sugar and spice and everything nice
Название: Нужно идти
Автор: Таэлле
Жанр: драма, ангст
Рейтинг: G
Саммери: Хисана от смерти и до смерти.
Дисклэймер: Хисана, Бьякуя и Рукия принадлежат Кубо Тайто; мои исключительно домыслы об их прошлом.
читать дальшеСмерть ничем не отличается от жизни.
Приходя в себя на обочине проселочной дороги с малышкой на руках, она еще не знает, что умерла. Она думает, разбойники оставили их в покое. Она думает, хоть раз в жизни да обошлось. Пронесло. Правда, от обоза нет и следа.… Ну, может, обозники ушли да бросили их. Бывает. Главное, живы-здоровы.
Потом она не узнает дороги. Потом прохожий мужик объясняет ей, куда она попала, и где можно найти пустой дом с почти целой крышей. Потом малышка плачет, слабенько, недовольно и на одной ноте. Потом она понимает, что все это никогда не кончится.
И ведь даже не скажешь уже «Лучше б я умерла».
* * *
В доме у пустыря крыша не то чтобы целая, но один угол почти не разрушен. Она сворачивается на полу, прижимая малышку к себе — слишком крепко, и та начинает плакать. Малышка плакала вчера — холодно, и нечем было ее кормить, кроме разжеванного уголка лепешки. Малышка плакала сегодня.
А завтра все равно наступит, никуда не денешься. Даже если не спать. Даже если не жить. И малышка опять почему-нибудь заплачет. А матушки нет. Они умерли, а матушки нет и тут.
Она все-таки засыпает, и просыпается ночью от плача малышки, и укачивает ее, бормоча двадцать раз подряд две строчки полузабытой колыбельной. И снова засыпает.
А утром в дверном проломе громкие мужские голоса, все ближе, внутри, в комнате, и она не ждет. Она выскальзывает через дыру в стене, молясь, чтобы малышка не заплакала. От мужиков с громкими голосами лучше держаться подальше.
Малышка не плачет. Когда пришли разбойники, малышка тоже не плакала. Ей кажется, малышка умеет выживать куда лучше нее. Вот только б еды какой найти…
Она бредет вперед, сворачивая в сторону, когда впереди становится слишком много домов. Она ни на кого не смотрит. Малышка начинает плакать.
Руки сводит от усталости. Не может же быть так, чтобы малышка за ночь стала тяжелее. Не может. Она садится на обочину, кладет малышку на колени, бормочет колыбельную, ждет, когда тело перестанет глухо гудеть.
Не перестает. Наконец она поднимается, чуть не спотыкаясь под тяжестью своей ноши. Идет дальше. Идет просто потому, что помнит — опасно сидеть на одном месте слишком долго.
* * *
Ей кажется, что и во сне она идет тоже. Ей кажется, что все это сон. Без отдыха. Без конца — если уж и смерть не конец. Она идет и идет, временами останавливаясь, когда малышка у нее на руках становится уж слишком тяжелой.
Иногда навстречу ей попадаются люди. Пару раз они с ней даже заговаривают. Она плохо понимает, что они говорят — вокруг нее глухая стена усталости. Одна старушка, похожая на их соседку в деревне, пускает ее переночевать, но утром она снова уходит. Кажется, за эту ночь она отдохнула чуть лучше, но она уже и не помнит толком, как это — хорошо отдохнуть.
От мужчин она старается держаться подальше. Такие все здоровые мужики кругом — заденут локтем и снесут с ног. Старушки ей больше не попадаются.
* * *
Малышка плачет все чаще. Кормить ее нечем. Здесь словно бы нет еды. Если после смерти не едят, почему малышка плачет?
Когда идти опять становится невыносимо, она садится отдохнуть, но малышка плачет. Ей тоже хочется плакать. Ей хочется, чтобы все это кончилось, но конца не будет — разве что она не сможет дальше идти и упадет. Ей все время кажется, что она вот-вот упадет, но она не падает.
Она кладет малышку на землю и отходит — к ближайшему дереву, так, чтобы видеть ее. Так странно, когда в руках нет давящей тяжести. На секунду кажется, что она сейчас взлетит — вверх, в пустое холодное небо, и тогда уж точно все кончится.
Она отходит за дерево, утыкаясь лбом в его кору, и закрывает глаза. Перед глазами у нее совсем ничего нет. Только ощущение шершавой коры. Так хорошо.
С дороги доносятся громкие мужские голоса.
Она бежит к малышке и хватает ее на руки. С пустыми руками у нее хватает сил бегать. С малышкой на руках у нее хватает сил только на то, чтобы прятаться за деревьями, пока мужчины не уйдут.
* * *
В следующий раз она ищет для отдыха другое место. Безопасное. Она выбирает чистенький дом чуть в стороне от дороги — в таком не должно быть шумных мужиков. У крыльца чисто выметено. Она оглядывается — никого нет. Кладет малышку и отходит, пока никто не увидел, не решил, что воровка или еще чего похуже. Малышка полежит тихо, она умница. Можно отдохнуть. Можно отойти и ничего не видеть. Ничего не слышать.
Она идет, не думая ни о чем — поворот за угол, еще один, квартал вниз, через пустырь. Она сделает круг и вернется, только отдохнет немножко. Совсем чуть-чуть. Не чувствовать тяжести в руках. Не слышать, как малышка плачет.
Пока ее не хватают за руку. Она оборачивается и чувствует комок страха в животе.
Здоровенный мужик, кажется, пьяный, и он что-то говорит ей, но она от ужаса не слышит, и тут на него налетает другой, они сцепляются…
Она вырывается и бежит — так быстро, как не бегала с рождения малышки. Она знает — если ее поймают, случится что-то ужасное. Но ее не поймают.
Она падает на землю, когда не может больше бежать. Лежит и дышит тяжело, так, что все ее тело трясется. Ноги болят. Она садится, потом осторожно встает. Ноги подгибаются. Но это ничего. Боль — это ничего. Она вдруг понимает, что давно пора подобрать малышку. Пора идти.
* * *
Ей кажется, что она идет бесконечно. Дома, улицы, пустыри. Пустыри, дороги, дома. Некоторые почище, некоторые погрязнее. И только одного дома нигде нет — того, чистенького, где даже возле крыльца подметено.
Она идет и идет и идет — руки у нее пусты, и ей не нужно останавливаться. Кажется, она ходит кругами. Кажется, она где-то свернула не туда. Кажется, она слишком далеко ушла.
Наконец она падает.
* * *
Какая-то старуха трясет ее за плечи и велит открыть глаза и сесть. Она слушается. Потом она встает, идет в дом, когда ее зовут, садится на лавку, на которую ей указали. Она делает все, что ей говорят. Ей незачем больше идти.
* * *
Кажется, проходит время.
* * *
От важного самурая она старается держаться подальше. Если такой тебя заметит, жди беды, говорила матушка.
А он начинает с ней разговаривать. Спокойные ласковые фразы — как ее зовут, да посмотри, какая сегодня луна, да любит ли она сладкое. Он приносит подарки, и старуха смотрит с одобрением. Она все это замечает. Она теперь все вокруг замечает, как будто смотрит с высокой горы — тучи разошлись, и деревни и поля внизу как на ладони, маленькие, далекие и четкие.
И наконец он зовет ее с собой. Она бы пошла и так — теперь уже все равно, — но он говорит про свадьбу, про дом. Он приносит ей кимоно, которые старуха боится трогать руками, только ходит вокруг.
Она идет с ним.
* * *
Сначала она благодарна ему только за это — за то, что снова нужно и можно куда-то идти, и где-то в груди (глухо-глухо; она почти не позволяет себе прислушиваться) шелестит надежда — вдруг он знает, где тот дом? Вдруг он проведет ее мимо того крыльца?
Но слишком далеко в сторону ее увело. Ей не дойти до малышки. Может, малышка уже научилась ходить сама? Ей трудно, почти невозможно это представить, но она ходит гулять, каждый день ходит. Смотрит на нарядные крылечки, на старинные ворота, на тяжелые двери, и понимает, что не туда она идет.
Мужу она не говорит, куда ходит. У нее нет для этого слов. А он, похоже, и не ждет от нее слов, и за это она ему тоже благодарна.
* * *
В ее новом доме тепло. Она не сразу это замечает; но, даже не замечая, она все равно греется.
В ее новом доме никто не говорит громким голосом, и никто не хватает ее за руки. И всегда есть где отдохнуть, даже если она устанет по пути из спальни в столовую. А она устает. Может быть, думает она, все дело в том, что она позволяет себе уставать. Знает, что можно отдохнуть, если устанешь — и устает.
По ночам она кутается в теплые одеяла и иногда — совсем немножко — прислоняется спиной к мужу. Даже во сне он не хватает ее за руки.
* * *
Временами ей кажется, что муж пытается ее согреть. Временами ей кажется, что он пытается согреться рядом с ней. Неважно, что именно он делает — она не ждет, что у него получится.
Но ей становится теплее. Она реже устает. На ежедневных прогулках она заходит все дальше и дальше (все без толку). Она видит окружающих все яснее.
Она видит глаза мужа. Видит, как он смотрит на нее, будто ждет чего-то. Видит, как его рука замирает в воздухе на две секунды прежде, чем коснуться ее плеча. Видит тоску.
Ей кажется, что он потерялся. Ей бы самой тронуть его плечо. Ей бы отыскать его. Но она не может никого отыскать. Она не может отыскать малышку.
* * *
И она начинает жалеть о том, что согрелась.
Когда мерзнешь и устаешь, а надо идти, можно просто идти и ни о чем не думать, кроме как о том, чтобы не упасть. Не думать о том, что малышку не найти никогда. Не замечать о том, что каждый день без толку ходишь по одним и тем же улицам. Не думать о том, что уже и не помнишь, какого цвета был тот дом.
Когда устаешь и мерзнешь, а надо идти вперед, то спать ложишься там, где упадешь, просто потому, что не можешь больше идти. И не будешь не спать ночами, прислушиваясь к дыханию спящего мужа. Не будешь поднимать осторожно руку, чтобы тронуть его плечо, коснуться пряди волос на подушке — и сразу опускать руку обратно. Потому что с горы не дотянуться до того, кто стоит внизу и смотрит на тебя. А если и дотянешься, то упадешь и разобьешься.
Кажется, она уже падает.
* * *
Когда знаешь, что все равно не дойдешь до цели, непонятно, зачем идти. Но она все равно идет — привыкла.
Она начинает уставать все больше, и это ее радует. От усталости вокруг туман. Можно говорить себе, что просто не видишь дороги из-за тумана. Можно не видеть глаз мужа и просто прислоняться к нему, когда он трогает ее за плечо. Можно совсем ничего не видеть. Так хорошо.
Однажды днем она падает на прогулке. Она десятки раз проходила по этой улице первого района. К женщине в дорогом кимоно бросаются на помощь лавочники и почтенные отцы семейств. Никто не кричит. Ее осторожно поднимают и несут обратно. В дом ее мужа.
Больше она оттуда не выходит.
Она ходит по коридорам кругами, не выходя в сад, только останавливается иногда на галерее. Пару раз она падает в коридорах и слуги почтительно переносят ее в спальню.
Теперь она остается в спальне. Муж садится у ее постели каждый вечер и рассказывает ей о том, какие цветы расцвели в саду.
Однажды она просит раздвинуть створки и перенести ее поближе к окнам. Ей больше не больно. Совсем-совсем. Туман ушел, и она ясно видит: больше она никуда не пойдет.
Муж снова садится у ее постели. Он никогда ни о чем ее не спрашивал, но теперь вопрос расцветает у него в глазах, рвется с его губ.
— Что еще я могу для тебя сделать?
Она задумывается. Вот перед ней человек, который всегда знал, куда идти. Человек, который нашел ее.
— Найди малышку… — Нет, не так. — Найди Рукию, — шепчет она, с трудом шевеля губами. — Мою сестру Рукию.
И наконец можно опять закрыть глаза. Повернуть к нему голову, и чуть улыбнуться. Так хорошо.
Теперь у нее перед глазами ничего нет. Совсем ничего нет.
Автор: Таэлле
Жанр: драма, ангст
Рейтинг: G
Саммери: Хисана от смерти и до смерти.
Дисклэймер: Хисана, Бьякуя и Рукия принадлежат Кубо Тайто; мои исключительно домыслы об их прошлом.
читать дальшеСмерть ничем не отличается от жизни.
Приходя в себя на обочине проселочной дороги с малышкой на руках, она еще не знает, что умерла. Она думает, разбойники оставили их в покое. Она думает, хоть раз в жизни да обошлось. Пронесло. Правда, от обоза нет и следа.… Ну, может, обозники ушли да бросили их. Бывает. Главное, живы-здоровы.
Потом она не узнает дороги. Потом прохожий мужик объясняет ей, куда она попала, и где можно найти пустой дом с почти целой крышей. Потом малышка плачет, слабенько, недовольно и на одной ноте. Потом она понимает, что все это никогда не кончится.
И ведь даже не скажешь уже «Лучше б я умерла».
* * *
В доме у пустыря крыша не то чтобы целая, но один угол почти не разрушен. Она сворачивается на полу, прижимая малышку к себе — слишком крепко, и та начинает плакать. Малышка плакала вчера — холодно, и нечем было ее кормить, кроме разжеванного уголка лепешки. Малышка плакала сегодня.
А завтра все равно наступит, никуда не денешься. Даже если не спать. Даже если не жить. И малышка опять почему-нибудь заплачет. А матушки нет. Они умерли, а матушки нет и тут.
Она все-таки засыпает, и просыпается ночью от плача малышки, и укачивает ее, бормоча двадцать раз подряд две строчки полузабытой колыбельной. И снова засыпает.
А утром в дверном проломе громкие мужские голоса, все ближе, внутри, в комнате, и она не ждет. Она выскальзывает через дыру в стене, молясь, чтобы малышка не заплакала. От мужиков с громкими голосами лучше держаться подальше.
Малышка не плачет. Когда пришли разбойники, малышка тоже не плакала. Ей кажется, малышка умеет выживать куда лучше нее. Вот только б еды какой найти…
Она бредет вперед, сворачивая в сторону, когда впереди становится слишком много домов. Она ни на кого не смотрит. Малышка начинает плакать.
Руки сводит от усталости. Не может же быть так, чтобы малышка за ночь стала тяжелее. Не может. Она садится на обочину, кладет малышку на колени, бормочет колыбельную, ждет, когда тело перестанет глухо гудеть.
Не перестает. Наконец она поднимается, чуть не спотыкаясь под тяжестью своей ноши. Идет дальше. Идет просто потому, что помнит — опасно сидеть на одном месте слишком долго.
* * *
Ей кажется, что и во сне она идет тоже. Ей кажется, что все это сон. Без отдыха. Без конца — если уж и смерть не конец. Она идет и идет, временами останавливаясь, когда малышка у нее на руках становится уж слишком тяжелой.
Иногда навстречу ей попадаются люди. Пару раз они с ней даже заговаривают. Она плохо понимает, что они говорят — вокруг нее глухая стена усталости. Одна старушка, похожая на их соседку в деревне, пускает ее переночевать, но утром она снова уходит. Кажется, за эту ночь она отдохнула чуть лучше, но она уже и не помнит толком, как это — хорошо отдохнуть.
От мужчин она старается держаться подальше. Такие все здоровые мужики кругом — заденут локтем и снесут с ног. Старушки ей больше не попадаются.
* * *
Малышка плачет все чаще. Кормить ее нечем. Здесь словно бы нет еды. Если после смерти не едят, почему малышка плачет?
Когда идти опять становится невыносимо, она садится отдохнуть, но малышка плачет. Ей тоже хочется плакать. Ей хочется, чтобы все это кончилось, но конца не будет — разве что она не сможет дальше идти и упадет. Ей все время кажется, что она вот-вот упадет, но она не падает.
Она кладет малышку на землю и отходит — к ближайшему дереву, так, чтобы видеть ее. Так странно, когда в руках нет давящей тяжести. На секунду кажется, что она сейчас взлетит — вверх, в пустое холодное небо, и тогда уж точно все кончится.
Она отходит за дерево, утыкаясь лбом в его кору, и закрывает глаза. Перед глазами у нее совсем ничего нет. Только ощущение шершавой коры. Так хорошо.
С дороги доносятся громкие мужские голоса.
Она бежит к малышке и хватает ее на руки. С пустыми руками у нее хватает сил бегать. С малышкой на руках у нее хватает сил только на то, чтобы прятаться за деревьями, пока мужчины не уйдут.
* * *
В следующий раз она ищет для отдыха другое место. Безопасное. Она выбирает чистенький дом чуть в стороне от дороги — в таком не должно быть шумных мужиков. У крыльца чисто выметено. Она оглядывается — никого нет. Кладет малышку и отходит, пока никто не увидел, не решил, что воровка или еще чего похуже. Малышка полежит тихо, она умница. Можно отдохнуть. Можно отойти и ничего не видеть. Ничего не слышать.
Она идет, не думая ни о чем — поворот за угол, еще один, квартал вниз, через пустырь. Она сделает круг и вернется, только отдохнет немножко. Совсем чуть-чуть. Не чувствовать тяжести в руках. Не слышать, как малышка плачет.
Пока ее не хватают за руку. Она оборачивается и чувствует комок страха в животе.
Здоровенный мужик, кажется, пьяный, и он что-то говорит ей, но она от ужаса не слышит, и тут на него налетает другой, они сцепляются…
Она вырывается и бежит — так быстро, как не бегала с рождения малышки. Она знает — если ее поймают, случится что-то ужасное. Но ее не поймают.
Она падает на землю, когда не может больше бежать. Лежит и дышит тяжело, так, что все ее тело трясется. Ноги болят. Она садится, потом осторожно встает. Ноги подгибаются. Но это ничего. Боль — это ничего. Она вдруг понимает, что давно пора подобрать малышку. Пора идти.
* * *
Ей кажется, что она идет бесконечно. Дома, улицы, пустыри. Пустыри, дороги, дома. Некоторые почище, некоторые погрязнее. И только одного дома нигде нет — того, чистенького, где даже возле крыльца подметено.
Она идет и идет и идет — руки у нее пусты, и ей не нужно останавливаться. Кажется, она ходит кругами. Кажется, она где-то свернула не туда. Кажется, она слишком далеко ушла.
Наконец она падает.
* * *
Какая-то старуха трясет ее за плечи и велит открыть глаза и сесть. Она слушается. Потом она встает, идет в дом, когда ее зовут, садится на лавку, на которую ей указали. Она делает все, что ей говорят. Ей незачем больше идти.
* * *
Кажется, проходит время.
* * *
От важного самурая она старается держаться подальше. Если такой тебя заметит, жди беды, говорила матушка.
А он начинает с ней разговаривать. Спокойные ласковые фразы — как ее зовут, да посмотри, какая сегодня луна, да любит ли она сладкое. Он приносит подарки, и старуха смотрит с одобрением. Она все это замечает. Она теперь все вокруг замечает, как будто смотрит с высокой горы — тучи разошлись, и деревни и поля внизу как на ладони, маленькие, далекие и четкие.
И наконец он зовет ее с собой. Она бы пошла и так — теперь уже все равно, — но он говорит про свадьбу, про дом. Он приносит ей кимоно, которые старуха боится трогать руками, только ходит вокруг.
Она идет с ним.
* * *
Сначала она благодарна ему только за это — за то, что снова нужно и можно куда-то идти, и где-то в груди (глухо-глухо; она почти не позволяет себе прислушиваться) шелестит надежда — вдруг он знает, где тот дом? Вдруг он проведет ее мимо того крыльца?
Но слишком далеко в сторону ее увело. Ей не дойти до малышки. Может, малышка уже научилась ходить сама? Ей трудно, почти невозможно это представить, но она ходит гулять, каждый день ходит. Смотрит на нарядные крылечки, на старинные ворота, на тяжелые двери, и понимает, что не туда она идет.
Мужу она не говорит, куда ходит. У нее нет для этого слов. А он, похоже, и не ждет от нее слов, и за это она ему тоже благодарна.
* * *
В ее новом доме тепло. Она не сразу это замечает; но, даже не замечая, она все равно греется.
В ее новом доме никто не говорит громким голосом, и никто не хватает ее за руки. И всегда есть где отдохнуть, даже если она устанет по пути из спальни в столовую. А она устает. Может быть, думает она, все дело в том, что она позволяет себе уставать. Знает, что можно отдохнуть, если устанешь — и устает.
По ночам она кутается в теплые одеяла и иногда — совсем немножко — прислоняется спиной к мужу. Даже во сне он не хватает ее за руки.
* * *
Временами ей кажется, что муж пытается ее согреть. Временами ей кажется, что он пытается согреться рядом с ней. Неважно, что именно он делает — она не ждет, что у него получится.
Но ей становится теплее. Она реже устает. На ежедневных прогулках она заходит все дальше и дальше (все без толку). Она видит окружающих все яснее.
Она видит глаза мужа. Видит, как он смотрит на нее, будто ждет чего-то. Видит, как его рука замирает в воздухе на две секунды прежде, чем коснуться ее плеча. Видит тоску.
Ей кажется, что он потерялся. Ей бы самой тронуть его плечо. Ей бы отыскать его. Но она не может никого отыскать. Она не может отыскать малышку.
* * *
И она начинает жалеть о том, что согрелась.
Когда мерзнешь и устаешь, а надо идти, можно просто идти и ни о чем не думать, кроме как о том, чтобы не упасть. Не думать о том, что малышку не найти никогда. Не замечать о том, что каждый день без толку ходишь по одним и тем же улицам. Не думать о том, что уже и не помнишь, какого цвета был тот дом.
Когда устаешь и мерзнешь, а надо идти вперед, то спать ложишься там, где упадешь, просто потому, что не можешь больше идти. И не будешь не спать ночами, прислушиваясь к дыханию спящего мужа. Не будешь поднимать осторожно руку, чтобы тронуть его плечо, коснуться пряди волос на подушке — и сразу опускать руку обратно. Потому что с горы не дотянуться до того, кто стоит внизу и смотрит на тебя. А если и дотянешься, то упадешь и разобьешься.
Кажется, она уже падает.
* * *
Когда знаешь, что все равно не дойдешь до цели, непонятно, зачем идти. Но она все равно идет — привыкла.
Она начинает уставать все больше, и это ее радует. От усталости вокруг туман. Можно говорить себе, что просто не видишь дороги из-за тумана. Можно не видеть глаз мужа и просто прислоняться к нему, когда он трогает ее за плечо. Можно совсем ничего не видеть. Так хорошо.
Однажды днем она падает на прогулке. Она десятки раз проходила по этой улице первого района. К женщине в дорогом кимоно бросаются на помощь лавочники и почтенные отцы семейств. Никто не кричит. Ее осторожно поднимают и несут обратно. В дом ее мужа.
Больше она оттуда не выходит.
Она ходит по коридорам кругами, не выходя в сад, только останавливается иногда на галерее. Пару раз она падает в коридорах и слуги почтительно переносят ее в спальню.
Теперь она остается в спальне. Муж садится у ее постели каждый вечер и рассказывает ей о том, какие цветы расцвели в саду.
Однажды она просит раздвинуть створки и перенести ее поближе к окнам. Ей больше не больно. Совсем-совсем. Туман ушел, и она ясно видит: больше она никуда не пойдет.
Муж снова садится у ее постели. Он никогда ни о чем ее не спрашивал, но теперь вопрос расцветает у него в глазах, рвется с его губ.
— Что еще я могу для тебя сделать?
Она задумывается. Вот перед ней человек, который всегда знал, куда идти. Человек, который нашел ее.
— Найди малышку… — Нет, не так. — Найди Рукию, — шепчет она, с трудом шевеля губами. — Мою сестру Рукию.
И наконец можно опять закрыть глаза. Повернуть к нему голову, и чуть улыбнуться. Так хорошо.
Теперь у нее перед глазами ничего нет. Совсем ничего нет.
-
-
06.11.2007 в 22:33-
-
06.11.2007 в 22:35-
-
06.11.2007 в 22:43-
-
06.11.2007 в 22:45-
-
06.11.2007 в 23:26Рассказ замечательный.
-
-
06.11.2007 в 23:28-
-
06.11.2007 в 23:56спасибо
наконец-то я прочитала фик, где Хисана мне понравилась.
очень пронзительно и грустно
-
-
07.11.2007 в 00:35-
-
07.11.2007 в 18:17-
-
07.11.2007 в 18:19-
-
08.11.2007 в 01:58Так что тут только
-
-
08.11.2007 в 02:01-
-
08.11.2007 в 02:09Не особенно задумывалась над этим моментом, а ведь может быть, что так и все и случилость - Хисана не бросила сестру сознательно, а просто оставила, не понимая, что делает.
Очень понравилось, спасибо
-
-
08.11.2007 в 02:13-
-
08.11.2007 в 02:23Да, мне это тоже кажется правдоподобным. Тем более - если бы оставила сознательно, то знала бы, где, и вполне могла бы найти.
-
-
08.11.2007 в 02:27-
-
09.11.2007 в 12:40Удивительно красиво и тонко все описано! Цепляет за душу(после прочтения хочется просто посидеть в тишине)
Очень понравилась ваша трактовка этой истории!!!
Еще раз спасибо!
-
-
09.11.2007 в 14:00-
-
09.11.2007 в 15:48Хотя из двух сестер мне больше нравится Рукия. Здесь ее нет, правда.
-
-
09.11.2007 в 16:23Спасибо.
-
-
10.11.2007 в 12:17-
-
10.11.2007 в 15:16-
-
19.07.2010 в 17:03-
-
20.07.2010 в 00:31