Пусть любуется отраженьем в луже крови огрызок луны, знаю я, что одно пораженье не решает исхода войны
Автор: я, совместно с Эльор-сан
Пара: Бьякуя/Хисане
Жанр: романтика, драма
Краткое содержание: Золушка и в Японии Золушка.
Дисклеймер: персонажи не мои, претендую только на их слезы, и золушка тоже Шарля Перро=)
Предупреждение: мой взгляд на внутренний мир Кучики Бьякуи может сильно не совпадать с Вашим
Руконгайский котенок
читать дальше— Завтра… Вы не придете пораньше, Бьякуя-сама?
Робкий взгляд, виноватая улыбка. Завтра пять лет как они вместе. Но…
— Не знаю, смогу ли. Работы много.
При слове «работа» она сжимается, словно почуяв опасность.
— Простите, Бьякуя-сама…Когда вы говорите об этом, ваше лицо становится таким…таким… - и вовсе шелестом:
— ...что мне страшно.
— Ты же знаешь, для них у меня другое лицо, я никогда не посмотрю на тебя так.
Она задумчиво кивает и вдруг оживляется:
— Раз вы завтра задержитесь, позвольте мне сделать подарок сегодня…— смущенно покосилась в поисках одобрения. — Только не смотрите…
Приятная прохлада шелка окутывает шею. Длинный белый шарф.
Бьякуя ловит ладонь жены, легонько сжимает ее пальцы.
— Раз мы взялись дарить подарки сегодня… — быстро встает, выходит в соседнюю комнату и вскоре возвращается со шкатулкой в руках. Хисанэ улыбается, Бьякуя кивает их общему воспоминанию, и, достав роскошное бежевато-розовое кимоно, набрасывает на плечи жены.
— Аригато…— восторженно шепчет она.
— Аригато, — кланяется в ответ Бьякуя.
Но Хисанэ не слышит его. Она судорожно вздыхает и заходится в приступе жестокого кашля.
***
Она прижимала к груди узелок так крепко, что пальцы с треском прорвали тонкую старую ткань. Мир затекал радужным блеском, будто отражаясь в осколках стекла. Только бы не упасть! Девушка облизнула солоноватые от запекшейся крови губы. Один из брошенных камней задел щеку. Полоса блеклого неба между крышами. Пустая улица. Ужас едва дающий вдохнуть. Двое… Один тощий, с редкими гнилыми зубами. Пальцы, которыми он подманивал девушку, казалось, имели по два лишних сустава. Другой, мерно ударявший кулаком по ладони, плечами заслонял солнце. Свободной рукой девушка натянула сползающую с плеча рвань. Взгляд тоже может быть липким: тебя еще не коснулись, но уже вываляли в грязи. Девушка сделала шажок назад и провалилась в лужу. Теплая, пахнущая гнилью вода. На зубах скрипит пыль. Вот бы умереть от страха раньше, чем эти двое успеют подойти!
Вдруг лицо кривозубого вытянулось от удивления: на голову девчонке села бабочка и нарочито медленно распустила бархатно-черные крылья.
***
Слуги двигались медленно, паланкин едва-едва покачивало. Вплести в три строки дыхание осени, тяжесть оседающего на плечи времени, одиночество и забыть о них… Как сложно превратить в хокку бездушный словесный клок. Кучики Бьякуя вспоминал сегодняшний рассвет, мысленно делая зарисовку тушью. Тонкие ветки вишен, сквозь которые вдалеке видна гора, будто укутанная белым шарфом цветов. Цветов? Почему с самого утра так навязчиво встают перед мысленным взором весенние картины?
Едва заметное колебание духовной силы. Мольба о помощи? Пальцы потянулись к мечу и застыли над рукоятью. Защита жителей Руконгая друг от друга – не обязанность синигами. Дела простолюдинов слишком ничтожны, чтобы придавать им значение. Но почему теплой волной пронеслось по телу предчувствие? Не суеверный. Просто привык себе доверять.
Он резко бросил носильщикам «стойте!», выскользнул из паланкина и оказался слева от дороги, в конце руконгайского тупика. Двое корчились на земле, не выдерживая внезапно утяжелившей воздух рейатсу. Еще дальше, в луже помоев, сжалось в комочек что-то маленькое, грязное, едва живое. Копна спутанных черных волос. Порванная одежда. Тихонько подрагивают острые узкие плечи. Эти двое… какая мерзость! Прямо напротив — полные ужаса блестящие черные глаза. Котенок, которого собираются утопить. Подбежали слуги. Он, не оборачиваясь, тихо произнес:
— Заберите ее.
Мерзость…
Десять шагов до паланкина Бьякуя пытался понять, зачем ему в доме уличная кошка.
***
Она уткнулась носом в колени. Удары сердца один за другим отзывались болью в ушах. Никто не подходил. Хриплый крик. Топот. Тишина. Девушка не смела поднять взгляд. Холод окутал плечи. Тень. Кто-то совсем рядом в упор смотрел на скрюченное в луже тело. Голова поднялась сама, повинуясь беззвучному приказу.
Огромные черные глаза. Ледяные синие. Лицо подошедшего было столь же величественно и чуть печально, как укутанный снегом сад. Воздух со свистом вырывался сквозь приоткрытые губы. В груди жгло, будто девушка проглотила свечку.
— Заберите ее, — ровный тихий голос, но каждая буква наполнена значительностью, как апельсин соком.
Она помнила теплые сильные руки и прощальный всхлип лужи. Потом сознание не выдержало, оставив хозяйку.
Проснулась и громко чихнула. Футон. Подушка. Девушка удивленно разглядывала полосатые рукава юкаты, темные доски потолка. Стены, расписанные журавлиными танцами.
Скрип фусума.
— Чай будешь, бедолажка? Я уж думала, ты не очнешься! — круглолицая пожилая женщина одобрительно хмыкнула и улыбнулась.
— Аригато… — прошептала девушка, попробовала сесть, но голова настолько кружилась, что вышло только со второй попытки.
— Да-а…Чаек лучше сюда принести! —она вскоре вернулась с подносом. Ласковый аромат ромашки лимона и меда согревал и успокаивал. Женщина, видимо хозяйка, молча подливала чай. Девушка благодарно кланялась, не решаясь спрашивать. Наконец, вытряхнув из чайника последнюю каплю, женщина задумчиво произнесла:
— Где же тебя Кучики-сан нашел? Впрочем, не мое это дело. Раз ему угодно нанимать прислугу столь странным способом, будешь помогать мне. Как тебя зовут, девочка?
— Хисанэ, госпожа.
Кучики-сан… Девушка поежилась, вспоминая его голос. Ей почему-то представились вмерзшие в лед водяные лилии.
— Славно. Сегодня полежи, а то еле держишься. Завтра приступишь. Твою, с позволения сказать, одежду пришлось выбросить, в чем работать будешь – завтра принесу. Это тоже теперь твое. Спи, поправляйся.
Следующим утром Хисанэ старательно подметала коридор. Дом оказался огромным, девушка сбилась со счету, заходя подряд во все комнаты, выходящие в этот коридор. Зайдешь в одну — будто в сосновую рощу, стены другой расписаны ирисами и бабочками, в третьей только на одной из стен изображена гора в красновато-сиреневом закатном тумане. Грязи не было, но девушка получила строгие указания не упустить ни пылинки. Под равномерные взмахи метлы Хисанэ так задумалась, что заметила хозяина дома в последний момент, едва с ним не столкнувшись. Тут же растянулась на полу в поклоне. Рядом со стуком упала метла.
***
Еще одна неделя. Новый штрих на свитке жизни. Чуть неточный от усталости, со слегка размытым краем. Терпкий аромат чая делает мысли яснее. Ненадолго. Глава клана болен. Посвящать все свое время готею было слишком самонадеянно, и теперь не привыкнуть отвечать за два дела. Достойно. Без суеты. Бьякуя шел по коридору особняка, вспоминая о назначенных на сегодня встречах и неподписанных бумагах. Краем глаза уловил маленькое, черное — руконгайский котенок. Поклон. Бьякуя едва успел остановить занесенную для шага ногу, чтобы не попасть девушке по лицу. Приказать ей встать? Тонкая ткань выдает дрожь хрупкого тела. Кажется, одна жесткая нота – и оно со звоном разобьется.
***
Сквозняк трепал волосы, загоняя их в нос. Хотелось чихнуть. Тонкие белые пальцы едва коснулись подбородка девушки, и она сама подняла голову.
Лицо господина Кучики. Близко-близко. Хисанэ успела разглядеть темно-синие лучики, врассыпную идущие от зрачка, крохотную родинку на шее, почти незаметную ниточку шрама у самого уха. Сердце колотилось где-то в горле. Горячая слезинка, сорвавшись с края глаза, медленно-медленно ползла по щеке девушки. Ни шелохнуться, ни зажмуриться…
***
Отблески света в огромных глазах. Она плачет от страха?
— Как тебя зовут? — все равно прозвучало, как приказ.
В ответ – шепот:
— Хисане, Кучики-сан…
«Трепещет, будто лезвие катаны холодит ей горло. Так и должно быть». Он почувствовал, как непонятная горечь кусает сердце, что-то вроде неловкости.
— Не нужно вставать на колени, Хисанэ.
Поднялся и зашагал дальше по коридору. Свернул за угол. Потом вспомнил, что не туда.
***
Она встретила господина Кучики три дня спустя. Выглядывать из-за стопки простыней было не так страшно. Девушка довольно ловко поклонилась, но верхняя простыня предательски поползла вниз. Кучики-сан незаметным движением поймал ее на лету, водворил обратно и, о ужас, легким кивком ответил на поклон!
***
Бьякуя кивнул девушке и скрылся за стенами комнаты, в которую не было никакой надобности входить. Неужели он заразился от Хисане страхом? Непонятное чувство слегка сжимало горло, заставляя дышать чаще. Впечатление. От робкого голоса, полосатого кимоно, черных прядей на белой шее. Открытое окно. Музыка ветра. Звенят металлические трубочки. Постукивают бамбуковые. Слишком часто эта девушка стала возникать на пути… Бьякуя поймал себя на мысли, что не встретить ее сегодня было бы неприятно. Хозяйская ласка к подобранному зверьку. Или участие? Когда же он успел так к ней привязаться? Привязаться... до потребности видеть….
Дурная шутка судьбы? Только успел отодвинуть фусума — снова эта девушка. Выносит из дома увядшие цветы. Она поклонилась. Бьякуя рассеянно кивнул, пытаясь одеть словами возникшее желание. Получилось.
— Хисанэ, закончишь, приберись в моей комнате.
Несколько мгновений он размышлял, стоит ли прибавить «пожалуйста». Почувствовал себя глупым подростком, мысленно поморщился и сделал шинпо прямо с порога дома.
***
Прядки волос подрагивали от ветра поглаживая его левую щеку. Легкий шорох песка дорожки … Господин Кучики пропал, оставив за спиной звенящий осенний воздух. Хисане покрепче перехватила букеты и на едва гнущихся ногах побрела к помойке. Проще умереть от ужаса в руконгайской луже, чем каждый день дрожать, не понимая, что происходит. Он был не единственным Кучики, кого девушке приходилось видеть, но остальные, как полагалось, не обращали на служанку внимания.
К счастью, в комнате господина Странного Кучики не оказалось. Хисанэ подмела пол, вытерла пыль, поставила в вазу свежий букет и заметила на столе каллиграфию стихотворения. Верхняя часть свитка оканчивалась петелькой, лежал он неровно, на самом краю, будто хотели повесить, но отвлеклись и забыли. Маленький гвоздик в стене. Так высоко! Даже встав на цыпочки, Хисанэ не дотянулась. Подпрыгнула — снова промахнулась. Покачиваясь на пальцах, морщась от боли, едва не вскрикивая, девушка тянулась вверх, но не хватало примерно трех ладоней. Вдруг она почувствовала, что на талии сомкнулись чьи-то руки, ноги оторвались от пола, стена медленно ползет вниз. Опомнившись, Хисанэ вскрикнула, дернулась и упала на пол.
***
Девушка не заметила, как он вошел: всеми силами пыталась стать несколько выше. Хотел повесить свиток и забыл. Слишком многое стал забывать, слишком… Не дотянется. Бьякуя хотел было сказать, что не стоит с этим возиться, но девушка пошатнулась и, прежде, чем он успел ощутить что делает, уже держал ее, чуть приподняв над полом. Хисанэ дернулась. Он разжал руки. Сознание обожгла мысль: испугался. Испугался, что девушка упадет. Машинально подхватил летящий свиток, окунул гвоздь в петлю и присел на корточки рядом с Хисанэ, пытаясь поймать ее взгляд.
Шепот. Куда-то в пол, без желания быть услышанной:
— Простите меня, Кучики-сан… Спасибо, Кучики-сан…
— Тебе спасибо. Здесь стало уютнее.
— Аригато… — поднимается с колен и, не глядя на Бьякую, выбегает из комнаты. Без поклона, без позволения уйти, словно почувствовав его смущение. Только в своей комнате она остановилась, переводя дух. Тело все еще чувствовало тепло рук господина Кучики.
***
Только подходя к постели больного, начинаешь чувствовать липкую вязкость застоявшегося воздуха, приторный дух лекарств, напряжение боли. Бьякуя был единственным прямым потомком главы клана. Фактически, он уже год был главой, наблюдая, как медленно угасает жизнь отца. Непочтительно обременять сомнениями измученное болезнью сердце, но еще хуже не спросить. Он быстро подошел к футону и замер коленопреклонным. Спустя несколько минут на него обратили внимание.
— Добрый вечер, отец.
Легкий кивок. Седые волосы рассыпаются по подушке, черных осталось совсем немного: гора, укрытая снегом… Иногда так хочется поддержки. Даже тому, кто никогда ее не искал, кому противна сама мысль о безответственности, кто презирает неспособных принять решение. Бьякуя рассказал все. Начиная с руконгайского тупика. Потом задал вопрос. Вопрос, на который едва решился. Глава клана долго молчал, будто решил, что подобное непотребство недостойно его ответа. Бьякуя вздрогнул, услышав наконец первое слово.
— Любой сказал бы на моем месте: и думать не смей об этом. Но бродячие собаки платят тому, кто их пригрел, искренней любовью, отрицать не буду. Что бы ты ни решил, скоро не останется того, кто посмел бы тебе возразить.
Коридоры особняка. Пережитое и отзвучавшее впитывается в стены, даже тишина звенит от переполненности чувствами прошлых поколений клана. Так чинно и спокойно снаружи. Так изъедено сомнениями изнутри. Зачем он сказал это, про собак? Выбирай сам. Что истинно, что достойно… Беда в том, что Кучики Бьякуя способен написать обоснование любого своего решения. Страниц на сто. Не только написать, но и поверить в это…
***
Хисанэ вздрагивала от каждого шороха, опасаясь снова встретить господина с ледяными глазами. Он не делал зла, но неизвестное пугает больше ужасного. Девушка нерешительно мяла в руках тряпочку. Всего-то дел — протереть вазу. Терракотовая гигантесса была единственной мебелью в комнате. Вазу опоясывали черные лошади, яростные, с растрепанными гривами, готовые в любую минуту ожить и россыпью броситься прочь от глиняной тюрьмы. Хисанэ касалась края вазы, лохматившегося пылью, лишь кончиками пальцев. Девушка на мгновение облокотилась на глиняный бок. Ваза покачнулась. Хисанэ потеряла равновесие, руки ее вспотели, она неловко попыталась выровняться. Ваза тянула за собой. Перед глазами мелькнули синие пятна ирисов на стене. Грохот. Боль.
Девушка очнулась от крика. Перед ней стояла О-Рин-сан, управляющая прислугой. На перекошенном от гнева лице резко проступили морщины.
— Вам бы только ломать, руконгайским выродкам! Что я теперь скажу господину Кучики? Идиотка косорукая! — дрожащим от слез голосом вскрикнула она, залепила Хисанэ пощечину, потом еще одну.
Голова наливалась тяжестью, по щекам ползли слезы. Девушка плакала, прикрывая лицо.
— Вон отсюда, пока тебя не убили за это! Что сидишь? Глухая?! Вон, я сказала!
Хисанэ брела по коридору, пыталась бежать, запыхалась; подворачиваясь, похрустывало ушибленное колено, но она почти успела выбраться из дома. Почти. На пороге, окруженный ворохом дождевых капель стоял господин Странный Кучики. Глаза его тревожно блеснули. Край узких губ дрогнул. Хисане, упав на колени, сжалась в комок. Сейчас он вытащит меч. Шорох стали о ножны. Шорох потревоженного воздуха. И…
***
Над Сейретеем рыдает небо. Плачет Хисане, уткнувшись носом в пол. Дрожит под дробью капель листва на деревьях. Вздрагивает хрупкое маленькое тело.
На исцарапанной щеке – след удара.
— Кто это сделал? — Бьякуя касается ее лица. Влажная кожа кажется горячей.
Дождь бьется о крыльцо веранды. Девушка, задыхаясь, захлебываясь всхлипами, бормочет:
— Простите Кучики-сан, простите меня, простите… Я вазу разбила… большую вазу… простите, Кучики-сан…
— Успокойся. Вазы — не люди. Они продаются.
И мгновение спустя:
— Ты больше не будешь заниматься уборкой.
***
Хисанэ сидела на полу просторной комнаты. В самом углу. Ей было не привыкнуть к вынужденному безделью. Перед девушкой лежали восемь журавликов, четыре цветка, лягушка и пачка бумаги, еще не изведенной на оригами. Хисанэ была уверена, что ее выгонят, но господин Странный Кучики натворил такое… Теперь встреченные слуги ей кланялись, а эта комната принадлежала Гостье господина. Домашние дела ее не касались, но спокойствие оборачивалось беспокойством. Хисанэ бродила из угла в угол, смотрела в окно, бросала с моста в пруд кленовые листья, пила чай, складывала из бумаги фигурки, а в свободную голову лезли мысли, от которых сердце останавливалось.
Вечером бездельную маету прервал стук. Хисанэ резко отодвинула фусума. Господин Странный Кучики. Девушка хотела упасть на колени, вспомнила, что он говорил, и низко поклонилась.
— Добрый вечер Кучики-сан.
— Добрый вечер, Хисанэ. Я хочу сделать тебе небольшой подарок.
***
Он стучался в комнату, отчетливо понимая, что делает не то и не так. Имея наглость наслаждаться этим. Ее шепот. Умеет ли она говорить громко? Можно ли заставить ее перестать бояться? Не заставить… попросить…
— Хочу сделать тебе небольшой подарок.
Бьякуя следил за выражением лица девушки. Вот он протягивает шкатулку — смешанное со страхом любопытство; откидывает крышку — мгновение чтобы разглядеть, потом изумление, близкое к ужасу:
— Нет, я не..могу… не достойна…не…
Бьякуя настойчиво вытянул руки чуть дальше, и Хисане полубессознательно приняла шкатулку.
***
Господин Странный Кучики даже дарил повелительно. Хисанэ не успела поблагодарить, а шептать «аригато» в спину уходящему было неловко. Девушка молча смотрела, как мерно покачиваются при каждом шаге полы его накидки, и вошла в комнату, только когда гость скрылся за поворотом коридора.
Хисанэ сидела на футоне, обхватив руками колени, и любовалась краем подарка, к которому не смела прикоснуться. Потом набралась храбрости, подошла, и чтобы не было выбора, одним движением выхватила кимоно. Шелк плавно взметнулся, лаская руки. Подобной красоты она не то что не видела — не представляла. Нет девушки, способной устоять перед искушением померить такую вещь. Как только кимоно коснулось ее тела, она расправила плечи, пропала блестящая в глазах неловкость. Девушка смотрела в зеркало, и ей хотелось самой себе поклониться, до чего тонко и благородно выглядела та, укутанная белыми хризантемами Хисанэ-сан! Вдруг щеки загорелись румянцем. Представить что она… она может носить такую одежду… Каждый должен знать свое место. Лучше уйти прежде, чем тебя выгонят. Будет слишком больно, если господин Странный Кучики до бесцветности спокойным голосом произнесет «уходи».
Хисанэ сняла подарок и аккуратно уложила в шкатулку. Собрала в узелок расческу, полосатое кимоно, выданное О-Рин-сан, несколько мелких вещичек, зачем-то даже замусоленного бумажного журавлика. За окном стемнело. Корявые ветки вишен скрывали дорогу, идущую к дому. Впрочем, в этот час в саду пусто. Хисанэ вдохнула ночной туман, пахнущий мокрой землей и дымом. Перекинула ногу через подоконник, боязливо подтянула вторую.
Оглушительно стрекотали цикады, не менее громко треснула подломившаяся рейка, и девушка с визгом полетела в густые заросли пионов.
***
«Котенок. Дикий котенок. Маленький зверек, не способный привыкнуть к человеческому жилью. И единственного, кого знает, все равно боится до полусмерти. Там, в дебрях руконгайской нищеты, ее целью было выжить. А здесь… Она измотана непонятостью, страхом… Чужое для нее хуже враждебного. Поговорить с ней? Но…»
Бьякуя смотрел на отражение луны в пруду. По воде бежала мелкая рябь. «Даже луна дрожит перед моей тенью… Сложно представить о чем с ней говорить… Такое впечатление, что она понимает все поверх слов. Сердцем. Как отыскать внутри хоть каплю мягкости… Отвык улыбаться… Совсем…»
Треск, вскрик рядом с домом. Шинпо.
— Хисанэ!
Яснее некуда. Зверьку наскучила клетка. Глупая, неужели она чувствует себя настолько несвободной, что даже уйти открыто не может?
— Хочешь уйти? — он улыбнулся. Страх потерять это новое, трепетное чувство неловкости, волнующее ровную гладь сознания, заставил вспомнить…
Заметив, что Хисанэ прячет лицо, он положил руку ей на плечо, легко-легко провел ладонью по волосам, пальцы скользнули по спускающимся на плечи завиткам. Холодная земля. Роса на траве. Удивительно просто. Не хочется тратить лишних слов, но – опять:
— Простите, Кучики сан… простите меня…
Иногда кажется, что «простите» – единственное известное ей слово.
— Прости меня, Хисанэ. Я хотел, чтобы ты была рядом. Ты принесла в мой дом тепло.
— Кучики-сан..?
— Меня зовут Бьякуя. Можешь звать меня по имени.
Она удивленно смотрит, потом мотает головой, будто стряхивая морок. Пытается встать — и снова растягивается на траве — маленькая, беззащитная. Ушиблась.
***
— Ты вольна делать то, что хочется. Тебя не держат насильно. Но дождись хотя бы утра…
Наверное, можно набояться впрок. Чем иначе объяснить подернувшее мысли туповатое спокойствие? Если бы голос имел цвет, Хисанэ могла бы поклясться, что резкий стальной стал бархатисто-серым, словно вода в сумерки. Кучики-сан…
— Можешь звать меня по имени.
То лицо… Или все-таки нет? На губы художник, создавший мир, будто пожалел краски, наметив лишь штрихом. Но они… умеют улыбаться! Тонко, едва напрягая уголки, ласково, ободряюще…
Очнувшись, Хисанэ попыталась встать, но снова упала. Кучики-сан молча поднял узелок, и только девушка успела прижать к груди свои пожитки, как ее подхватили на руки.
— Бьякуя-сама!— вскрикнула она, напугалась своих слов, и ткнулась лицом в жесткую ткань его косодэ.
Ночью Хисанэ мерещились шаги в коридоре, слова, которых Кучики-сан не говорил. Нет, не показалось… Уже аккуратно сажая девушку на футон, он прошептал: «Не уходи». Страшно чувствовать отчаянную надежду в голосе, привыкшем повелевать…
Ночь медленно таяла, очертания комнаты проступали все отчетливее, по полу носились тонкие тени ветвей — за окном поднимался ветер.
Она не достойна такой жизни. Но куда хуже уйти, не отблагодарив господина Странного Кучики, обидеть его. Хисанэ открыла окно, медленно сняла полосатое кимоно и надела то, с хризантемами. Под напором холодного воздуха мысли застывали, становясь четче. Один раз она уже совершила подлость, думая только о себе. Теперь не проживет ради себя ни минуты.
***
Ночь не напитала свежими силами, не дала ответа на вопросы. Вместо этого появились новые, наросли, словно кристаллы, что появляются по краям чашки с очень соленой водой. Туман. Сонный туман в голове, пропитанный образом воспоминания. Неровное, теплое дыхание, обжигающее даже сквозь плотную ткань, невольное «Бьякуя-сама»... Все-таки Хисанэ умеет говорить громко… Он почувствовал, что улыбается, поднося чашку ко рту.
Хисанэ. В подаренном кимоно. Что-то новое, более твердое в осанке. Будто сочный хрупкий стебелек герберы перевязали ниткой, чтобы не подломился в букете. Кланяется, потом садится за стол. Мир ощущается как сквозь чью-то мощнейшую рейатсу, плывет, качается, малейшая мысль вызывает головную боль. Еще одна ночь без сна, и станет заметно, как он измотан.
— Бьякуя-сама… Вам налить еще чаю?
Голос — прохладным ручейком. Которая это будет чашка? Больше не хочется, но если отказаться… ей будет плохо. Почему? Чувствую…
— Да, пожалуйста, — ответ, четкий как удар. Слишком устал. Чувства теряются, не задевая интонации голоса.
Рука Хисанэ дернулась к чайнику. Потом от него. Волнуется. В замешательстве обожгла пальцы и опрокинула чайник. Снова плачет. Кусая губы, сдерживая всхлипы…
Будь это другой день, когда голова ясна, а события отпечатываются четко, как следы на мокрой земле.
Другой час, когда двухсотый лист донесения заставляет закон въесться в подсознание.
Другое место, где привык отдавать приказы и ни на секунду не расслабляться.
Он бы не поступил…так.
***
Обняв, укачивают, как маленького ребенка. Плечо, прижатое к его груди, чувствует ровные глухие удары сердца. Трудно открыть глаза. Проще погрузиться в чужое тепло. Не думать о том, что будет и чего не будет. Какая гадость – засохшие слезы: от них болят глаза и чешутся щеки. Неужели можно оставить страх за кольцом этих рук? Маленькие влажные пальцы сжали рукав господина Кучики.
— Не уходи…
***
Уткнувшись лицом в плечо, робко трется щекой о воротник. Котенок. И подумать страшно, что мир возможен без крохотного, беззащитного… Прерывистый, едва слышный шепот. Ее ответ.
— Не уходи…
***
Луна. Цветок, который никогда не увянет. Сколько успело пройти дней? Хисанэ сидела в саду, на камне, то складывая, то расправляя кленовый лист. Хрусткий лист покрывался сочащимися липкими трещинами. Сложно жить для того, кого почти не знаешь, кто бывает дома лишь рано утром и поздно вечером. В чем нуждается тот, у кого все есть? «Ты не только слабая, ты еще и глупая!» Девушка отвлекалась, пытаясь прочесть надпись на луне: серые разводы так похожи на иероглифы… Не думать о господине Кучики… Сад. Представить себя одним из деревьев вокруг пруда. Они любуются отражением, сонно покачивают ветвями и … не думают о…
Шорох ветра. Тень на мосту. Птица? Хисанэ вздрогнула — мгновение спустя он стоял прямо напротив, опустившись на колено, склонив голову.
— Бьякуя-сама?...
Что-то тихо и неясно про главу клана. Такие, как он, тоже могут умереть? Потом четко. Два слова, будто обведенные красной тушью — «моей женой». Лис-кицунэ морочит голову! Господин Кучики не мог произнести это! Вправду лис — сказал, и тут же растворился в лунных тенях сада.
«Подумай». Как думать, если голова похожа на раскрытую книгу, в которой медленно тают строчки записей, нет уже и бледно-серых полос? Только узловатая рисовая бумага… Может ли камень стать небом? А она, Хисанэ, госпожой Кучики? От ног дрожь поднималась выше, распространяясь по всему телу. Туда-сюда по тропинке. Главное – не останавливаться… не думать… не… почему же мостик такой короткий… семь шагов… и двенадцать по тропе… и заново…
***
Темнота. Бархатистое серебро луны – все равно темнота. Тайная печать ночи. Неясные очертания, зыбкие границы полусна, трудно рассчитывать, проще полагаться на интуицию. Ты наедине с собой. Видишь суть? Или обманут чувствами? Ночью проще совершать ошибки. И поступать правильно.
Бьякуя смотрел на темные колышущиеся водоросли. Спокойную воду. Лунную тропу, пополам разрубившую пруд. Лишь когда улеглась вспышка эмоций и сознание уловило спокойствие воды, он медленно направился вдоль берега, туда, где вытекал ручеек, к мосту. Тонкая фигурка Хисане почти сливалась с тенями деревьев. Ей удалось сорвать водяную лилию. Девушка так смело тянулась за ней, свесившись с мостика – Бьякуя даже испугался, что она упадет. Не упала.
Когда Хисанэ заметила подошедшего — вздрогнула, и мокрая лилия скользнула вниз. Шинпо. Сквозь пальцы бегут струйки воды. Поймал. Потом воткнул цветок, белый, огромный, по-королевски прекрасный, в черные волосы Хисанэ. Мягко вытер цепочку капель с ее щеки.
— Ты… подумала?...
Хочется говорить тихо. Очень тихо. Но Хисанэ не говорит. Она склоняет голову, низко-низко, прячет глаза. Неужели научился понимать поверх слов? Ведь это «да, подумала»… Тонкая прядка расчертила левую половину лица. Резкий вдох, как всхлип. Робкий взгляд исподлобья и тень виноватой улыбки. Это тоже «да», но уже на другой вопрос...
***
Лекарь уходит и Бьякуя возвращается в комнату. Хисанэ сидит на футоне, укутавшись подаренным кимоно, испуганно смотрит перед собой.
— Простудилась? — тихо говорит синигами, присаживаясь рядом.
— Просто устала. Такой ветер… Я была сегодня в Руконгае…
— Тебе не стоит бывать там в такую погоду. Можно отправить кого-то из слуг.
Хисанэ вымученно улыбается.
— Гомене… Но… ничего страшного… лекарь сказал, что все будет хорошо…
— Да, — кивает Бьякуя, обнимая ее, взъерошенного, беззащитного котенка, — все будет хорошо.
***
Не сберечь.
Сакура отцветет,
таков закон.
С узких плеч
юката сползает медленно
на футон…
Не спать.
Третью ночь не спать —
перестук дождя;—
и ждать,
что придет ОНА
и возьмет тебя.
Закон?
Уходи, закон, с моего пути!
Мечом
разрублю я смерть,
обниму тебя
и скажу: «цвети!»
***
— Простите меня, Бьякуя-сама…
Пара: Бьякуя/Хисане
Жанр: романтика, драма
Краткое содержание: Золушка и в Японии Золушка.
Дисклеймер: персонажи не мои, претендую только на их слезы, и золушка тоже Шарля Перро=)
Предупреждение: мой взгляд на внутренний мир Кучики Бьякуи может сильно не совпадать с Вашим
Руконгайский котенок
читать дальше— Завтра… Вы не придете пораньше, Бьякуя-сама?
Робкий взгляд, виноватая улыбка. Завтра пять лет как они вместе. Но…
— Не знаю, смогу ли. Работы много.
При слове «работа» она сжимается, словно почуяв опасность.
— Простите, Бьякуя-сама…Когда вы говорите об этом, ваше лицо становится таким…таким… - и вовсе шелестом:
— ...что мне страшно.
— Ты же знаешь, для них у меня другое лицо, я никогда не посмотрю на тебя так.
Она задумчиво кивает и вдруг оживляется:
— Раз вы завтра задержитесь, позвольте мне сделать подарок сегодня…— смущенно покосилась в поисках одобрения. — Только не смотрите…
Приятная прохлада шелка окутывает шею. Длинный белый шарф.
Бьякуя ловит ладонь жены, легонько сжимает ее пальцы.
— Раз мы взялись дарить подарки сегодня… — быстро встает, выходит в соседнюю комнату и вскоре возвращается со шкатулкой в руках. Хисанэ улыбается, Бьякуя кивает их общему воспоминанию, и, достав роскошное бежевато-розовое кимоно, набрасывает на плечи жены.
— Аригато…— восторженно шепчет она.
— Аригато, — кланяется в ответ Бьякуя.
Но Хисанэ не слышит его. Она судорожно вздыхает и заходится в приступе жестокого кашля.
***
Она прижимала к груди узелок так крепко, что пальцы с треском прорвали тонкую старую ткань. Мир затекал радужным блеском, будто отражаясь в осколках стекла. Только бы не упасть! Девушка облизнула солоноватые от запекшейся крови губы. Один из брошенных камней задел щеку. Полоса блеклого неба между крышами. Пустая улица. Ужас едва дающий вдохнуть. Двое… Один тощий, с редкими гнилыми зубами. Пальцы, которыми он подманивал девушку, казалось, имели по два лишних сустава. Другой, мерно ударявший кулаком по ладони, плечами заслонял солнце. Свободной рукой девушка натянула сползающую с плеча рвань. Взгляд тоже может быть липким: тебя еще не коснулись, но уже вываляли в грязи. Девушка сделала шажок назад и провалилась в лужу. Теплая, пахнущая гнилью вода. На зубах скрипит пыль. Вот бы умереть от страха раньше, чем эти двое успеют подойти!
Вдруг лицо кривозубого вытянулось от удивления: на голову девчонке села бабочка и нарочито медленно распустила бархатно-черные крылья.
***
Слуги двигались медленно, паланкин едва-едва покачивало. Вплести в три строки дыхание осени, тяжесть оседающего на плечи времени, одиночество и забыть о них… Как сложно превратить в хокку бездушный словесный клок. Кучики Бьякуя вспоминал сегодняшний рассвет, мысленно делая зарисовку тушью. Тонкие ветки вишен, сквозь которые вдалеке видна гора, будто укутанная белым шарфом цветов. Цветов? Почему с самого утра так навязчиво встают перед мысленным взором весенние картины?
Едва заметное колебание духовной силы. Мольба о помощи? Пальцы потянулись к мечу и застыли над рукоятью. Защита жителей Руконгая друг от друга – не обязанность синигами. Дела простолюдинов слишком ничтожны, чтобы придавать им значение. Но почему теплой волной пронеслось по телу предчувствие? Не суеверный. Просто привык себе доверять.
Он резко бросил носильщикам «стойте!», выскользнул из паланкина и оказался слева от дороги, в конце руконгайского тупика. Двое корчились на земле, не выдерживая внезапно утяжелившей воздух рейатсу. Еще дальше, в луже помоев, сжалось в комочек что-то маленькое, грязное, едва живое. Копна спутанных черных волос. Порванная одежда. Тихонько подрагивают острые узкие плечи. Эти двое… какая мерзость! Прямо напротив — полные ужаса блестящие черные глаза. Котенок, которого собираются утопить. Подбежали слуги. Он, не оборачиваясь, тихо произнес:
— Заберите ее.
Мерзость…
Десять шагов до паланкина Бьякуя пытался понять, зачем ему в доме уличная кошка.
***
Она уткнулась носом в колени. Удары сердца один за другим отзывались болью в ушах. Никто не подходил. Хриплый крик. Топот. Тишина. Девушка не смела поднять взгляд. Холод окутал плечи. Тень. Кто-то совсем рядом в упор смотрел на скрюченное в луже тело. Голова поднялась сама, повинуясь беззвучному приказу.
Огромные черные глаза. Ледяные синие. Лицо подошедшего было столь же величественно и чуть печально, как укутанный снегом сад. Воздух со свистом вырывался сквозь приоткрытые губы. В груди жгло, будто девушка проглотила свечку.
— Заберите ее, — ровный тихий голос, но каждая буква наполнена значительностью, как апельсин соком.
Она помнила теплые сильные руки и прощальный всхлип лужи. Потом сознание не выдержало, оставив хозяйку.
Проснулась и громко чихнула. Футон. Подушка. Девушка удивленно разглядывала полосатые рукава юкаты, темные доски потолка. Стены, расписанные журавлиными танцами.
Скрип фусума.
— Чай будешь, бедолажка? Я уж думала, ты не очнешься! — круглолицая пожилая женщина одобрительно хмыкнула и улыбнулась.
— Аригато… — прошептала девушка, попробовала сесть, но голова настолько кружилась, что вышло только со второй попытки.
— Да-а…Чаек лучше сюда принести! —она вскоре вернулась с подносом. Ласковый аромат ромашки лимона и меда согревал и успокаивал. Женщина, видимо хозяйка, молча подливала чай. Девушка благодарно кланялась, не решаясь спрашивать. Наконец, вытряхнув из чайника последнюю каплю, женщина задумчиво произнесла:
— Где же тебя Кучики-сан нашел? Впрочем, не мое это дело. Раз ему угодно нанимать прислугу столь странным способом, будешь помогать мне. Как тебя зовут, девочка?
— Хисанэ, госпожа.
Кучики-сан… Девушка поежилась, вспоминая его голос. Ей почему-то представились вмерзшие в лед водяные лилии.
— Славно. Сегодня полежи, а то еле держишься. Завтра приступишь. Твою, с позволения сказать, одежду пришлось выбросить, в чем работать будешь – завтра принесу. Это тоже теперь твое. Спи, поправляйся.
Следующим утром Хисанэ старательно подметала коридор. Дом оказался огромным, девушка сбилась со счету, заходя подряд во все комнаты, выходящие в этот коридор. Зайдешь в одну — будто в сосновую рощу, стены другой расписаны ирисами и бабочками, в третьей только на одной из стен изображена гора в красновато-сиреневом закатном тумане. Грязи не было, но девушка получила строгие указания не упустить ни пылинки. Под равномерные взмахи метлы Хисанэ так задумалась, что заметила хозяина дома в последний момент, едва с ним не столкнувшись. Тут же растянулась на полу в поклоне. Рядом со стуком упала метла.
***
Еще одна неделя. Новый штрих на свитке жизни. Чуть неточный от усталости, со слегка размытым краем. Терпкий аромат чая делает мысли яснее. Ненадолго. Глава клана болен. Посвящать все свое время готею было слишком самонадеянно, и теперь не привыкнуть отвечать за два дела. Достойно. Без суеты. Бьякуя шел по коридору особняка, вспоминая о назначенных на сегодня встречах и неподписанных бумагах. Краем глаза уловил маленькое, черное — руконгайский котенок. Поклон. Бьякуя едва успел остановить занесенную для шага ногу, чтобы не попасть девушке по лицу. Приказать ей встать? Тонкая ткань выдает дрожь хрупкого тела. Кажется, одна жесткая нота – и оно со звоном разобьется.
***
Сквозняк трепал волосы, загоняя их в нос. Хотелось чихнуть. Тонкие белые пальцы едва коснулись подбородка девушки, и она сама подняла голову.
Лицо господина Кучики. Близко-близко. Хисанэ успела разглядеть темно-синие лучики, врассыпную идущие от зрачка, крохотную родинку на шее, почти незаметную ниточку шрама у самого уха. Сердце колотилось где-то в горле. Горячая слезинка, сорвавшись с края глаза, медленно-медленно ползла по щеке девушки. Ни шелохнуться, ни зажмуриться…
***
Отблески света в огромных глазах. Она плачет от страха?
— Как тебя зовут? — все равно прозвучало, как приказ.
В ответ – шепот:
— Хисане, Кучики-сан…
«Трепещет, будто лезвие катаны холодит ей горло. Так и должно быть». Он почувствовал, как непонятная горечь кусает сердце, что-то вроде неловкости.
— Не нужно вставать на колени, Хисанэ.
Поднялся и зашагал дальше по коридору. Свернул за угол. Потом вспомнил, что не туда.
***
Она встретила господина Кучики три дня спустя. Выглядывать из-за стопки простыней было не так страшно. Девушка довольно ловко поклонилась, но верхняя простыня предательски поползла вниз. Кучики-сан незаметным движением поймал ее на лету, водворил обратно и, о ужас, легким кивком ответил на поклон!
***
Бьякуя кивнул девушке и скрылся за стенами комнаты, в которую не было никакой надобности входить. Неужели он заразился от Хисане страхом? Непонятное чувство слегка сжимало горло, заставляя дышать чаще. Впечатление. От робкого голоса, полосатого кимоно, черных прядей на белой шее. Открытое окно. Музыка ветра. Звенят металлические трубочки. Постукивают бамбуковые. Слишком часто эта девушка стала возникать на пути… Бьякуя поймал себя на мысли, что не встретить ее сегодня было бы неприятно. Хозяйская ласка к подобранному зверьку. Или участие? Когда же он успел так к ней привязаться? Привязаться... до потребности видеть….
Дурная шутка судьбы? Только успел отодвинуть фусума — снова эта девушка. Выносит из дома увядшие цветы. Она поклонилась. Бьякуя рассеянно кивнул, пытаясь одеть словами возникшее желание. Получилось.
— Хисанэ, закончишь, приберись в моей комнате.
Несколько мгновений он размышлял, стоит ли прибавить «пожалуйста». Почувствовал себя глупым подростком, мысленно поморщился и сделал шинпо прямо с порога дома.
***
Прядки волос подрагивали от ветра поглаживая его левую щеку. Легкий шорох песка дорожки … Господин Кучики пропал, оставив за спиной звенящий осенний воздух. Хисане покрепче перехватила букеты и на едва гнущихся ногах побрела к помойке. Проще умереть от ужаса в руконгайской луже, чем каждый день дрожать, не понимая, что происходит. Он был не единственным Кучики, кого девушке приходилось видеть, но остальные, как полагалось, не обращали на служанку внимания.
К счастью, в комнате господина Странного Кучики не оказалось. Хисанэ подмела пол, вытерла пыль, поставила в вазу свежий букет и заметила на столе каллиграфию стихотворения. Верхняя часть свитка оканчивалась петелькой, лежал он неровно, на самом краю, будто хотели повесить, но отвлеклись и забыли. Маленький гвоздик в стене. Так высоко! Даже встав на цыпочки, Хисанэ не дотянулась. Подпрыгнула — снова промахнулась. Покачиваясь на пальцах, морщась от боли, едва не вскрикивая, девушка тянулась вверх, но не хватало примерно трех ладоней. Вдруг она почувствовала, что на талии сомкнулись чьи-то руки, ноги оторвались от пола, стена медленно ползет вниз. Опомнившись, Хисанэ вскрикнула, дернулась и упала на пол.
***
Девушка не заметила, как он вошел: всеми силами пыталась стать несколько выше. Хотел повесить свиток и забыл. Слишком многое стал забывать, слишком… Не дотянется. Бьякуя хотел было сказать, что не стоит с этим возиться, но девушка пошатнулась и, прежде, чем он успел ощутить что делает, уже держал ее, чуть приподняв над полом. Хисанэ дернулась. Он разжал руки. Сознание обожгла мысль: испугался. Испугался, что девушка упадет. Машинально подхватил летящий свиток, окунул гвоздь в петлю и присел на корточки рядом с Хисанэ, пытаясь поймать ее взгляд.
Шепот. Куда-то в пол, без желания быть услышанной:
— Простите меня, Кучики-сан… Спасибо, Кучики-сан…
— Тебе спасибо. Здесь стало уютнее.
— Аригато… — поднимается с колен и, не глядя на Бьякую, выбегает из комнаты. Без поклона, без позволения уйти, словно почувствовав его смущение. Только в своей комнате она остановилась, переводя дух. Тело все еще чувствовало тепло рук господина Кучики.
***
Только подходя к постели больного, начинаешь чувствовать липкую вязкость застоявшегося воздуха, приторный дух лекарств, напряжение боли. Бьякуя был единственным прямым потомком главы клана. Фактически, он уже год был главой, наблюдая, как медленно угасает жизнь отца. Непочтительно обременять сомнениями измученное болезнью сердце, но еще хуже не спросить. Он быстро подошел к футону и замер коленопреклонным. Спустя несколько минут на него обратили внимание.
— Добрый вечер, отец.
Легкий кивок. Седые волосы рассыпаются по подушке, черных осталось совсем немного: гора, укрытая снегом… Иногда так хочется поддержки. Даже тому, кто никогда ее не искал, кому противна сама мысль о безответственности, кто презирает неспособных принять решение. Бьякуя рассказал все. Начиная с руконгайского тупика. Потом задал вопрос. Вопрос, на который едва решился. Глава клана долго молчал, будто решил, что подобное непотребство недостойно его ответа. Бьякуя вздрогнул, услышав наконец первое слово.
— Любой сказал бы на моем месте: и думать не смей об этом. Но бродячие собаки платят тому, кто их пригрел, искренней любовью, отрицать не буду. Что бы ты ни решил, скоро не останется того, кто посмел бы тебе возразить.
Коридоры особняка. Пережитое и отзвучавшее впитывается в стены, даже тишина звенит от переполненности чувствами прошлых поколений клана. Так чинно и спокойно снаружи. Так изъедено сомнениями изнутри. Зачем он сказал это, про собак? Выбирай сам. Что истинно, что достойно… Беда в том, что Кучики Бьякуя способен написать обоснование любого своего решения. Страниц на сто. Не только написать, но и поверить в это…
***
Хисанэ вздрагивала от каждого шороха, опасаясь снова встретить господина с ледяными глазами. Он не делал зла, но неизвестное пугает больше ужасного. Девушка нерешительно мяла в руках тряпочку. Всего-то дел — протереть вазу. Терракотовая гигантесса была единственной мебелью в комнате. Вазу опоясывали черные лошади, яростные, с растрепанными гривами, готовые в любую минуту ожить и россыпью броситься прочь от глиняной тюрьмы. Хисанэ касалась края вазы, лохматившегося пылью, лишь кончиками пальцев. Девушка на мгновение облокотилась на глиняный бок. Ваза покачнулась. Хисанэ потеряла равновесие, руки ее вспотели, она неловко попыталась выровняться. Ваза тянула за собой. Перед глазами мелькнули синие пятна ирисов на стене. Грохот. Боль.
Девушка очнулась от крика. Перед ней стояла О-Рин-сан, управляющая прислугой. На перекошенном от гнева лице резко проступили морщины.
— Вам бы только ломать, руконгайским выродкам! Что я теперь скажу господину Кучики? Идиотка косорукая! — дрожащим от слез голосом вскрикнула она, залепила Хисанэ пощечину, потом еще одну.
Голова наливалась тяжестью, по щекам ползли слезы. Девушка плакала, прикрывая лицо.
— Вон отсюда, пока тебя не убили за это! Что сидишь? Глухая?! Вон, я сказала!
Хисанэ брела по коридору, пыталась бежать, запыхалась; подворачиваясь, похрустывало ушибленное колено, но она почти успела выбраться из дома. Почти. На пороге, окруженный ворохом дождевых капель стоял господин Странный Кучики. Глаза его тревожно блеснули. Край узких губ дрогнул. Хисане, упав на колени, сжалась в комок. Сейчас он вытащит меч. Шорох стали о ножны. Шорох потревоженного воздуха. И…
***
Над Сейретеем рыдает небо. Плачет Хисане, уткнувшись носом в пол. Дрожит под дробью капель листва на деревьях. Вздрагивает хрупкое маленькое тело.
На исцарапанной щеке – след удара.
— Кто это сделал? — Бьякуя касается ее лица. Влажная кожа кажется горячей.
Дождь бьется о крыльцо веранды. Девушка, задыхаясь, захлебываясь всхлипами, бормочет:
— Простите Кучики-сан, простите меня, простите… Я вазу разбила… большую вазу… простите, Кучики-сан…
— Успокойся. Вазы — не люди. Они продаются.
И мгновение спустя:
— Ты больше не будешь заниматься уборкой.
***
Хисанэ сидела на полу просторной комнаты. В самом углу. Ей было не привыкнуть к вынужденному безделью. Перед девушкой лежали восемь журавликов, четыре цветка, лягушка и пачка бумаги, еще не изведенной на оригами. Хисанэ была уверена, что ее выгонят, но господин Странный Кучики натворил такое… Теперь встреченные слуги ей кланялись, а эта комната принадлежала Гостье господина. Домашние дела ее не касались, но спокойствие оборачивалось беспокойством. Хисанэ бродила из угла в угол, смотрела в окно, бросала с моста в пруд кленовые листья, пила чай, складывала из бумаги фигурки, а в свободную голову лезли мысли, от которых сердце останавливалось.
Вечером бездельную маету прервал стук. Хисанэ резко отодвинула фусума. Господин Странный Кучики. Девушка хотела упасть на колени, вспомнила, что он говорил, и низко поклонилась.
— Добрый вечер Кучики-сан.
— Добрый вечер, Хисанэ. Я хочу сделать тебе небольшой подарок.
***
Он стучался в комнату, отчетливо понимая, что делает не то и не так. Имея наглость наслаждаться этим. Ее шепот. Умеет ли она говорить громко? Можно ли заставить ее перестать бояться? Не заставить… попросить…
— Хочу сделать тебе небольшой подарок.
Бьякуя следил за выражением лица девушки. Вот он протягивает шкатулку — смешанное со страхом любопытство; откидывает крышку — мгновение чтобы разглядеть, потом изумление, близкое к ужасу:
— Нет, я не..могу… не достойна…не…
Бьякуя настойчиво вытянул руки чуть дальше, и Хисане полубессознательно приняла шкатулку.
***
Господин Странный Кучики даже дарил повелительно. Хисанэ не успела поблагодарить, а шептать «аригато» в спину уходящему было неловко. Девушка молча смотрела, как мерно покачиваются при каждом шаге полы его накидки, и вошла в комнату, только когда гость скрылся за поворотом коридора.
Хисанэ сидела на футоне, обхватив руками колени, и любовалась краем подарка, к которому не смела прикоснуться. Потом набралась храбрости, подошла, и чтобы не было выбора, одним движением выхватила кимоно. Шелк плавно взметнулся, лаская руки. Подобной красоты она не то что не видела — не представляла. Нет девушки, способной устоять перед искушением померить такую вещь. Как только кимоно коснулось ее тела, она расправила плечи, пропала блестящая в глазах неловкость. Девушка смотрела в зеркало, и ей хотелось самой себе поклониться, до чего тонко и благородно выглядела та, укутанная белыми хризантемами Хисанэ-сан! Вдруг щеки загорелись румянцем. Представить что она… она может носить такую одежду… Каждый должен знать свое место. Лучше уйти прежде, чем тебя выгонят. Будет слишком больно, если господин Странный Кучики до бесцветности спокойным голосом произнесет «уходи».
Хисанэ сняла подарок и аккуратно уложила в шкатулку. Собрала в узелок расческу, полосатое кимоно, выданное О-Рин-сан, несколько мелких вещичек, зачем-то даже замусоленного бумажного журавлика. За окном стемнело. Корявые ветки вишен скрывали дорогу, идущую к дому. Впрочем, в этот час в саду пусто. Хисанэ вдохнула ночной туман, пахнущий мокрой землей и дымом. Перекинула ногу через подоконник, боязливо подтянула вторую.
Оглушительно стрекотали цикады, не менее громко треснула подломившаяся рейка, и девушка с визгом полетела в густые заросли пионов.
***
«Котенок. Дикий котенок. Маленький зверек, не способный привыкнуть к человеческому жилью. И единственного, кого знает, все равно боится до полусмерти. Там, в дебрях руконгайской нищеты, ее целью было выжить. А здесь… Она измотана непонятостью, страхом… Чужое для нее хуже враждебного. Поговорить с ней? Но…»
Бьякуя смотрел на отражение луны в пруду. По воде бежала мелкая рябь. «Даже луна дрожит перед моей тенью… Сложно представить о чем с ней говорить… Такое впечатление, что она понимает все поверх слов. Сердцем. Как отыскать внутри хоть каплю мягкости… Отвык улыбаться… Совсем…»
Треск, вскрик рядом с домом. Шинпо.
— Хисанэ!
Яснее некуда. Зверьку наскучила клетка. Глупая, неужели она чувствует себя настолько несвободной, что даже уйти открыто не может?
— Хочешь уйти? — он улыбнулся. Страх потерять это новое, трепетное чувство неловкости, волнующее ровную гладь сознания, заставил вспомнить…
Заметив, что Хисанэ прячет лицо, он положил руку ей на плечо, легко-легко провел ладонью по волосам, пальцы скользнули по спускающимся на плечи завиткам. Холодная земля. Роса на траве. Удивительно просто. Не хочется тратить лишних слов, но – опять:
— Простите, Кучики сан… простите меня…
Иногда кажется, что «простите» – единственное известное ей слово.
— Прости меня, Хисанэ. Я хотел, чтобы ты была рядом. Ты принесла в мой дом тепло.
— Кучики-сан..?
— Меня зовут Бьякуя. Можешь звать меня по имени.
Она удивленно смотрит, потом мотает головой, будто стряхивая морок. Пытается встать — и снова растягивается на траве — маленькая, беззащитная. Ушиблась.
***
— Ты вольна делать то, что хочется. Тебя не держат насильно. Но дождись хотя бы утра…
Наверное, можно набояться впрок. Чем иначе объяснить подернувшее мысли туповатое спокойствие? Если бы голос имел цвет, Хисанэ могла бы поклясться, что резкий стальной стал бархатисто-серым, словно вода в сумерки. Кучики-сан…
— Можешь звать меня по имени.
То лицо… Или все-таки нет? На губы художник, создавший мир, будто пожалел краски, наметив лишь штрихом. Но они… умеют улыбаться! Тонко, едва напрягая уголки, ласково, ободряюще…
Очнувшись, Хисанэ попыталась встать, но снова упала. Кучики-сан молча поднял узелок, и только девушка успела прижать к груди свои пожитки, как ее подхватили на руки.
— Бьякуя-сама!— вскрикнула она, напугалась своих слов, и ткнулась лицом в жесткую ткань его косодэ.
Ночью Хисанэ мерещились шаги в коридоре, слова, которых Кучики-сан не говорил. Нет, не показалось… Уже аккуратно сажая девушку на футон, он прошептал: «Не уходи». Страшно чувствовать отчаянную надежду в голосе, привыкшем повелевать…
Ночь медленно таяла, очертания комнаты проступали все отчетливее, по полу носились тонкие тени ветвей — за окном поднимался ветер.
Она не достойна такой жизни. Но куда хуже уйти, не отблагодарив господина Странного Кучики, обидеть его. Хисанэ открыла окно, медленно сняла полосатое кимоно и надела то, с хризантемами. Под напором холодного воздуха мысли застывали, становясь четче. Один раз она уже совершила подлость, думая только о себе. Теперь не проживет ради себя ни минуты.
***
Ночь не напитала свежими силами, не дала ответа на вопросы. Вместо этого появились новые, наросли, словно кристаллы, что появляются по краям чашки с очень соленой водой. Туман. Сонный туман в голове, пропитанный образом воспоминания. Неровное, теплое дыхание, обжигающее даже сквозь плотную ткань, невольное «Бьякуя-сама»... Все-таки Хисанэ умеет говорить громко… Он почувствовал, что улыбается, поднося чашку ко рту.
Хисанэ. В подаренном кимоно. Что-то новое, более твердое в осанке. Будто сочный хрупкий стебелек герберы перевязали ниткой, чтобы не подломился в букете. Кланяется, потом садится за стол. Мир ощущается как сквозь чью-то мощнейшую рейатсу, плывет, качается, малейшая мысль вызывает головную боль. Еще одна ночь без сна, и станет заметно, как он измотан.
— Бьякуя-сама… Вам налить еще чаю?
Голос — прохладным ручейком. Которая это будет чашка? Больше не хочется, но если отказаться… ей будет плохо. Почему? Чувствую…
— Да, пожалуйста, — ответ, четкий как удар. Слишком устал. Чувства теряются, не задевая интонации голоса.
Рука Хисанэ дернулась к чайнику. Потом от него. Волнуется. В замешательстве обожгла пальцы и опрокинула чайник. Снова плачет. Кусая губы, сдерживая всхлипы…
Будь это другой день, когда голова ясна, а события отпечатываются четко, как следы на мокрой земле.
Другой час, когда двухсотый лист донесения заставляет закон въесться в подсознание.
Другое место, где привык отдавать приказы и ни на секунду не расслабляться.
Он бы не поступил…так.
***
Обняв, укачивают, как маленького ребенка. Плечо, прижатое к его груди, чувствует ровные глухие удары сердца. Трудно открыть глаза. Проще погрузиться в чужое тепло. Не думать о том, что будет и чего не будет. Какая гадость – засохшие слезы: от них болят глаза и чешутся щеки. Неужели можно оставить страх за кольцом этих рук? Маленькие влажные пальцы сжали рукав господина Кучики.
— Не уходи…
***
Уткнувшись лицом в плечо, робко трется щекой о воротник. Котенок. И подумать страшно, что мир возможен без крохотного, беззащитного… Прерывистый, едва слышный шепот. Ее ответ.
— Не уходи…
***
Луна. Цветок, который никогда не увянет. Сколько успело пройти дней? Хисанэ сидела в саду, на камне, то складывая, то расправляя кленовый лист. Хрусткий лист покрывался сочащимися липкими трещинами. Сложно жить для того, кого почти не знаешь, кто бывает дома лишь рано утром и поздно вечером. В чем нуждается тот, у кого все есть? «Ты не только слабая, ты еще и глупая!» Девушка отвлекалась, пытаясь прочесть надпись на луне: серые разводы так похожи на иероглифы… Не думать о господине Кучики… Сад. Представить себя одним из деревьев вокруг пруда. Они любуются отражением, сонно покачивают ветвями и … не думают о…
Шорох ветра. Тень на мосту. Птица? Хисанэ вздрогнула — мгновение спустя он стоял прямо напротив, опустившись на колено, склонив голову.
— Бьякуя-сама?...
Что-то тихо и неясно про главу клана. Такие, как он, тоже могут умереть? Потом четко. Два слова, будто обведенные красной тушью — «моей женой». Лис-кицунэ морочит голову! Господин Кучики не мог произнести это! Вправду лис — сказал, и тут же растворился в лунных тенях сада.
«Подумай». Как думать, если голова похожа на раскрытую книгу, в которой медленно тают строчки записей, нет уже и бледно-серых полос? Только узловатая рисовая бумага… Может ли камень стать небом? А она, Хисанэ, госпожой Кучики? От ног дрожь поднималась выше, распространяясь по всему телу. Туда-сюда по тропинке. Главное – не останавливаться… не думать… не… почему же мостик такой короткий… семь шагов… и двенадцать по тропе… и заново…
***
Темнота. Бархатистое серебро луны – все равно темнота. Тайная печать ночи. Неясные очертания, зыбкие границы полусна, трудно рассчитывать, проще полагаться на интуицию. Ты наедине с собой. Видишь суть? Или обманут чувствами? Ночью проще совершать ошибки. И поступать правильно.
Бьякуя смотрел на темные колышущиеся водоросли. Спокойную воду. Лунную тропу, пополам разрубившую пруд. Лишь когда улеглась вспышка эмоций и сознание уловило спокойствие воды, он медленно направился вдоль берега, туда, где вытекал ручеек, к мосту. Тонкая фигурка Хисане почти сливалась с тенями деревьев. Ей удалось сорвать водяную лилию. Девушка так смело тянулась за ней, свесившись с мостика – Бьякуя даже испугался, что она упадет. Не упала.
Когда Хисанэ заметила подошедшего — вздрогнула, и мокрая лилия скользнула вниз. Шинпо. Сквозь пальцы бегут струйки воды. Поймал. Потом воткнул цветок, белый, огромный, по-королевски прекрасный, в черные волосы Хисанэ. Мягко вытер цепочку капель с ее щеки.
— Ты… подумала?...
Хочется говорить тихо. Очень тихо. Но Хисанэ не говорит. Она склоняет голову, низко-низко, прячет глаза. Неужели научился понимать поверх слов? Ведь это «да, подумала»… Тонкая прядка расчертила левую половину лица. Резкий вдох, как всхлип. Робкий взгляд исподлобья и тень виноватой улыбки. Это тоже «да», но уже на другой вопрос...
***
Лекарь уходит и Бьякуя возвращается в комнату. Хисанэ сидит на футоне, укутавшись подаренным кимоно, испуганно смотрит перед собой.
— Простудилась? — тихо говорит синигами, присаживаясь рядом.
— Просто устала. Такой ветер… Я была сегодня в Руконгае…
— Тебе не стоит бывать там в такую погоду. Можно отправить кого-то из слуг.
Хисанэ вымученно улыбается.
— Гомене… Но… ничего страшного… лекарь сказал, что все будет хорошо…
— Да, — кивает Бьякуя, обнимая ее, взъерошенного, беззащитного котенка, — все будет хорошо.
***
Не сберечь.
Сакура отцветет,
таков закон.
С узких плеч
юката сползает медленно
на футон…
Не спать.
Третью ночь не спать —
перестук дождя;—
и ждать,
что придет ОНА
и возьмет тебя.
Закон?
Уходи, закон, с моего пути!
Мечом
разрублю я смерть,
обниму тебя
и скажу: «цвети!»
***
— Простите меня, Бьякуя-сама…
-
-
12.02.2007 в 10:46-
-
12.02.2007 в 10:50Да, теперь совсем хорошо.)))
Талантливо. Красиво.
Пошла
убивать себя об стенуучиться писать серьёзные фанфики.-
-
12.02.2007 в 12:49-
-
12.02.2007 в 15:34Shindoku Думаю, ты подружишься с драматическим пером, раньше, чем я со слоями фотошопа. а тайчо сказал, что не произведи это на него впечатления, отрезал бы уши за компромат=)
Шхуна Учу кандзи. Вот и тянет видеть в мире разные мелочи, переводя их на поэтический лад. Иероглифика - страшная штука, образ мыслей меняет начисто!
-
-
12.02.2007 в 16:03Умеют же люди писАть... ^^
безумно здорово. Образы потрясающие и текут... плавно очень)) Радует, что в одной ситуации одновременно можно увидеть чувства обоих.
не хочу быть гетником, но удержаться становится сложнее и сложнее
-
-
12.02.2007 в 16:39оно и видно)) Столько внимания уделено мелочам, как это и сделал бы японец, на мой непрофесиональный взгляд.
-
-
12.02.2007 в 22:43Вот, хороший гет тоже в цене)) Я еще раз прочитала, опять понравилось)) Теперь если у тебя еще и Ичиго/Орихиме напишется, праздник будет на моей улице))
-
-
12.02.2007 в 23:27Наконец-то Бьякуя и Хисана, которые действительно могли быть...
-
-
13.02.2007 в 03:45Свернул за угол. Потом вспомнил, что не туда.
после такого я вся ваша, душой и телом )
буду злой - Хисана, шунпо.
-
-
13.02.2007 в 08:38J-pro Писал и очень боялся, что будет слишком недостоверно. Рад, что персонажи получились живыми.
Шхуна как это и сделал бы японец даже не знаю как не засмущаться насмерть
-
-
19.10.2009 в 01:02долбаный шиппер искал фики по пейрингу полгода, но наткнулся только сейчас.
~heitaro,
вы передали это "неуловимое", которое только и могло толкнуть его...
-
-
07.11.2009 в 22:42-
-
27.04.2012 в 21:12