[toshokan]

Название: Майская лихорадка или Времена года Урахары Киске.
Автор:  Raona
Бета:  <Ame>
Пейринги: Ишшин/Урахара
Рейтинг: PG
Жанр: романс, местами проглядывает юмор.
Дисклеймер: Герои принадлежать Кубо, я же их поимела на почве большой и чистой любви.
Предупреждение: беспросветное АУ. Не менее беспросветное ООС.
От автора: Писалось довольно давно, в порыве вдохновенного шипперства и по случаю долгожданного мая.

Хороши ночи в мае. Хороши, свежи и полны тонких ароматов цветов и трав. Май короткой передышкой, тонкой гранью ложится между еще не начавшимся изнуряющим, нещадно жарким летом и бодрящей прохладой весны. Трава особенно радовала глаза Урахары. Сочно зеленая, жадно пьющая соки из земли, юная и свежая. Это летом она выгорит и станет невзрачной, пыльной и налитой, темно-зеленой. А вот сейчас она прекрасна как никогда.
Впрочем, цвет травы в потемках ночи углядеть сложновато, да и особым поэтизмом Урахара не страдал. Май просто нравился ему. Не сказать, что он не жаловал остальные времена и месяцы года, но май, май! А уж после такой потрясающей грозы, наэлектризовавшей воздух, насытившей его густым запахом озона. Киске шел и жадно тянул воздух носом, почти как вышедший на охоту ночной хищник, но все никак не мог надышаться вдоволь. Он уже прошел полгорода. Под ногами приветливо булькали лужи и тротуары были усеяны многообразием соцветий и веток, сорванных крепким ветром.
Всю красоту момента, а вернее моментов, портила одна единственная вещь, тревожившая Урахару все два часа пути, которая, собственно, и заставила вытащиться его из-под одеяла в час ночи и протопать полгорода пешком. Сущая ерунда, по сути. Сам себя он уже второй час кряду убеждал, что просто гуляет по городу ночью. И что ноги у него совсем не замерзли. И не промокли, несмотря на гэта. И вообще, мог бы не тащиться сквозь парк по тяжелой, вымокшей траве, а обойти все это, дав круг, пусть и потратив на это еще двадцать лишних минут.
Вещь была похожа на короткую вспышку, озарившую сонный еще мозг. Вспышка прошлась разрядом, выбив в момент все потуги вышеупомянутого мозга Урахары на отдых. Сев на футоне, Киске с минуту хлопал в темноту комнаты глазами, после чего наспех одевшись, не забыв прихватить шляпу и трость, он бесшумно выбрался на вот эту самую майскую ночную послегрозовую прогулку. Нет, нет, Урахары бы про вспышку забыл через эту самую минуту, но - вот незадача - вспышка повторилась снова. И пока он бродил по улицам в поисках источника этого странного сигнала, она то затихала надолго, то вновь появлялась, в воображении обозначаясь чем-то вроде яркой сине-зеленой точки на мельтешащем помехами экране радара.
Вспышка была ничем иным, как чужой, совершенно незнакомой Урахаре реяцу. На самом пике, когда на эфемерном экране в воображении она горела, выжигая собой на темном поле небольшое солнце цвета морской волны, реяцу могла свободно посоперничать с реяцу любого капитана Готей-13. Но как только она медленно, задерживаясь на доли секунды, рывками гасла, она все еще еле ощутимо присутствовала, и посоперничать могла разве что с каким-нибудь рядовым бойцом, причем не особо одаренным и назначенным подметать двор казарм. Больше всего это походило на тренировку по сокрытию реяцу. Или на неумелые попытки загадочного кого-то ее сокрыть.
Тем не менее, Урахара шел точно по следу, и по тому, с какой силой та восходила на пик, было понятно, что тащиться осталось совсем недалеко. Десятый раз за ночь поминая свой собственный идиотизм, отвергнувший идею будить Тессая и тащить с собой, Урахара свернул за последний угол.
- Так-так…
Ночь была лунной, кстати будет сказано. Ну прямо очень лунной. Луна отражалась в немалых лужах, в стеклах домов, в витринах, даже на почерневшем асфальте. Обливала, вслед за дождем, своим бесполезным холодным светом землю. Киске даже поднял голову, чтоб взглянуть на нее, придерживая панамку на макушке. Видимо, от вымокших ног у него разгулялось воображение, но луна ухмыльнулась ему так саркастично, что ученому стало не по себе. Во-первых, от размаха воображения, во-вторых… ну правда, а как было бы вам на его месте, узри вы на бело-голубом плоском лунном круге ухмылку, напоминающую широкую и острую ухмылку одной незабвенной персоны, с которой в своем темном, местами вполне светлом и очень мутном прошлом столкнулся Урахара? Вот поэтому он и поспешил перевести взгляд на то, зачем «гулял» в эту майскую ночь.
Будь у Киске зрение чуть похуже, он принял бы лежащего на земле за кучу порванных тряпок. Черных тряпок. Или за очень большую собаку. Чем черт не шутит, раз луна начала ухмыляться? Но зрение у Урахары было стопроцентное. Лежащее тело дернулось, пошевелилось и попыталось приподнять видимо то, что было у этого тела головой. Вспышка вновь саданула размашисто по голове. Послышался короткий хриплый стон, который влажная ночь с удовольствием проглотила. Ученый тяжело вздохнул. Нет, это совсем не тренировка и не неудачная попытка сокрыть реяцу. Это шинигами, который периодически проваливается в бессознательное состояние, и только выныривая оттуда, выпускает реяцу. Чем-то это напомнило ему сигнал SOS. И ведь как бьет, зараза. Урахара в одиннадцатый раз помянул нецензурным и недобрым словом неизвестно откуда затесавшийся в мудрую ученую голову идиотизм и подошел к лежащему в довольно большой луже шинигами. Тот, опять будучи в отключке, тяжело дышал. Там, где одежда была порвана, в ставшую уже почти черной, лужу сочилась теплыми ленивыми ручейками кровь. Урахара покачал головой. Удачная охота, Менос задери того, кто так свою добычу потрепал.
- И какой же силой обладает тот охотник, который довел до такого состояния капитана?
Именно. Капитана. Драное, грязное хаори героически цеплялось за плечо незнакомца. Реяцу снова набрала силу.
- По…помоги, – прохрипел шинигами и снова отключился.
Набрала силу не полностью, как окончательно сломавшийся мотор, фыркнула и погасла, отражаясь на экране радара тусклым, еле видным пятном.
Урахара пожал плечами.
- А куда я теперь денусь? – кинул он с присущим философам смирением в ночь. Ночь поглотила и эти слова, сыто облизнулась и попыталась порывом ветра играючи сбить с головы Урахары панамку.
- Не дождешься, - заметил он, кинув косой взгляд на ухмыляющуюся луну.

----

- Ну-с, как сегодня себя чувствует наш пациент?
От тона Урахары за километр разило нездоровой бодростью. Такой удалецки-показной. Сам он прекрасно понимал эту показушность, но с чем-с чем, а с выражением справиться, увы, не мог. Профессиональное, так сказать. Въелось. Лежащий на футоне, утыканный проводами шинигами скосил на него хмурый взгляд.
- Хреново, – просипел он.
От тона пациента за километр разило честностью. Неподдельной такой, неподкупной честностью. Складка между бровями и не думала разглаживаться, словно приросла. Киске улыбнулся еще шире.
- Хреново, господин капитан, было когда я вас выудил из лужи.
- Тогда было очень хреново.
По небритому лицу скользнуло нечто вроде улыбки.
- У каждого свои степени обозначения самочувствия.
Ночная находка Урахары пришла в себя только сегодня. Буквально час назад. Даже полчаса. И это после недельной комы. И это после того, как Урахара висел над шинигами всю неделю, ломая голову над тем, что с ним произошло, попутно пытаясь вернуть чужой разум из небытия и подлатать тело.
Он даже имени его не знал. А кстати…
- Да, господин капитан…
- Куросаки, – глухо перебил его шинигами. – Куросаки Ишшин. Прекрати меня звать господином капитаном.
- Урахара Киске, приятно познакомиться. Вы прям мои мысли читаете, го…Куросаки-сан.
Улыбка ученого рисковала выползти за пределы возможностей мимики лица. Щелчок веера распорол привычный полу-шум комнаты, заставленной аппаратурой. Это так, для проформы, и чтобы человека с непривычки не пугать. Полезная эта вещь - веер, очень полезная.
- Сколько я тут уже валяюсь?
- По приблизительным подсчетам - шесть дней, двенадцать часов, двадцать три минуты и… - поймав очередной тяжелый взгляд, Урахара откашлялся. - Впрочем, секунды большого значения не имеют. Они, знаете ли, как песчинки в песочных часах: все бегут и бегут. Не уследишь.
В комнате повисло пропахшее больницей и почему-то кровью молчание. Странно, Уруру вроде бы старательно вылизывала каждый угол комнаты, и бинты менялись, пока сами раны не зажили, чуть ли не ежечасно. Воздух все равно упорно не желал выдворять из себя металлический солоноватый привкус, как цветущий за окном май не желал отделаться от грозового запаха.
- Не желаете поделиться историей о том, что было до того, как вспышки вашей реяцу разбудили меня?
Молчание слегка накалилось, а складка между бровей Куросаки Ишшина стала похожа на горный провал. Урахара убрал веер и смело встретил пытливый, даже слишком пытливый и недоверчивый взгляд. Слишком - для того, кого он спас. Ни капли благодарности, упрямая стена подозрений, о которую рушились все попытки Киске докопаться до доверия уже вполне бывшего капитана 10-го отряда. Так гласила надпись на выстиранном и зашитом хаори. Это не взгляд. Это шрам. Грубый, свежий, блестящий розовыми буграми рубцов. Такие шрамы остаются после того, как узнают о ком-то слишком много лишнего, такие взгляды дарят тем, кому не поверят примерно пару вечностей авансом. За что только, печально подумалось Урахаре. Может, впервые за всю его немалую жизнь и практику, захотелось увидеть благодарность в глазах того, кого он так усердно спасал. Ну и что, что скорее из любопытства? Он спал за всю неделю шесть часов, в общей сложности. Спал на столе, уткнувшись носом в сгиб локтя. Когда отключался. И каждый раз его будил очередной всплеск реяцу, вдруг обретшей собственную жизнь, меняющей амплитуду размаха, с которой била по голове Киске, как-то уж совсем беспорядочно. Это ученого настораживало. Вот и сейчас она колебалась - пусть слабо, но колебалась: вибрировала то мелко, то крупно, то совсем нерешительно.
- Куросаки-сан, я думаю, вы сами уже заметили, насколько неустойчива ваша реяцу, - Киске проложил многозначительную паузу, в которой молчание накалилось еще больше и кольнуло неприятно всплеском чужой силы. – Если я не буду знать причины таких изменений - я не смогу вам помочь.
Складка между бровей дернулась в раздумьях и сложилась вновь. Клин клином вышибают. Урахара почти сверлил взглядом шинигами, сверлил упрямо, так же, как упрямо не сдавалась стена недоверия. Хотел этим взглядом разрезать неаккуратно сшитую рану заново, чтоб наложить новый шов, красивый, искусный, такой, что потом и незаметно будет. Нет, не хотел. Желал. Страстно, со всем своим исследовательским азартом.
Первым взгляд отвел Ишшин.
- Не сейчас, - отрезал он. – Позже.
Стена дала трещину. Крохотную, тонкую, кривоватую, но дала. А уж добить ее Киске сможет. Лицо ученого неприлично просияло, и в ход вновь пошел веер.
- Как скажете. Надеясь на ваше благоразумие, скоро.
В ответ ему прозвучал далекий раскат грома.

----

Урахара выслушивал не так уж много различных трагических историй. Обычно он в них попадал сам, причем по собственному неуемному желанию. Или же был их косвенным свидетелем. Или же был зачинщиком этих ситуаций. Только вот выслушивать чужие приходилось ему не часто. Особенно те, которые были вплотную связанны с его зачинаниями.
Поставить на ноги Куросаки он поставил. Тот обретался в его доме третью неделю, чувствовал себя удобоваримо. Выражаясь словами самого Куросаки «На кой черт ты с меня пылинки сдуваешь?». От такого заявления Урахара даже розовел. Не сдувал он с него пылинки. Проявлял надлежащий уход, попутно пытаясь втереться в доверие. Ученого это забавляло. Прожив восемьдесят лет в откровенной тоске и с неизменной компанией под боком, как-то было особенно весело выхаживать майского «подкидыша». Компанию раз в двадцать лет разбавляла Йоруичи. И будь она тут, он бы точно узнал, каким образом и при каких обстоятельствах в майскую грозовую прохладу затесалось израненное тело Куросаки Ишшина, но - какая неудача, надо же - лет десять назад она объявилась в последний раз и ждать неуловимую принцессу нужно было бы еще столько же.
Ну, хорошо, может, он и сдувал с него пылинки. Хмурый, грубоватый шинигами просто очаровывал его исследовательский склад ума. А уж любопытство гнало вперед, и Урахара был готов не то что пылинки сдувать, готов был начищать его до блеска, мыть с порошком собственноручно и кормить с ложечки. Чутье, вопиюще громко, кричало, что не так все просто, как уклончиво объяснял Ишшин. Право, какое там «неудачная драка с сильным пустым»… Не смешно, а грустно даже. Ни ума, ни фантазии.
Чутье не подводило Урахару ни разу. Не подвело и в этот раз.
Куросаки сдался в конце третье недели, под чашку свежего чая, после того, как Киске очередной раз выгнал его на полигон. Исследовать скачки реяцу. Вымотанный, не жалеемый им Ишшин сдался. Веер в руке Урахары трепетал, как лист под порывом весеннего ветра, от нетерпения, граничащего с маниакальностью.
- Убери ты эту свою деревяшку.
Ишшин поморщился. Урахара послушался. И убрал. Неслыханное дело. Уруру с Джинтой тихо зашептались за седзи. Где-то в том же районе громыхнул голосом Тессай. Шаги прокатились по коридору и затихли.
История не столько трагическая получилась, сколько детективная. Ишшин рассказывал, попеременно то сверля острым взглядом лицо Киске, то сверля им же кружку в руках. Можно было бы ее начать со слов «Жил был шинигами, служил во втором разведывательном отряде…»… Краткость сестра таланта.
История и вправду вышла неприглядная. В душе Урахары проснулось нечто, смутно похожее на стыд.
Шинигами и вправду служил во втором отряде. Служил исправно, с превеликим трудолюбием и интересом. Была у шинигами черта такая, Киске не понаслышке знакомая. Любопытство. Она-то и заставила его, пятого офицера, однажды начать свое маленькое расследование полувекового давности случая. Ну, из чистого интереса. Материала было ужасающе мало, но Ишшину, как шинигами, одаренному упертостью, это не мешало. Случай был не особо то и интересным, но что-то в нем Куросаки зацепило, как любовь с первого взгляда. Куросаки был дотошен. Раскопал куцые факты о том, что в то время в лесах Руконгая пропадали бесследно шинигами, раскопал имена тех, кто этим всем занимался и кто там засветился. Даже то, что пропажа была следствием неких экспериментов. Ишшин дослужился до лейтенанта. Раскопал имя того, кто был обвинен в этих экспериментах. А дальше все застопорилось, потому что карьера пошла вдруг резко в гору и вершиной ее стало капитанское хаори десятого отряда. Статус не изменил ровным счетом ничего. Хотя… дал больше доступа к информации. Здесь-то и началась самая неприглядная часть истории. Кто бы мог подумать, что Ишшин докопается до самой сути, до загадочной пропажи некоего бывшего капитана Урахары Киске вместе с четырьмя капитанами и четырьмя же лейтенантами?
- Докопался на свою голову, - прокомментировал Киске.
В ответ Ишшин полоснул по нему недобрым взглядом.
Кто бы мог подумать, что он докопается до подозрений капитана пятого отряда Айзена Соуске?
Урахара в ответ полоснул взглядом внимательным и понимающим.
- Полагаю, капитан пятого не захотел делиться информацией?
- Ты видел, насколько, - тихо выплюнул в чашку шинигами.
Зло так выплюнул. Смачно. Чутье никогда не подводило Урахару. Пропустив одну вечность тишины, Киске выдохнул устало и ободряюще улыбнулся Куросаки.
- Ну, Ишшин-сан, теперь я найду правильное направление работы. Возможно, реяцу удастся восстановить полностью.
- Будто от моего рассказа тебе что-то стало яснее.
- Куда яснее, уж поверь.
Уважительно-полуиздевательский хвостик куда-то потерялся, что удивило самого Урахару. Экс-капитан был заразителен своей простотой общения. И чем-то еще таким, что не было ясно ученому и только подогревало его интерес, в разрез с загадочно тяготящим ожиданием его пропажи.

----

-О, Куросаки-сан. А у меня чай.
Голос Урахары был медов, сладок, как патока, золотист, как первые лучи солнца и так же приветлив. И, что обидно, как ты не описывай его медовость, тягучесть, золотистость и прочие признаки красоты, на Куросаки Ишшина они не действовали. Киске даже на последнюю часть приветствия сделал особое ударение. Такое почти интимное.
- Чай? – как-то рассеянно отозвался тот. – Замечательно.
За окнами жил своей неповторимой жизнью новый май, вовсю красуясь. Плескался, цвел акациями, бушевал по привычке грозами, и нес в своих липких и влажных лапищах шумные ночи и душные дни. Май был хорош. Урахара даже пару раз выходил на ночные прогулки. Нет, совсем не с тайной надеждой найти нового раненого капитана. Скапливать такие образцы у себя было опасно и расточительно. И не с надеждой встретить старого. Ну, хорошо, хорошо, пусть все продолжают думать, что Киске нравился красавец май с его неповторимостью. И не надо надумывать лишних тайн.
- Чай. С мелиссой, – еще интимнее добавил Киске, на что получил удивленный взгляд.
- Да хоть с толчеными зубами меноса. Когда ты начинаешь говорить таким тоном, я ощущаю себя подопытным кроликом.
- Будет тебе, – отмахнулся ученый и, подхватив за локоток шинигами, потянул его в нутро дома. – Тебя - и кроликом? Не такая уж я и сволочь, так мелочиться. Ты куда больше кролика. Но если хочешь…
- Ты куда хуже сволочи.
- Тебе так не нравятся кролики? – с искренним изумлением поинтересовался Киске.
Он приходил, как положено, раз в месяц. Если бы он не пришел раз в месяц, к нему пришел бы Урахара. Этот ритуал появился в честь наблюдения за тем, как протекает восстановление духовных сил шинигами. Ради этого Киске провозился уйму времени с новым гигаем. Специальным, восстанавливающим реяцу. Пылинки больше не посдуваешь, а жаль. Это выражение крепко засело в ученой, покрытой зеленой панамкой, голове. Отчасти ему даже не хватало этого пылинкосдувания. Урахара сам помогал ему селиться, с толком, расстановкой и длинными лекциями советуя, где лучше. Ишшин живописно слал его далеко. Дальше Хуэко. Но дом выбрал все же один из тех, что присмотрел Урахара. Гордость смутно грела душу, заставляя того упорно не терять связи с бывшим капитаном, и даже более того - делать ее крепче. Границ ее крепости Киске просто не представлял. В его голове вообще редко обозначалось такое слово, как предел. Грань. Черта. За которую дальше не пойдешь, не перепрыгнешь. Не было, и все. Как у черепах нет чувства насыщения, так и Урахара не знал слова «хватит». Именно эта черта стала причиной его недобровольного изгнания.
Киске сам надоумил Куросаки пойти на медика, на заочное. Тот не сопротивлялся совсем. Все же, шинигами - это не только работа. Это скорее призвание. , кто-то там очень чуткий и эфемерный на небесах выдает им, своим крошечным детям, предназначения. Не у каждой души есть сила, потенциал стать шинигами. Ишшин с радостью углубился в изучение медицины. Медицина помогает людям. Именно эту простую истину о помощи вдалбливали в еще зеленых новичков академии. Будучи этим самым новичком, Урахара воспринимал ее с врожденным цинизмом. Но это Урахара, а то – Куросаки. Упрямый, честный, открытый и одновременно закрытый, такой с секретом, с заковыркой. Заноза, попавшая в организм Урахары год назад, пока он бродил по Каракуре, рассекая вымокший воздух. Она пока не беспокоила, просто была. И то ладно. Даже из занозы можно извлечь массу полезного, если постараться.
Ишшин посмотрел на него так, как, пожалуй, на него не смотрел еще ни один человек в этом скудном мирке. Ясно, грозно и с задорной такой, воодушевляющей, искоркой смеха на дне взгляда.
- Мне не нравишься ты, Киске.
- Ну вот, – вздохнул упомянутый в ответ, обреченно раскрывая поле веера. – А я так надеялся на твою благосклонность. Уже планов понастроил на долгую и счастливую жизнь вдвоем.
- Мой тебе совет: засунь их себе в ….
Внезапная резкая пауза провисла под давлением недовольного мычания. Губы у Куросаки были на удивление мягкие. И этой обманчивой мягкостью они отпечатали клеймом странное подобие поцелуя на его ладони. Такое полукомичное, дурацкое подобие, подобие только для самого Киске, который внезапно и остро пожалел, что вообще перекрыл поток ишшиновского цветистословия. Пусть бы дальше говорил, чего уж там. Не увянут у него уши, не фиалки. Незачем было настолько фамильярно подходить к этой проблеме. Не в его это стиле и…Губы жгли и Киске пытался прокрутить в голове нехитрый способ восстановить дыхание. Ишшин мычать перестал и удивленно воззрился на него, как-то даже испуганно. Это Ишшин-то.
- Не стыдно тебе, Куросаки-сан? – как можно длиннее протянул на выдохе это удобное «сан» Урахара. – Тут же дети.
Рука отлепилась от физиономии шинигами. С таким незаметным влажным звуком. Как будто меч из тела вынули. Или поцеловали.
В мире куда больше интересных вещей, чем небритая морда Куросаки. Задумчивая и, как показалось Киске, хитрая. Видимо, воображение разыгралось снова. Видимо, у него в мае происходило нечто, что происходит обычно у котов в период мартовского таяния снегов.
- Где же ты вот тут… - Ишшин выразительным кивком описал внушительное пространство подвала - …заметил детей?
- Ну, а вдруг прячутся за воооон тем камнем?
Урахара одарил его плутоватой улыбкой и чуть было не подмигнул, не менее плутовато.
- Ну-ну.
Это «ну-ну» носило какое-то странное сочетание эмоций, с трудом Киске разбираемое. Решив не особо заморачиваться тем, какие такие особые изыски носило данное сочетание, Урахара прошел вперед, туда, где заблаговременно были расставлены необходимые датчики и прочее крайне важное оборудование. Где-то на пол пути к месту, ему вдруг страшно захотелось ответить ему чем-то таким же загадочным. Отомстить за недопоцелуй на ладони, казавшийся материальным донельзя. За это особенное «ну-ну» и за то, что Урахара вдруг понял, что заноза впилась чуточку глубже. Буквально на долю миллиметра, но по тому, как она заныла, стало предельно ясно: прошла сквозь верхний грубый слой кожи и теперь метит в нежные ткани, оплетенные микроскопическими сосудами.
- Раздевайся, – бросил он через плечо, из-под полей наблюдая за реакцией и попутно перетекая к приборам.
- Чего?
Куросаки даже как-то притормозил немного и уставился на Киске с неповторимо красноречивым видом. Вот тут всю эмоциональную гамму Урахара мог разложить, как колоду карт. Возмущенное, настороженное, восхитительно обрисованное долгим последним слогом «чего». И никакое там не загадочное «ну-ну».
- Раздевайся, раздевайся, – повторил Киске, уткнувшись в приборы по самую макушку. Веер держать было несподручно, а улыбка дергала за края, настойчиво и победно. – Снимай гигай, я имею ввиду.
- Уж прости, забыл перчатку. Так что раздевать меня тебе придется самому.
Из-за пискнувшего коробка, за которым прятался Киске, наблюдать было вполне удобно. Куросаки глядел прямо в глаза и так широко ухмылялся, выразительно, не по-ишшиновски хитро, со странным блеском в глазах. Так, что Урахаре захотелось срочно ухмыльнуться в ответ. И раздеть его самому. Медленно. Вручную.
- Тогда наберись терпения, капитан.
Где-то наверху во всю благоухал весной май, неся в своих запахах нечто горько-безумное, лукаво подмигивал солнцем в просветах многотонных нагромождений облаков. Май пробирался куда ни глянь. Киске начинал бредить маем. Наяву.

----

Из окна уныло шелестела осень. Вполне себе уныло, но Урахара Киске, - на то он и Урахара Киске, - считал ее шелест вполне себе уютным. Ему было жарко, а осень могла сколько угодно пытаться дуть в плохо закрытое окно. Где этот сумасшедший шинигами набрался таких отчаянно романтических идей, как залезать в окно его спальни на второй этаж?
- Мог бы хотя бы окно за собой закрыть, раз уж выбрал его заменителем двери, – нарочито ворчливо протянул ученый, заворачиваясь поплотнее в простыню и прижимаясь к теплому боку Куросаки.
Бок был даже не теплым, а горячим.
- Как-то не особо это удобно, когда некая личность затягивает тебя внутрь и лезет целоваться.
- Ну не оставлять же тебя там. Или так охота было повисеть еще?
Бок был горячим, а вот ноги, которые одеяло упорно игнорировало, несмотря на все потуги натянуть его на них, были холодными. Вздохнув, Киске выбрался из своего укрытия и, громко шлепая по теплому дереву, отпаривался исправлять издержки больших и непонятных чувств. А может, и не больших. Определять их величину и природу он и не пытался, на что оно ему? Есть и есть. Урахара брал, что было, не задумываясь. Что-то было в этом безалаберно мальчишеское и головокружительно живое.
- А оставил бы?
Голос за спиной звучал насмешливо.
- А кто знает? – в тон пропел Урахара, плотно захлопывая створку. Осень обиженно швырнула порывом ветра, отчаянно сунулась напоследок в теплое нутро дома и осталась с носом. Киске победно улыбнулся своему отражению в стекле.
- Я тебе устрою «кто знает»!
Подушка приземлилась рядом с ногой владельца комнаты, слегка по этой ноге задев, ворчливо пухнув, выдохнув справедливый гнев за такое обращение. Заботливо подняв снаряд, прошедший по цели вскользь, Урахара выпрямился и покачал головой.
- Бесстыжий ты шинигами, Ишшин-сан. А если бы она попала в одну из важных частей тела?
- В задницу, что ли? – гоготнул Куросаки.
- Разве не важная?
- Бесстыжий тут только ты, – проглотив очередной ком смеха, Ишшин, мотнул в его сторону головой. – Стоишь в чем мать родила посреди комнаты и хоть бы капельку постеснялся.
- Тебя?
- Нет, Киске. Детей.
Подушка полетела обратно, нырнув в раскрытые объятья Куросаки.
- Где же ты тут их нашел, детей? Если хоть один тут и есть, то только ты.
Прошлепав назад, Урахара с удовольствием нырнул обратно в тепло одеяла.
- Ты спишь с этими дитем, между прочим.
- И мне это очень даже нравится, – подбираясь обратно к теплому боку, чуть ли не промурлыкал Киске.
И не соврал ведь. Как Урахара ни бился над загадкой Куросаки, а так и не смог до конца разобрать его по полочкам. Единичный экземпляр, особо редкий. При всей своей простоте сохранявший глубину, и именно эта незавершенность открытия цепляла к себе. Ну а секс был чем-то вроде приятного приложения. Приятного до искр в груди и дурного нетерпения.
Со скачками реяцу справиться удалось. Теперь, вылезая из гигая, шинигами не ошарашивал головы окружающих толчками силы. Как прирученный зверь, реяцу стелилась вокруг, пока довольно слабая, ластилась к рукам чуть ли не жалобно, и Киске продолжал запираться в лаборатории, нависая над расчетами. Не столько из желания помочь Куросаки, сколько из желания одолеть зверюгу до конца и вернуть ей былую мощь. Это было сражением за собственную честь ученого, и его красочность могли описать лишь горы мятых, исчирканных листов, кучи образцов тех или иных частей тела, вольготно заселявшие все углы лаборатории и шикарные, фиолетовые круги под глазами. Последние стали чем-то вроде неотъемлемой части имиджа. «Ты бы хоть очки носил, чтоб людей не пугать», - ворчал Куросаки с приличной толикой заботы в голосе. Очки Урахаре не шли, ну совсем не шли. За ними его «щенячий» взгляд казался уж совсем жалостливым и даже железобетонная выдержка Тессая сдавала. Бывший глава кидо-отряда бросался почти насильно вливать в Киске различные микстуры от переутомления, а вечерний чай подвергался дотошному анализу на присутствие сильнодействующих снотворных препаратов. Панамка же Киске не нравилась. Эта маленькая забавная деталь туалета за не первый десяток лет его достала. Скучно зеленая, она напоминала часть маскировки, вкупе с его обожаемым зеленым хаори. Ишшин, судя по тому, с каким остервенением он швырял неповинный головной убор в угол, тоже ее не любил. Сам аргументировал это неожиданно приобретенным фетишем в виде урахаровых светлых, безобразно вьющихся на концах, волос. А волосы - о, волосы были отдельной темой, достойной целого романа, переполненного красочными описаниями душевных страданий. Собственная голова Киске напоминала одуванчик. Светлый, пушистый и трогательный до умопомрачения. В сочетании с серыми печальными глазами это бросало длинную, неприглядную тень на имидж безжалостного ученого. Методы борьбы с излишней легкостью волос занимали отдельную толстую тетрадку, спрятанную в укромном углу лаборатории. Там были и масла, и воск, и совсем уж глубоконаучные формулы препаратов. Но ни одно средство не могло справиться с упорной непосредственностью волос Урахары. Хотя нет, средство было. Единственно верное – панамка. Именно это обстоятельство превращало холодную войну за имидж в порочный замкнутый круг.
Уютное молчание разбавлялось стенаниями ветра за окном. От его неистового скрипения Урахара получал крайнее злорадное удовольствие. Ишшин о чем-то задумчиво смотрел в потолок, по-хозяйски одной рукой сграбастав шею Киске. Сам Киске не думал ни о чем и, пожалуй, от этого тоже получал удовольствие. Вот выползут завтра отсюда, Куросаки отправится к себе, за книжки по медицине, которую возвел в ранг не то хобби, не то призвания, а он в лабораторию. И мысли снова ворвутся в голову, дробясь в длинные, понятые мало кому из смертных и бессмертных, формулы, какие-то блестящие и не очень идеи, и на периферии будет маячить смутное ожидание, которое крепко въелось со времен побега из Сейрейтея. Ожидание результатов от многолетней давности ошибки, крохотного недочета. Формулы и системы, они - как огромный механизм. Одна неверная деталь - и вся работа наперекосяк, жужжит надрывно солениями и едет задом наперед. Разбирай, исправляй, думай. Айзен Соуске был неправильной деталью, не особо на первый взгляд важной, но вся система к чертям и терпения не хватает ждать момента ее исправить.
- Киске, – голос у Куросаки неприлично задумчивый, Урахара даже насторожился. Подумать только, задумчивый Куросаки. Нонсенс. – А дальше что?
- А дальше я надеюсь спать. Если ты не в курсе, шинигами отдых тоже требуется.
- Не ерничай.
- Не ерничаю. Проявляю милосердие.
- Милосердие и ты? Заработался, гений, – усмехнулся тот. – Я о том, что вообще будет дальше.
- «Вообще» - очень растяжимое понятие, – в ответ широко зевнул Урахара. – С чего вдруг такие философствования, капитан?
- Да не философствования. Подумай сам, не всю же жизнь ты в своем магазине гнить будешь.
- А вот это, по крайней мере, оскорбительно. Я не гнию, я совершенствуюсь.
- Не пугает бесконечность этого совершенствования?
Серьезный Куросаки, задающий подобные вопросы, Урахару и удивлял, и привлекал, и даже, где-то в глубине того, что некоторые зовут душой, пугал. Именно тем, что будет дальше. Урахара и без него знал, что все на своих местах не останется. Великий закон времени. И, будь ты десять раз богом, не исправишь его свойства. Но говорить о своих подозрениях, прижимаясь к голому телу рядом, по крайней мере, было неуместно. Более того, ужасающе неправильно.
- Нет, не пугает. И если тебя беспокоит бесцельность будущего, то… - Киске приподнялся, упираясь локтем куда-то подмышку шинигами - …заведи жену, что ли.
- А сам?
- У меня Йоруичи есть.
- Твоя Йоруичи появляется раз в два десятка лет.
- Тем она и лучше жены.
Ишшиновская лапища как-то очень ловко и незаметно подлетела к голове Киске и дернула несильно за светлую прядь. Ишшиновский же рот широко улыбался, а глаза блестели настораживающим весельем, всецело поглощая внимание Урахары, поэтому рука оказалась непомерно резвой. Дерганье за прядку было не обидным и не болезненным, но, проформы ради, Киске ущипнул теплый бок бывшего капитана.
- Циник ты, Киске, – обиженно выдал справедливо пострадавший, потирая бок. – Зря ты это.
- Все мы не святые. Что з…
Договорить не дали, на примере объясняя, что именно зря и какое наказание за этим следует. Урахара был совершенно «за» такой метод экзекуции. И даже сокращение количества часов на сон выглядело безобидной и символической платой. Руки Куросаки продолжали проявлять радующую активность, и последние мысли выскользнули из головы, невесомо пробрались к окну и, найдя таки крошечную щелку, которую не смог найти звереющий ветер, унеслись в осень.

----

Знай Урахара раньше, что может так влиять на людей, наверняка не оказался бы в Каракуре на правах опального гения.
В самой Каракуре баловался высокими температурами июль, пытаясь спалить дотла городок. Солнце низвергало на землю материально ощутимые мегатонны света, облеплявшего любого храбреца, выползшего в душный зной. Киске храбрым себя не считал, зато считал умным и хозяйственным. Раскаленный зной совал нос в двери и тут же получал по этому носу, натыкаясь на волну прохлады, которую гнали кондиционеры. В их наличии и заключалась хозяйственность.
Знай Урахара, что Куросаки Ишшин примет его шутливый совет так близко к сердцу, возможно, и не шутил бы он так вовсе. Нет, Киске не мучила совесть, не мучила ревность. Киске вообще ничего не мучило, пока кондиционеры исправно фильтровали песчинки жары в воздухе. Но еще когда очередной сумасбродный хитрец май колобродил по просторам Каракуры, Урахара начал подозревать, что беспокоить будут. Потому что май бывший капитан 10-го отряда Гетей-13 делил на этот раз не только со своим любовником. Приходя ночами, пах цветочной пыльцой и нежными духами, на что ученый муж громко чихал, а Ишшин улыбался отстраненно и отвечал невпопад. Расспрашивать о причинах Урахаре не хотелось. Не жена же он ему, чтоб выспрашивать, где тот таскался до трех утра и почему в пятницу не пришел, хотя обещал. Вот будет жена, ей и беспокоиться. Скорое появление такого незамысловатого явления под сомнение не ставилось по вышеуказанным причинам. Мечтательный Куросаки забавлял Урахару еще больше серьезного, веселого, неровного, и каким он там еще был. Влюбленный Куросаки был по-своему прекрасен. Высоких чувств перепадало и Киске, когда Ишшин всовывал в его руки гигантский разнокалиберный букет, позаимствованный, возможно, с одной из клумб. На вопрос «зачем» неизменно слышалось всеобъясняющее «захотелось». Киске только тихо матерился, думая, чем он прогневал небеса, раз ему на двух-с-чем-то-сотом году начали дарить цветы.
Июль был жесток. Урахара передергивал плечами как можно незаметнее. Светлая, нежно-зеленая рубашка решила впитаться в кожу гигая и, похоже, пустила корни на почве сильного увлажнения.
- Ишшин, будь честным, скажи, за что ты мне мстишь?
Куросаки удивленно посмотрел на ученого, и тот снова дернул плечом в попытке отлепить въедливый материал от себя.
- С чего ты взял?
- С того, что на улице адское пекло, а ты вдруг возжаждал прогулки.
- Конечно оно будет пеклом, если напичкать дом кондиционерами и не выползать из подвала. Ты на свою небритую морду смотрел хоть раз?
- Заботишься? – любопытствуя, пропел Киске и кинул долгий взгляд на шинигами.
- Нет, людей жалею. Твои круги под глазами не внушают ничего хорошего.
- Ужасающий альтруизм.
Солнечный блин злорадно добавлял с каждой минутой градусов. Мимо протекали мученически кривящиеся и поминутно пьющие из разноформатных бутылочек разноформатные жидкости такие же разноформатные люди. Жара действовала на человеческие умы объединяюще. На Киске – удручающе. Хотелось спрятаться куда-нибудь, где будет чай и хотя бы самый захудалый вентилятор. На веер, который мог блеснуть в своем практическом качестве, не хватало сил.
- Так зачем ты меня все-таки вытащил?
Морально Киске уже приготовился к новому «захотелось», но Ишшин обескуражил его.
- Я женюсь, Киске.
Обескуражил до крайности. Ну зачем же вот так, с места в карьер, да еще и тоном, которым обычно сообщают чьим-то родственникам о крупной аварии на шоссе, взрыве подземного газа посередине детской площадки или удачном самоубийстве?
- Можно сразу поздравить или приберечь полную речь до свадьбы?
- Да мне все равно.
Урахара пожал плечами, замаскировав очередную контратаку на
действия настырной одежды под солидарность с безразличием. Подумав, все же решил, что атмосферу стоит разбавить.
- Давно говорил тебе.
- Я помню.
Чертова рубашка окончательно стиснула плечи.
- Слушай, я так больше не могу. Давай зайдем куда-нибудь, хоть ненадолго, – Киске нырнул вперед и остановился. – В противном случае мои мозги сварятся вкрутую, и тебе придется тащить мое бездыханное тело назад на себе.
Захмуревший было Куросаки хмыкнул и, остановившись следом, покосился на него. Урахара дернул плечами в открытую и жалобно. Любые средства стоили цели.
- Ничего против твоего тела не имею, – оглядываясь, протянул шинигами.
- Бездыханного? Ишшин, ты меня пугаешь.
- Да нет, вообще. Не ерничай. Главное, чтобы не растаял. Собирать потом неудобно будет.
- Я страдаю, а ты смеешься, – совсем уж капризно затянул Киске и с откровенной мольбой воззрился на экс-капитана.
- Пошли, страдалец.
- Куда же?
- Туда, – темноволосая голова кивнула, обозначая координату в пространстве, где находилось это самое «туда».
Пространство было заполнено стеклянным зданием. Здание ощетинилось блеском стекол, переливаясь под солнцем гигантской вытянутой золотой рыбкой. Киске прибавил шагу вслед своему спутнику, мечтая побыстрее скрыться внутри.
Зной не мог проникнуть сквозь темные пластины стекол и мрачно продолжал сжигать кислород за пределами нового укрытия. Внутри золотая рыба сияла белизной, шумела пестрыми вывесками, товарами и толпами людей. Киске извлек таки веер и, распустив его, лениво, мерно обмахивался.
- Так устраивает? – по лицу Куросаки можно было сказать, что он сам совсем не против такой формы прогулки.
- Крайне романтично, – веер затрепетал выше, прикрывая привычно улыбку.
- Язва.
- Зато тут ничто не грозит мне солнечным ударом.
В ответ Ишшин хмыкнул и ужом нырнул в дверь, к которой тщательно присматривался. Урахара подняв глаза на табличку у входа, нахмурился. В шляпный-то ему зачем? Смутные подозрения навели тумана на перегревшиеся мысли в голове. Пожав плечами пустоте, отлепляя последний кусок рубашки от плеча, Киске нырнул следом. Шляпное многоцветие накинулось на бедного ученого, желая засесть куда-то поглубже в голову. Справа пестрели самых смелых и вычурных форм женские шляпки. Плетеные, из материи, из шерсти, всех цветов и оттенков. На левой стене глаза отдыхали в монотонной серьезности. Левая стена принадлежала мужским головным убором. А вот вперед смотреть на больную голову не рекомендовалась. Там смешивались в чокнувшемся сочетании ядерных тонов молодежные и детские кепки, кепочки, бейсболки, панамы, банданы и еще море того, о названии чего Урахара даже думать не хотел. Ишшин о чем-то в полголоса говорил с щебечущей продавщицей.
С того дня, как совершавший ночной вынужденный променад Киске наткнулся на раненного шинигами, прошло около четырех или пяти лет. Оттого, что он не помнил их количество точно, было не по себе. Память его не подводила никогда, но все это время неожиданно стало похоже на длиннющий, фантастический сон. Урахаре даже захотелось ущипнуть себя и проснуться в любимой лаборатории, физиономией в бумажки, обнимая какую-нибудь пробирку. По крайне мере, это было привычно. Привычнее, чем прогулки по жаре, три увядших букета на тумбочке в спальне и столе в его святая святых, недосып по причинам «недотраха», да и вся та кутерьма, которую создавал вокруг Куросаки. Что еще больше выталкивало Киске из скорлупы повседневности, так это подозрение на привычность этой кутерьмы. Одному Тессаю было известно, сколько он привыкал к новой чужой обстановке, недосыпая потому, что бессонница травила мозги беспорядочными и бесполезными мыслями. А небритый неотесанный чудак, свалившийся на его голову, при всей своей неотесанности умудрился плавно скользнуть в распорядок жизни Урахары Киске и устроиться так, будто был там всегда. И уж в последнюю очередь, совсем-совсем немаловажно, что менять упомянутая жертва вторжения совсем ничего не хотела. А ведь придется. Киске постарался затолкнуть никчемные размышления поглубже и уставился на стену впереди с мазохистским удовольствием.
На голову что-то приземлилось, поглотив ее по самые уши и кинув тень на глаза. В руки впихнули квадратное зеркало.
- Она выглядит забавнее твоей, по крайней мере, – прозвучало у самого уха.
В зеркале отражалась голова Киске с надетой на нее бело-зеленой панамкой. Шляпа задорно рябила крупными полосами и, казалось, собиралась зажить своей собственной жизнью. Белое и зеленое переплеталось, искажалось на месте швов и вопиюще кричало несуразностью. Урахара поправил шляпного монстра, надвинув поглубже на глаза и те окончательно скрылись в удобной тени. Теперь на ученого смотрел такой же ученый в зеркале, только тот улыбался как-то загадочно, насмешливо глядя из глубины темно-серой тени, и в тон его улыбке играла неправильными полосками панамка на голове.
- Ого, – протянул Киске и скосил взгляд на Ишшиновское лицо, выражающее граничащее с идиотизмом удовольствие. – У меня такое ощущение, что жениться собрались на мне.
- Я похож на врага самому себе?
- И кто из нас язва?
- Нравится? – проигнорировал реплику Ишшин.
- Скорее пугает. – Киске стянул шляпо-монстра с головы, покрутил и, решительно сорвав этикетку, водрузил обратно. – Прощальный подарок?
- Будешь так говорить, я тебе подарю такую же в красную полоску.
- Все-все, молчу!
К вечеру июль, изрядно утомившись, давил остатками духоты, опасливо ускользая из бархатных лап приближающейся ночи. Прогулка закончилась у дома Куросаки. Фонарь, нагреваясь, нехотя разбавлял серые сумерки. Панамка уютно обживала новое место жительства, и чувствовал себя Киске превосходно.
- Ты бы хоть познакомил с будущей женой.
Веер мелькал белыми взмахами, гоняя остро пахнущий летом воздух.
- Чтоб потом не жениться?
- Не вредничай, Куросаки-сан, не идет тебе. Хоть имя скажи.
Ишшин отвернулся в сторону темных окон дома и моментально посерьезнел. Мысленно Урахара посмеялся этому внезапному недоверию. Не съест же он ее, в самом деле.
- Ее зовут Масаки, – наконец выдал шинигами и обернулся к ученому.
- Хорошее имя.
Куросаки усмехнулся куда-то в асфальт.
- Она рыжая.
- Да? Не замечал в тебе страсти к рыжим, – белое перестало мелькать и сложилось в тонкую полоску дерева. – А то бы перекрасился.
- И стал бы отвратительным, – Куросаки резко шагнул к нему, но остановился. – Киске, пообещай мне, что лезть не будешь.
- С чего ты решил, что буду?
- Киске, – предупреждающе рыкнул Ишшин.
- Обещаю, обещаю, только не смотри на меня, как на врага народа. Ты мне, между прочим, свою жизнь должен.
Должен. Куросаки нахмурился, отчего складка перечеркнула переносицу, и Киске краем сознания пожалел, что вспомнил про этот долг. Но чувство того, что бывший глава 10-го обязан ему за свое спасение, было приятным. Вроде как уходишь из дома в летнее пекло, зная, что по возвращении тебя в холодильнике ждет бутылка ледяного пива. Киске знал, что однажды этот долг ему пригодится.
- Не спорю, – Куросаки пристально изучал его лицо под панамкой, пытаясь забраться под козырек в тень на глазах. Потом сдался и выдохнул. - Вообще, к черту это все.
Что-то недосказанное витало вокруг, но все существо Урахары протестовало против ловли этой недосказанности. Никуда оно не денется, скажется, когда надо. Впереди маячило размытыми картинками будущее. Хотелось помахать будущему рукой и улыбнуться ласково. Его черты проступали все яснее. В его лицах рисовались штрихи прошлого, что-то совсем иное и незнакомое, а еще ярким огромным пятном Куросаки-экс-тайчо. И только за ним, где-то в глубине размытых красок что-то крошечное и подозрительно рыжее.
- К черту. На свадьбу не напрашиваюсь, но хоть день скажешь.
Шинигами покачал головой и улыбнулся.
- Тебе не скажи. Придешь всей компанией из чувства вредности.
- Ишшин-сан, откуда бы? – деланно изумился Урахара, за что тут же был сжат в чужих руках.
Иногда недосказанное слов не требовало.
Июль выдохнул свободно сгустком теплого ветра. За его горячим маревом прятались новые будни. Киске подумал, что чай со снотворным все же стоит попробовать хоть раз. Например, сегодня.