Дженовые драбблы

[toshokan]

Автор: Angell
Бета: тихо сам с собою...
Фандом: Блич
Жанр: драбблы
Рейтинг: G
Дисклеймер: мой только текст. Все, что между строк – чужое
От автора: Прошу высказывать свое мнение. Разумная критика и прогноз погоды тоже подойдет


для А.
Юзу, Итиго «конфеты»

В последнее время Итиго увлекся конфетами. Темный шоколад с орехами. Фантики Юзу находила везде – на подоконнике, под столом, в холодильнике, за шкафом, в блюде с пирожками, на стиральной машине и рядом с мусорным пакетом. Только не в самом пакете. Рядом. То ли промахивался, когда кидал, то ли не попадал специально – понять было невозможно.
Юзу спрашивала, просила, возмущалась – бесполезно. Брат будто издевался. Кивал, рассеянно обещал больше так не делать, но ситуация в доме не менялась. Юзу рискнула спросить совета у отца. Отец прочитал детям лекцию про переходный возраст, посетовал на отсутствие матери в воспитательном процессе и слезно попросил сына «иметь совесть», а дочерей – «запастись терпением». Хотя, по большому счету, терпения не хватало именно сыну. Да и с совестью у него творилась та же ерунда. Иссин вылетел за дверь со скоростью теннисного мячика в разгар игры и едва увернулся от брошенного вдогонку стула. Следом из комнаты, как испуганные мышата, порскнули сестры. Громоподобно хлопнула дверь.
Юзу, едва не плача, комкала передник. Карин нахмурилась и от души врезала сидящему у стены отцу тапкой по затылку. Иссин пробурчал неразборчивые проклятия и показательно застонал.
Когда Карин с отцом уже спускались вниз, из-за двери вдруг донеслись странные звуки, подозрительно похожие на всхлипы. Юзу поежилась, но предпочла не заглядывать, не проверять, не верить и вообще счесть, что послышалось. Но к брату надо быть все-таки терпимее: переходный возраст, наверное, все же не шутки. Подумаешь – фантики...

На кровати сидел мрачный Итиго и смотрел в окно. Рядом, на полу, лежал Рэндзи и едва не стонал от смеха. Он старательно зажимал себе рот, но хохот прорывался сквозь ладони горестными всхлипами. Просыпанные им шоколадно-ореховые конфеты тоскливо таяли в июльской жаре.

для *Oxocanta*
Урахара/Рукия «холодно».

В мае редко бывает жарко. Тепло, можно ходить без верхней одежды, но не жарко, не душно, и купаться еще рано – вода холодная, море прогревается не так быстро, как воздух. Море вообще не любит меняться, и из-за постоянной близости несговорчивой воды июльская жара такая удушающая, а январские ночи такие промозглые. Жару перетерпеть не так сложно. Жара – это как горячка боя, когда кипящая кровь стучит в висках. Жара – это победа, шальная радость, бег по раскаленному песку наперегонки с быстрой желтоглазой подружкой. Жара – это признание, уважение, друзья, дом. Жара – это тепло, как бы странно оно ни звучало.
В Готей всегда жарко. Сухой ветер в лицо, песок на зубах, белые стены. Отсутствие деревьев и, конечно, моря. Если сквозь открытые ворота выйти прямиком на землю, почувствуешь прохладу, будто спустился в сырые подземелья. Или поднялся в высокую каменную башню, а позади хлопнула дверь и повернулся ключ в замке. Холод – это потеря доверия, предательство, ненависть. Холод – это наказание, непонятое и потому несправедливое. Холод – это страх, как бы постыдно оно ни звучало.
Когда приходит кусочек тепла, хочется согреться – любым способом, хочется оставить чужое тепло себе – еще немного, еще на пару дней, неделю, месяц... Даже если для этого придется слишком рано завершить эксперимент. Даже если знаешь, что наказание обрушится холодным взглядом.

– А, Кутики-сан! Что вам угодно от скромного торговца?
– Я просила вас сделать гигай.
– Ну конечно, я помню! Уже все готово. Прошу. Тепло сегодня, не правда ли?

для Эйнэри
Кёраку/Укитакэ «полночь»

В Готее лил дождь. Само по себе это явление не слишком частое, да еще и продолжалось порядком – второй день. Точнее, вторую ночь. Капли холодно тарабанили по черепице домов, просачивались под седзе и собирались лужицами на полу энгава, гром раскатывал по небу металлические шары и сталкивал их белым огненным копьем. Получавшийся звук грозил выбить тонкую бумагу с внутренних окон и несильно раскачивал подвешенный чайник.
– Грозовой раскат.
Дождись – и любовь придет.
В полночь. Верь и жди, – рассеянно продекламировал Кёраку, гоняя по полу металлические шарики рукоятью меча. Проверенное средство не срабатывало, шарики катались, как им вздумается, дождь не прекращался.
Вопреки прочитанному хайку, ненастье не оставляло совершенно никаких надежд на то, что хоть какая-нибудь девушка выйдет из теплого уютного дома только ради свидания с несравненным и блистательным, но – увы – слегка простуженным капитаном. Хлюпающий нос и хриплый голос вкупе с тяжелым дыханием не располагали к задушевным беседам под романтической луной, а навестить больного не сподобилась даже собственная лейтенант.
Очередной раскат грома заставил Кёраку слегка подпрыгнуть и опрокинуть чашечку для сакэ – к счастью, пустую. Тихий стук пробился до слуха капитана не сразу.
– Ооо... – только и сумел выдавить он, пропуская в дом словно выловленного из воды приятеля. – Дзю-тян, это ты?
– Можно подумать, ты меня не узна-а-апчхи!
– Не узнал. Почти. Ты чего пришел?
– Справиться о твоем самочувствии. А что, ты мне не ра-а-апчхи! не рад?
– Я не рад за твое самочувствие. Тебе еще простудиться не хватало. Значит так. Сейчас мы попьем чаю, а потом ляжешь спать. Домой я тебя не пущу. О чем ты вообще думал?
– О тебе, – с беспощадной честностью признался Укитакэ, подсаживаясь к ирори. Погрел о чашку ладони, прикрыл глаза и вдруг встрепенулся. – А ты знаешь, я недавно услыша-апчхи! услышал, что если в грозу читать хайку, они сбываются.
– Да что ты говоришь? – фальшиво удивился Кёраку и аккуратно поставил чайник. Даже не пролил ни капли.
По полутемной комнате хрипло-приглушенно пронесся металлический скрежет, а за ним – едва не заглушающий грохот грома бой.
– Что это? – поднял глаза Укитакэ.
– Часы, – пожал плечами Кёраку. – Полночь бьют. Еще чаю?


для Ватари-сан
Хитиго/Укитакэ, «белая клубника»/«зеленые глаза»

Капитан тринадцатого отряда никогда не видел, как чернеют глаза рыжего мальчишки, так похожего на Кайена. Как зрачки из темно-карего выцветают до кошачье-желтого, белки темнеют, рот растягивается в шальной, бешеной улыбке, а брови приподнимаются до самой челки, превращая чуть мрачноватое даже в ярости боя лицо в белую маску веселого презрения ко всему на свете. Как он чуть металлическим, каким-то мыльным голосом кричит оскорбления растерянному противнику, а сквозь потемневшие губы несется сумасшедший смех, и тело двигается, как червяк в воде, будто самостоятельно уходя от ударов и раскручивая меч.
Капитан тринадцатого отряда никогда этого не видел. Но ему рассказывали.
Сразу же, как только он услышал первый восторженно-испуганный слух, ему захотелось проверить, какого цвета у спрятанного в человеческом теле безумца глаза. Ему почему-то подумалось, что зеленые, – с детства Укитакэ привык верить в то, что, раз зеленые глаза не встречаются у людей, то бывают только у демонов. Конечно, короткая жизнь и длинное посмертие убедило его в собственных иллюзиях, но иррациональная вера никуда не делась. Капитану хотелось самому увидеть эти глаза, а для этого – как же иначе? – сразиться с непонятным бледным существом лицом к лицу. Ну и победить, конечно. Маленькая месть миру за всеобще известное слабое здоровье.

И потом, еще неизвестно, какими кандзи записывается имя «Итиго». Чего не болтают... Конечно, наверняка через «первый», как и сообщает всем офицер из одиннадцатого, но вдруг и вправду «клубника»? А белая клубника – это интересно. Хотя, недозрелая, наверно. Как обычно.