Драбблы

[toshokan]

Автор: Сэт aka Посестра Алукарда
Бета: Moonlight
Альфа: Erik@
Рейтинг: PG
Жанр: спектр
Дисклеймер: кланяемся Кубо-сану...
Персонажи/пейринги: встречаются Урахара/Ичиго, Маюри/Исида; много всяких
Варнинг: возможно, оос

Цикл «Тонкие стены»

1.
Любовь - это хорошо. Чужая – в том числе.
Рукия ничего не имела против любви, в том числе и чужой. Но только не в три часа ночи, когда от усталости ломит за ушами, под веки словно насыпан песок, а перенапряжение мешает заснуть!
На соседнем футоне затравленно вздрогнули. Рукия подозревала, что, если приподнять одеяло, оттуда потянет дымом – с Орихиме сталось бы сгореть со стыда в прямом смысле этого слова.
Рваные стоны и вскрики внизу изредка сменялись коротким бубнежом, а потом возобновлялись с новой силой. За последний час Рукия пришла к нескольким выводам: а) Ичиго в принципе не знает никаких нежных слов, предпочитая заменять их матом б) Урахара грёбаный извращенец в) Урахара грёбаный извращенец г) см. пункты б) и в)
Зарычали. Длинно и с подвыванием. В понимании Рукии с такими звуками можно разбивать голову заклятого врага ржавой лопатой, но никак не заниматься любовью.
- Может быть это… Кон? – проскулила Орихиме, приподнимая краешек одеяла. В темноте заблестел круглый от смущения и ужаса глаз. Рукии показалось, что в темноте так же светится щека – алая, как фонарь на светофоре.
- Урахара трахает Кона? – уточнила Рукия. Глаз расширился до невероятных размеров, щека вспыхнула и осветила тёмные глубины пододеялья, как взрыв динамита бездонную шахту.
- Нет, - прошептала Орихиме. – Может быть, это Кон… подсыпал им… что-нибудь в еду? Ну… понимаешь…
- Понимаю, - согласилась Рукия. В этой идее определённо что-то было: озабоченный плюшевый поганец с неадекватным чувством юмора мог бы с лёгкостью осуществить подобную шутку. Рукия мрачно решила, что непременно подкинет Кона в спальню к Бьякуе, а потом торжественно похоронит аккуратно разрезанную тушку в мусорном баке.
Ичиго взвыл, закричал, взвизгнул, снова закричал. Урахара издал ряд невнятных, но очень мужественных звуков.
Из-под одеяла показалась струйка дыма.
Рукия с визгом одиночного монгольского конника взвилась над матрасом и со всей дури саданула кулаком по полу – доска треснула и прогнулась.
- Давашужмать, заткнётесь вы наконец?!! Прекратите уже-е-е!!!
Орихиме, впечатлившись, высунулась из своего укрытия и увидела, что Рукия, почти улёгшись на пол, прижимается ухом к старым доскам и напряжённо что-то слушает. И вдумчиво краснеет.
- Ну, что? – неожиданно струхнув, поинтересовалась Орихиме.
- Ичиго матерится, - монотонно, как засыпающий голос за кадром, забубнила Рукия. – Урахара говорит, что остановиться не может, как француз из известного анекдота. Но… - она замолчала и вдруг так же монотонно начала считать: - Семь, шесть, пять…
- Рукия?!
- …четыре, три, два…
«Один» потонул в торжествующем мужском рычании и пронзительном мальчишеском вскрике.
Где-то в дебрях дома выругались и, судя по стуку, швырнули что-то тяжелое о стену.
Рукия и Орихиме задумчиво смотрели друг на друга.
- А теперь, милые дамы, - совершенно неожиданно раздался голос Урахары – задыхающийся и глухой сквозь дерево. – Можете спать спокойно. Мы закончили.
- Х-хорошо, Урахара-сан, - пискнула Орихиме, и Рукия вытаращила на неё глаза. – Спокойной ночи.
- Приятных снов, Иное-ча… - галантно ответствовал было Урахара, но резко заткнулся. Рукия отчётливо услышала взбешённое Ичиговское «Хватит паясничать, башка-панама!», вздохнула, брякнулась на футон и закрыла глаза.
Любовь – это, чёрт побери, хорошо…

2.

Если подумать, всё было неправильно.
Неправильно, что мальчишка пятнадцати лет бьётся насмерть с неиссякаемым потоком врагов, раз за разом совершая невозможное и прыгая много выше головы. В пятнадцать надо заглядываться на девчонок, ладить с бунтующими гормонами, маяться в школе и увлечённо доказывать всем, что ты не верблюд. Война не для детей, хотя жизнь часто считает иначе.
Это неправильно – ментальное тело всё иссечено шрамами, руки пахнут медью и кровью, а родной дом постепенно забывается и становится то ли пыльным прошлым, то ли затёртыми декорациями. В собственном теле – чужая душа, залётный гость, и вдруг оказывается, что этот чужак успешно исполняет роль брата и друга – возможно, успешнее, чем Ичиго.
Неправильно, что Ичиго проводит дни и ночи не с той, которую так отчаянно спасал, а со взрослым мужиком – тем самым, у которого стылые серые глаза, полосатая шляпа и несколько вечностей за плечами.
Неправильно, что друзья краснеют и отводят глаза, когда Ичиго приходит с опозданием на первый урок – помятый, невыспавшийся, не в форме и без учебников. Чад и Исида стараются не смотреть на его шею, Орихиме старается не смотреть ему в глаза. От него пахнет старым домом, чужим одеколоном и почему-то ромашковым чаем, и непонятно, почему привычное угрюмое выражение лица вдруг становится пугающе незнакомым и чужим.
Впрочем, Исида сам по уши завяз в этой своей болезненной любви к желтоглазому психопату-учёному, так что у него точно нет права осуждать Ичиго.
Неправильно, что отец с каждым днём мрачнеет всё больше, и однажды Ичиго видит его – злого, сжимающего кулаки – выходящим из магазинчика Урахары. Сам Урахара тогда Ичиго так ничего и не сказал.
Неправильно, что Ичиго выбрал именно Урахару.
Тот жесток особой жестокостью учёного, ставящего опыты на лабораторных животных. Он беглец и стратег по натуре, и всегда непонятно, что скрывается за фасадом глянцево-радушной улыбки. Он бывший капитан Сейретея, а значит – профессиональный убийца, облагороженный кодексом чести и обязательств. Это в прошлом, но это – было.
А ещё у него светлые жёсткие волосы, вечная щетина, расхристанное кимоно, чудовищная полосатая шляпа и привычка спать до обеда.
И, если подумать, не всё в этой жизни так ужасно.
Потому что правильно – это когда горячка спадает, остаётся усталость и удовлетворение, и Ичиго поднимает дурацкую шляпу с пола – с футона, с земли, с нагретой черепицы крыши – и нахлобучивает её на взлохмаченную светловолосую макушку Урахары. Жест будничный и грубоватый, даже слишком, словно Ичиго смахивает мусор со стола. И никто не заостряет на этом внимание, но в уголках губ Урахары всегда появляется тень улыбки, так не похожей на обычную лживую маску.
А ещё правильно – это когда занпакто валится из слабых от усталости рук, а Урахара весело – словно не он только что носился по полигону, размахивая катаной и круша скалы – говорит, что пора идти пить чай и гонять от холодильника Ренджи.
И – когда почти что драка, короткие жесткие поцелуи, ехидные комментарии, злость и веселье, сильное, нещадно тренированное тело – очень близко, чётко очерчённая скула и впалая щека, колючая от щетины, немыслимые глаза и опять улыбка. Другая.
Вот и пойми, правильная жизнь штука или нет.

3.
Для августа ночь была неожиданно холодной – можно было ненавязчиво перетянуть на себя край пледа и сделать вид, что к тёплому боку ты прижимаешься совершенно случайно, только вследствие того, что ткани слишком мало.
Ичиго, скроив мрачную и неприступную, как скала над морем, физиономию, осуществил все подобающие манёвры - с перетягиванием и прижиманием.
Урахара усмехнулся краем рта. Длинная узкая трубка, зажатая неправдоподобно белыми зубами, ехидно блеснула и качнулась.
Ичиго хотел было возмутиться и заехать локтём по насмешливой физиономии, но вдруг подумал, что манёвры и впрямь выглядят глупо после всего, что они с Урахарой вытворяли последние полтора часа.
- Слушай… - вдруг хрипло сказал Урахара и покосился через плечо на чёрную громаду дома. – Как-то подозрительно тихо.
- А?! – поразился Ичиго. – А как ещё, блин, должно быть в пол-третьего ночи?
- Вот я и говорю – тихо слишком.
Не успел Ичиго в полной мере оценить логичность этого высказывания, как позади прошебуршала дверь и на веранду лёгкой неслышной походкой вышла Йоруичи – луна осветила плавно уходящие в бесконечность смуглые ровные ноги, обтянутую тонким шёлком домашнего кимоно грудь, встрепанные волосы и золотистые недовольные глаза. Ичиго моргнул и начал вдумчиво и целеустремлённо краснеть.
Хлопнуло – на доски рядом с парнем шлёпнулась тонка книженция в глянцевой обложке.
- Эт-та что? – поинтересовался Ичиго и вдруг всхрюкнул, глядя на название. Урахара вынул трубку изо рта, тоже посмотрел, округлил глаза, но хрюкать не стал.
- «Тысяча фраз, которые воспламенят вашего любовника в постели», - озвучил Ичиго в мёртвой тишине.
- Дарю, - процедила Йоруичи. – А то ты так однообразно материшься… Киске, неужели тебя это заводит?
Урахара в театральном замешательстве взмахнул рукой с зажатой в ней трубкой, чуть не выколов Ичиго глаз.
- Это так мило с твоей стороны, Йоруичи-сан! - восторженно возопил он. – Это именно то, чего нам не хватало!!
Йоруичи фыркнула и удалилась в дом, плавно покачивая бёдрами. Ей вслед со свистом боевого ядра пролетела книжица и впечаталсь в вовремя закрывшуюся дверь.
- Какого хрена?! – придушенно взвыл Ичиго, пытаясь вырваться из хватки Урахары. – Что за нафиг?!!
- Ну, Ичиго, материшься ты и правда однообразно. Тебя что, Ренджи не учил?..
- Это, - прошипел Ичиго и обвиняющее ткнул пальцем в сторону поблескивающей в темноте книжки. – Не словарь нецензурной лексики!
- И слава Богу! – воодушевился Урахара. – Не слишком возбуждает, когда твою сущность словесно определяют в тот момент, когда ты…
- Рукия, э?!
Урахара заткнулся. Ичиго, пятой точкой чуя неприятности, насторожился.
Ходячий генератор этих самых неприятностей в виде хрупкой темноволосой девушки хлопал глазами так наивно и благожелательно, что даже придорожный булыжник начал бы судорожно прикидывать пути к отступлению.
- Прекрасная ночь, правда? – Рукия посмотрела на луну и улыбнулась. Ичиго подумал, что, если бы её в этот момент увидел Ичимару Гин, он бы подумал, что смотрится в зеркало.
- Да, Рукия-чан, прекрасная, - осторожно откликнулся Урахара, тоскуя по своей шляпе.
- У вас, наверное, поясница болит, да, Урахара-сан? – сочувственно спросила Рукия. Трубка со стуком упала на пол.
- Да нет…
- А, наверное, вы регулярно делаете зарядку.
- Зарядку? – повторил Урахара.
- Ну да, - покивала Рукия. – Перед всякими активными и шумными действиями надо делать зарядку. Растяжку там, ещё что-то… Или менять позу действий. Или вообще никакие действия не проводить.
Воцарилась немая сцена. Ичиго и Урахара, замерев, таращились на Рукию, как зависшие андроиды на электрика с кувалдой.
- Ну, я пошла спать. Надеюсь, хоть теперь мне дадут заснуть!..
Дверь закрылась второй раз.
Урахара зачем-то потёр поясницу.
Дверь прошуршала.
- Ты что-то хотел сказать, Ренджи? – поинтересовался Ичиго после нескольких секунд молчания.
- Я – нет, - туманно ответил Абараи. – Но я только что поймал Джинту, который всё-о-о хотел вам высказать. Так что можете меня благодарить!
- А это уже серьёзно, - вздохнул Урахара. - Спасибо, Абараи.
Ренджи кивнул и пошёл обратно в дом. Ичиго сверлил его спину взглядом, всей своей угрюмой физиономией выражая недоверие и готовность к подлому предательству.
- Ичиго, и как ты сейчас сидеть можешь, а?.. – послышалось из-за двери.
Ичиго с воплем раненого медведя-гризли взвился на ноги, но тут же со стуком рухнул обратно, сбитый молниеносной подсечкой.
- Выдержка шинигами, уж ты-то должен понимать! – крикнул Урахара, удерживая брыкающегося парня на месте. – Спокойной ночи, Абараи!
- Сволочи, - рычал Ичиго, вырываясь с пылом кубинского революционера. – Прибью всех нафиг!.. Блин, слезь с меня!! Эй, руку убери, оторву!
- Уу, какие мы кровожадные, - пробормотал Урахара, вовсю лапая Ичиго.
Дверь прошуршала.
Исида едва не попятился под сумасшедшим взглядом двух пар глаз.
- Э.
- Исида, - просвистел Ичиго, незаметно выкручивая Урахаре руку. – Здравствуй.
- Добрый… вечер, - кивнул Исида. – Я помешал?
- Ну что ты! – радостно воскликнул Урахара, спасши руку и бессознательно пытаясь соорудить шляпу из пледа. – Мы как раз здесь скучаем!
- О-очень скучаем, - голосом Хичиго протянул рыжий.
- А… мне кошмар приснился, - счёл нужным объяснить Исида. – Решил воздухом подышать, всё равно не засну.
- Аа, так ты спал? – с облегчением сказал Ичиго и улыбнулся, что с ним нечасто в последнее время случалось. – И что за кошмар?
Исида поправил очки:
- Смысла не помню. Но там кто-то совершенно ужасно орал… Как будто его на кол сажали.
У Ичиго вытянулось лицо.
- Прямо-таки на кол? – польщёно уточнил Урахара.
- Да, знаете, раньше практиковали такой вид казни. На большой осиновый кол.
- Ну, с осиновым ты перегнул…
- Да? – озадачился Исида. – Не осиновый? Ну не важно, в общем, на большой… Ичиго, ты в порядке?
Ичиго поднял голову. Исида шарахнулся, попятился, запнулся за порог, пробормотал: «Пойду дальше спать», и стремительно исчез в темноте дома.
Ичиго перевёл взгляд на Урахару. Тот старательно гримасничал и делал вид, что не улыбается.
- Кол, значит? – неприятным голосом протянул парень. – Большой, значит?
- Не о том думаешь, юный падаван, - наставительно произнёс Урахара и дёрнул Ичиго за торчащую прядь волос. – Менять в доме перегородки надо, значит…


*
У сына Матсумото Рангику очень светлые волосы и такая же светлая кожа, ему шесть лет, и он похож на мать. Они даже улыбаются одинаково. Правда, пристрастия к шумным играм у него не наблюдается, и вообще для своих лет ребёнок просто удивительно серьёзен.
Окружающие близкие и не очень близкие знакомые с завидным упрямством гадают, кто же отец мальчишки – естественно, кандидатов двое. Об одном говорят с нескрываемым презрением и ненавистью, о другом – с некоторым весёлым удивлением и одобрением.
Хицугайя-тайчо часто в сердцах желает, чтобы мальчишка хоть раз улыбнулся непроницаемо и лукаво, сощурив глаза – как его отец. Тогда его, капитана, уж точно оставили бы наконец в покое с деликатными – и не очень – расспросами.
Но, успокаиваясь, он всякий раз приходит к выводу, что это всё-таки великая удача: мальчишка совершенно не похож на отца. Ни в чём.
Он даже улыбается, как Рангику!..
..Хицугайя-тайчо как раз додумывает эту мысль и наблюдает за малышом, с самым серьёзным видом перебирающим отчёты, забытые Матсумото на столе. Его взгляд замечают – мальчишка поднимает глаза, смотрит на тайчо и вдруг, сощурившись, лукаво улыбается.
- Ну вот, - после секундного молчания бормочет Хицугайя. – Опять лис. Просто зоопарк какой-то…

*
Одноклассники Куросаки Ичиго живут крайне насыщенной жизнью. То сам Ичиго начинает сходить с ума, приставая ко всем девчонкам подряд, то он и его приятели – Исида, Чад и Иноэ – исчезают в неизвестном направлении, и можно упражнять фантазию, гадая, куда они подевались, то в классе появляется разношёрстная компания – по виду и повадкам вылитые якудза, то самих ребят вместе со слегка неадекватной учительницей забрасывают в горы…
Но все к этому как-то уже привыкли. Как привыкли к мысли, что Ичиго ох как не прост, но лучше его ни о чём не спрашивать.
Поэтому, когда в дверях класса посреди урока неожиданно вырастает странный субъект – хмурый, смуглый, синеволосый, со светлыми янтарными глазами – все поворачиваются к Ичиго.
Конечно, это опять к нему. К кому же ещё!..
- Квинси, - скрипуче, недовольно произносит субъект. – Долго мне ещё ждать?
В классе озираются - что за Квинси, кто это ещё такой?
- Вы, наверное, ошиблись… - начинает Кейго, но мимо него вдруг пулей пролетает Урюу Исида. Выскакивает из класса, ухитрившись выволочь за собой синеволосого субъекта, и уже из коридора орёт:
- Простите, сэнсей, мне надо идти!..
Сэнсей снимает очки и обречённо машет рукой:
- Да иди, иди, чего уж там…
Ичиго, Чад и Орихиме переглядываются.
Все остальные старательно делают вид, что им всё равно.
- Где-то я его видела, - неуверенно говорит Орихиме, и друзья синхронно пожимают плечами.

*
Нанао никогда не ревнует.
Глупо, ей-ками, ревновать в такой ситуации – когда дружбе и любви сравнялось две тысячи лет, и когда ты всего лишь очередной лейтенант. Сколько их было уже, этих лейтенантов?
Нанао хватает порядочности и благоразумия, чтобы не озлиться, никак не воспринимать пьяные заигрывания и постоянный флирт – естественный для её капитана, как дыхание, и загнать свои эмоции в рамки служебных обязательств и почти материнской заботы.
Рангику смеётся понимающе.
Молодец, Нанао, а как поначалу ревела? Дурочка была… Ну да, притерпелась, усекла, что к чему. Вот я и говорю, молодец…
Всё она понимает, эта рыжая безалаберная красавица. Сама натерпелась по самое не могу.
И всё же всей порядочности, благоразумия и ещё чёрт-знает-чего, такого полезного и правильного, не хватает, чтобы затоптать сожаление – зачем, ну зачем меня определили именно в этот отряд?..
Ведь так обидно и стыдно, когда капитан треплет по плечу и улыбается – не грусти, Нанао-тян, с некоторыми вещами ничего не поделаешь.
Двухтысячелетний опыт – страшная вещь.

*
Трудно отказываться от привычек и изменять первое впечатление.
Привычка защищать Юмичику у Иккаку появилась примерно тогда же, когда окончательно оформилось первое впечатление – вполне определённое. Надо всё-таки признать, что некоторое время Иккаку просто отказывался видеть в своём новом знакомом мужчину.
Оказалось, зря.
Юмичика был горд, зол и при всей своей кажущейся общительности крайне замкнут. Когда Иккаку впервые полез к нему – дело было в каком-то грязном постоялом дворе, в комнате, насквозь пропахшей сыростью, немытыми телами и тараканами – он никак не ожидал, что напорется на такое сопротивление. Хотя нет, сопротивление – не то слово. Удар был точный, сильный – в поддых, а потом – лбом в переносицу. Когда Иккаку очухался, Юмичика делал вид, что спит, но слишком тихое дыхание и напряжённость в линии плеч выдавали его с головой.
- Слушай, ну… я… извиняюсь, - промямлил Иккаку, держась за нос, который, кажется, собирался то ли отвалиться, то ли, наоборот, провалиться в глубины черепа. Через несколько секунд прозвучало глухое:
- Не надо меня ни к чему принуждать.
- Понял, понял, - буркнул Иккаку. – Но нос-то зачем ломать?!
Защищать его приходилось много и часто. Личности, встречавшиеся им на протяжении бесцельного путешествия, при виде Юмичики почему-то начинали мыслить в одном направлении, и приходилось вправлять им мозги. Иккаку прозевал тот момент, когда Юмичика освоился с катаной – дешёвенькой, быстро тупившейся и получавшей царапины.
Теперь надо было учиться отходить в сторону и наблюдать, безошибочно определяя, когда Юми справится сам, а когда – нет.
Иккаку был благодарен Юмичике за его невероятное терпение – на памяти Иккаку больше никто не выдерживал его взрывной характер с таким стоицизмом. Думать, что Юмичике, собственно, некуда идти и больше негде найти такого защитника, а из-за этого можно стерпеть и не такое, Иккаку не хотелось. Но всё же...
Они путешествовали вместе очень долго, и в конце концов Иккаку пересмотрел своё первое впечатление. Но от привычек так и не избавился.
И, наконец, в очередной грязной комнатёнке с видом на устрашающе-унылый пустырь не случилось очередного быстрого удара и сломанного носа. Был недолгий страх, успокаивающие слова и утвердившееся навсегда доверие.


*
- Рангику, ну успокойся!..
- Я спокойна!
- Да уж, я вижу. Девочки, ну что вы молчите? Не видите, человеку плохо!
- Мне хорошо! Мне о-очень хорошо!..
Осень – время меланхолий и мыслей, что с жизнью что-то крепко не так. А саке имеет обыкновение меланхолию углублять до предсуицидального состояния… ну, или убирать её вовсе. Как повезёт. Рангику, однако, не везло.
- Ублюдок! – выдала Рангику. Грудь воинственно тряхнулась. – Лиса драная!
- Да, да, - поспешно согласилась Нанао. – Мужики вообще сволочи, нормальных не осталось.
Хинамори тихонько хлюпнула носом. Не одной Рангику в тот день не везло с саке. А Нему моргнула – наверное, в знак согласия.
Матсумото отмахнулась от попытки Нанао перевести тему разговора с одной особи на целый вид и протянула низким, грудным голосом:
- Я же сказала, со мной всё-ё в порядке. Да, в порядке! И я сейчас найду какого-нибудь симпатяжку, и всё будет ещё лучше!
- О нет, - прошептала Исане.
- О да! – не согласилась Рангику. Огненному блеску в её глазах позавидовал бы старик Яма в момент активирования банкая. Правда, глаза были пьяноватые и то и дело теряли осмысленность. - И я намерена… Ооо! Ага!! Вот, ну-ка, что там такое, а-а?!..
- Что? – не поняла Нанао, но осеклась, увидев одинокую фигуру у парапета. Несомненно, мужскую.
- Спасайся, парень, - прокомментировала Исане, глядя, как Рангику зигзагообразно, но целеустремлённо приближается к ничего не подозревающему шинигами.
- Рангику-сан… - вдруг подала голос Нему, но Рангику отмахнулась.
Парень, заслышав звук шагов, обернулся… и тут же согнулся под тяжестью изящно повисшей на нём Рангику.
- Приве-ет! – озвучила она своё появление, обхватывая белой ручкой смуглую шею. – А что ты здесь… один?!
- Это кто? – тихо поинтересовалась Хинамори.
- Понятия не имею, - удивлённо откликнулась Нанао, разглядывая жертву Матсумото. Жертва была смуглая, золотоглазая и с синими волосами. И явно пребывавшая в состоянии сильнейшего удивления.
- Это… - начала было Нему, но её слова перекрыл звучный – от саке - и в меру мелодичный – от природы - голос Рангику:
- Э-эй, ты чего такой неразговорчивый, а? Я тебе не нравлюсь?! Лучше сразу скажи!.. А, к чёрту, пойдём ещё выпьём!
Парень моргнул. И вдруг, усмехнувшись, уверенно положил ладонь на талию Матсумото и притиснул лейтенанта к себе.
- От такого предложения я отказаться не могу, - ответил он крайне знакомым голосом. Зубы у него были ровные и белые, и в сумерках казалось, что улыбка нарисована на смуглом лице фосфорной краской.
Девушки оцепенели. Нему сделала крошечный шажок назад.
Рангику не сразу сообразила, в чём дело, и удивилась:
- А я тебя где-то слышала!..
- Вполне возможно, - согласилась недавняя жертва, без видимых усилий увлекая Матсумото в темноту.
- Ой, б..! – вдруг взвизгнула Рангику.
- Куротсучи-тайчо, - прошелестела Нему.
- Мама, - сказала Исане.
- С… Спаси-и-ите! – полузадушено запищала уволакиваемая Рангику. – Девочки!! На по-омощь!!
Нанао автоматически поправила очки. И сказала:
- Мы будем её помнить.
- Спасаем? – спросила Хинамори, с ужасом вслушиваясь в отдаляющиеся повизгивания Матсумото.
- Вот ты и спасай, тебя мы тоже будем помнить…
Голос Рангику затих в отдалении. Там же затихло вкрадчивое воркование Маюри.
- Но где его хаори?! – очумело спросила Исане. – Хаори где, а?!
- Облил реактивом, - грустно ответила Нему. – И маску тоже… Я пыталась сказать…
Девушки пару секунд молча смотрели друг на друга. А потом, не сговариваясь, бросились в сторону казарм десятого отряда.
Хитсугая-тайчо и не подозревал, какая у него будет интересная ночь.
+
Хитсугая-тайчо тем более не подозревал, что, когда он наконец домчится до казарм двенадцатого отряда, пронесётся по этажам, сметая сотрудников с пути, и заколотит в дверь, ведущую в апартаменты Маюри, руками и ногами, ему откроют не сразу, а когда откроют, он увидит полуголого Куротсучи с пиалкой в руке и услышит совершенно довольный женский смех где-то в дебрях жилища. И он абсолютно не будет знать, что ему ответить на справедливый вопрос Маюри:
- И что привело сюда капитана десятого отряда в такое время? Детям уже давно пора спать!
Тогда Хитсугая плюнет на всё и поклянётся никогда больше не спасать Матсумото от приключений, которые она сама же нашла себе на вторые девяносто.

*
Если бы Нему услышала поговорку одного далёкого северного народа «Бьёт – значит, любит», вся её выдержка дала бы сбой – она убила бы человека, сказавшего это, на месте.
Потому что это неправда. Это самая ужасная неправда, которая вообще существует в трёх мирах. Она поняла это очень давно, и, кажется, именно в тот момент навсегда запретила думать себе о Куротсучи-тайчо как об отце.
Он творец и одновременно материал, из которого она была создана. Он её капитан. А ещё он гениальный учёный и садист с огромным числом комплексов и фобий. А ещё… Кто угодно, но.
Не отец. Не отец, чёрт побери!
Потому что отцы не могут быть такими, Нему была уверена. Девочка из пробирки, у которой никогда не было матери, тихо и упрямо верила, что папа – такое надёжное, наивно-хорошее слово! – не станет избивать дочь, когда та имела неосторожность получить смертельное ранение.
Однажды ей пришлось отправиться в Руконгай, сейчас уже и не вспомнить, зачем именно. Район был в меру захудалый, в меру мирный, и Нему не ожидала никакой подлянки от простого задания. Она шла быстро, думая о том, что по возвращению придётся идти в казармы четвёртого и пытаться встретиться с Уноханой-тайчо…
…когда вдруг кто-то позади неё истошно закричал:
- Нему!!!
Чёрт её дёрнул обернуться. Ведь она прекрасно знала, какое у неё распространённое имя. И – уж подавно! – некому было окликать её с такой невероятной радостью, словно случайно встретив после долгих лет упорных горьких поисков.
Естественно, кричали не ей.
Посреди улицы, что-то невнятно выкрикивая и счастливо смеясь, смуглый мужчина в потрёпанном выгоревшем кимоно кружил на руках девчонку лет семи. На её грязном исцарапанном личике удивление медленно сменилось узнаванием, а потом она с пронзительным визгом «Папа!!» повисла у него на шее.
Мужчина прижимал дочь к себе, и такого безграничного счастья на лице человека Нему больше никогда не видела – ни до, ни после. Почему-то ей запомнилось, какая у него была яркая улыбка, и как он жмурил глаза, запуская мозолистые пальцы в спутанные тёмные волосы девочки.
Люди вокруг смотрели удивлённо и понимающе. Ещё бы. Не каждый день в необъятном Руконгае члены семьи находят друг друга.
Надо было уходить, а она тоже всё стояла и смотрела. Но дурацкое желание подойти и посмотреть, какого цвета у него глаза и не виден ли в вырезе кимоно хвостик шрама, пересекающий ключицу, ошарашило её так, что она сорвалась с места, бессознательно перейдя на шунпо. Уже через секунду она была достаточно далеко от пыльной, залитой солнцем улицы.
Потом были крики в подушку, долгие тягостные размышления и боль. Боль-боль-боль, всегда. Но не всегда ментальная. А ещё – почти что навязчивое желание, почти что научный азарт – неслышно подойти, когда он спит – никакой мёртвой чёрно-белой маски, которую она ненавидит, никаких слоёв одежды, что на Маюри всегда смотрится, как броня – и тихо сказать: «Отец». Она никогда его так не называла и даже не представляла, как он может отреагировать на такое обращение.
Она прошла через это, приняв жестокое решение. Она в полной мере осознала свою искусственность и приняла её. Вот и всё.
У предметов, созданных на станке, не бывает родителей, и надеяться им в этом плане не на что, правда, тайчо?


*

Что такое безысходность? Это болезненно-жёлтый привкус слова «проказа». Рыхлый, гниющий. Кто не испытывал на себе, не поймёт.
Когда тело разлагается заживо, и отваливаются фаланги пальцев, и ужас затапливает с головой, пока совсем не перестаёшь смотреться в зеркала, и ощущаешь себя ходячим трупом, а впереди ни шанса на выздоровление. Просто когда-нибудь упадёт, сгнив, вся кожа, и болезнь доберётся до внутренностей, и тогда – конец.
Он думал, что после конца не будет уже ничего, но он ошибался.
Когда он очнулся в месте под названием Руконгай, он долго не мог поверить. Не верил, глядя на свои руки – смуглая гладкая кожа, целые пальцы, не верил, глядя в зеркало – его лицо без язв и струпьев было, оказывается, довольно красивым, и глаза, раньше тусклые, постоянно прикрытые отёчными веками, стали яркими. Золотыми.
Он так и не поверил до конца.
Фобия заразиться снова, прикоснувшись к чему-нибудь, развилась слишком быстро, чтобы он мог с ней справиться. Эта фобия упрятала его в глухие маски и бесконечные слои одежды. И эта фобия погнала его в науку – найти, найти способ не дать телу подвести его ещё раз!..
…спустя годы первичная цель забылась, и страх притупился. Но маски остались.

*
Все очень быстро забыли, что Кон был создан как боец, а не как вечный придурок в плюшевом бесполезном теле. Кон не спорил и не пытался изменить мнение – он был слишком умён и слишком дорожил своей чудом обретённой жизнью.

*
В ночной темноте скользнула тень. Плеснуло мраком по покатой крыше, но дозорные даже не оглянулись. Тень бесшумно спрыгнула на землю и поднялась по деревянным ступеням – ни одна не скрипнула под ногами. Миг – и она канула в проёме открывшейся сёдзи.
Свет не горел, но в помещении всё равно было светлее, чем на улице. Под окнами на рассохшемся полу растеклись мутные лужи лунного света. Одна из них исчезла на мгновение, когда девочка прошла мимо окна – мелькнуло белое лукавое лицо и огромные глаза, в темноте казавшиеся чёрными.
В тесной комнатке пахло саке и сталью. На разворошенном футоне, закинув руки за голову, лежал Кенпачи – его огромная фигура, казалось, занимала всё помещение.
- Вернулась? – глухой голос ничего не выражал.
- Вернулась, - радостно подтвердила Ячиру, незаметно оказываясь рядом. – Ты скучал без меня, Кенпачик?
Пауза перед ответом была слишком долгая.
- Да, скучал.
- Ты чего, Кенпачик? – удивилась Ячиру и перелезла ближе к плечу капитана. Улеглась на каменно-твёрдую грудь – совсем рядом мерно и глухо стучало сердце. – Ты обиделся?
- Вот ещё, малявка.
Снова молчание. Кенпачи смотрел в потолок, Ячиру смотрела ему в лицо, пытаясь поймать взгляд. Пыталась – и не получалось.
- Кенпачик, - наконец сказала она, и капитан с досадой прищурился – этот её новый тон он ненавидел. – Я же уже не ребёнок. Я не могу постоянно играть с тобой!
- Почему это? – упрямо спросил Кенпачи и резко сел. Ячиру, ойкнув, повисла у него на плече, и капитан сгрёб её за шкирку – легко, как котёнка. – Думаешь, ты уже взрослая? Да ты ещё сикозявка, малявка!
Ячиру смирно висела, лупая глазищами и улыбаясь. Кенпачи неожиданно почувствовал себя большим-пребольшим и жутко старым псом, который хрипло брешет из своей конуры на вечно спешащих куда-то людей.
- Вот ка-а-ак кину тебя об стенку, - пробурчал Зараки и опустил Ячиру на футон. Та тут же вскарабкалась капитану на колени и совершенно серьёзно сказала:
- Я же возвращаюсь.
А зачем надо куда-то уходить? Чёрт, чёрт, чёрт, она же и правда уже не ребёнок, но почему так быстро? У неё уже даже сиськи появляются, и она часто смотрит на Бьякую, а недавно она о чём-то долго шушукалась с этой вертихвосткой Рангику, Господи, ну почему так скоро?!..
- А вдруг когда-нибудь не вернёшься? – тяжело глядя на свою названную дочь, спросил Зараки. Та приложила палец к губам и округлила глаза.
- Ну ты что, Кенпачик, - возмущённо ответила она. – Как же я без тебя?..
Ячиру была первой и последней женщиной, словам которой Зараки Кенпачи верил абсолютно и безоговорочно.