ведь действительно – глупый – никогда не думал, что может попробовать сам, и только жалел себя и прятался по углам. А что, если выпрямиться во весь рост, как воин на облаке?



- Кстати, - поинтересовался как бы между делом Главнокомандующий, - а кто так проклял тебя?

- Рюске-сенсей, - расслабленно откликнулся Саджин, не слишком-то понимая, что и кому говорит: он вспоминал своего воина и наслаждался столь новой для него мыслью, что все будет хорошо.

- Что ж, - глаза шинигами опасно сверкнули. – Покажешь завтра, где он живет. – И это было не просьбой, а очередным приказом - Саджин даже вздрогнул от тона, которым фраза была произнесена.



***

«Может шинигами монстры какие, по типу Пустых? Но уж явно не люди», - думал Саджин, уставившись вниз, на ворот белой формы седовласого спутника Ямамото-сана: все остальное было нельзя разглядеть – окружающее сливалось в одно пятно с тянущимися линиями разных цветов. Саджин попробовал всмотреться в это мелькание, но взгляд быстро расфокусировался и голова закружилась – неприятные ощущения, если подумать. «Смотри лучше вперед», - посоветовал шинигами, которого старик называл Чоджиро - по имени, и как обращаться к нему официально Саджин не знал, а Ямамото-сан не счел нужным сказать. Мальчик промолчал, но послушался.



Случилось это уже на следующее утро, край неба только светлел, а шинигами были уже на ногах, и будили свернувшегося клубочком под добротным одеялом Саджина: хозяин достал для гостей все самое лучшее, скорее всего даже в ущерб себе и своей семье - неприятная милость. Ямамото-сан без предисловий приступил к расспросам о местонахождении домика колдуна Рюске и, выпытав все необходимое у мальчика, решил выступать немедленно и поспешить. Не слушая возражений Саджина, его посадили на закорки к шинигами в джинбаори. Только Саджин хотел выкрикнуть, что это дурость, и не думают же они, что два человека в их преклонных летах, могут идти быстрее него, как понял, что шинигами он недооценивал, и весьма сильно. Скорость, с которой они начали двигаться, была невероятно быстрой. Оставалось только затихнуть, и коротать время до домика Рюске. Сейчас, по размышлении, Саджину было жаль Деда, и он винил себя в том, что по собственной неосторожности выдал его шинигами.



За зиму домик мало изменился: разве может ветхость еще более обветшать? Саджина посетило неожиданное чувство, что все вернулось на круги своя, и сейчас на пороге покажется Дед, который крикнет ученика, отвесит ему легкую – утреннюю – оплеуху и надает заданий на день. Саджин хотел бы вновь увидеть колдуна: его лицо не раз вставало перед мысленным взором мальчика, - и уже кинулся к двери, постучать, окликнуть, когда Ямамото-сан загородил дорогу. «Стой здесь, - приказал он, - я сам… разберусь». Эта фраза показалась Саджину неуместной, он даже испугался за Деда: как может этот шинигами обвинять колдуна в том, в чем даже Саджин не осмеливается. Но пришлось подчиниться, и мальчик остался топтаться на морозе, поодаль от двери, ежась от присутствия спутника старика. Затем не выдержал и, воровато оглянувшись, подошел и прижался к двери ухом. Этот «Чоджиро» тоже сделал несколько шагов по направлению к домику. «Вот ведь, присматривать оставили», - подумал Саджин с досадой и тревогой.