Живи, а то хуже будет
Название: Пока не кончится время
Автор: Люсиль
Жанр: романс, в некотором роде АУ
Рейтинг: PG
Пейринг: Мацумото/Хинамори, Гин/Бьякуя, Рендзи/Рукия
Содержание: война подошла к концу, самое время выяснить отношения.
Дисклеймер: Все права на персонажей и вселенную Bleach принадлежат Кубо Тайто.
Предупреждения: альтернативное окончание манги. Очень много всевозможных цитат. Фик логически связан со всеми остальными, что автор выкладывал ранее - "Удачей", драбблами, зарисовкой "Животное лучше любых других".
читать дальшеЧто-то сломалось посередине года, и жара не пришла. Луна округлилась и истаяла, и родилась снова, а между весною и осенью все тянулись длинные белые дни. Спускались и поднимались туманы, сотканные паутины по-декабрьски были холодны и снежны. Ветки жасмина, проросшие вдруг на камнях, отцветали и никли. С той стороны стен пересмеивались ловцы бабочек, забегавшие дальше и дальше.
Темнело поздно, и под вечер Рукия ушла из дому по обрызганным водою ступеням. Никого не было на веранде, никто не окликнул ее. Срезанная глициния лиловела на перилах. За рекою начинался редкий лес, прирученный, нестрашный, в нем и ночью нельзя было заблудиться. Стихающее сияние дня казалось нездешним рассветом. В меркнущем мху, в земляничных листах исчезали и следы, и нитки. Пусть ищет, думала она, пряча рейацу, взбираясь на дерево - как птица или как обезьянка? Кора была еще тепла. Над нею плыло розовое небо при имени прежнем, и ласточки качались на ветвях у ее ног. Пусть ищет, про себя повторяла Рукия, и ей приятно было лежать высоко, прислоняясь головою к стволу.
И так близко и быстро, - откликнувшись, что ли, на ее каприз? - явились голоса на вытоптанной тропке. Печальные, женские, не их ждала Рукия, и первым движением ее было высунуться навстречу, помахать - "я тут, я тут". Но слишком определенно оборвалась фраза:
- ...ты обиделась на меня, Хинамори? - и Рукия замерла, всерьез играя в прятки, потому что поздно стало выходить из игры.
Кого они хотели поймать - светлячков, или стрекоз, или хвостатые звезды? Ах, если б они знали сами... Но Хинамори шла рядом с Рангику, и до плеча не доставая ей, совсем тонкая под широкою черною одеждой. Белая теплая шея вставала из приспущенного ворота. "Да она же меньше меня", - удивленно и снисходительно думала Рукия, уже и не боясь, что ее заметят. Хинамори, поднимая голову, смотрела не на спутанные ветром деревья, а на растрепанную и, наверно, очень милую ей Мацумото. Лишь рук они не соединяли, стесняясь ли, поссорившись ли горячо и беззвучно. На ходу Мацумото отводила назад рыжие и тяжелые пряди, и Рукие опять так странно было, что эти волосы не оттягивают ей голову назад.
- Рангику-сан, теперь все пойдет по-старому, вы знаете, - ясно сказала Хинамори, но слова были смутны, и Рукия не поняла, что таилось за ними.
Возможно, они просто продолжали прерванный, снова и снова связываемый разговор, но Мацумото остановилась, будто услышала то, чего не ждала, не хотела услышать. Длинный шарф забился, завился спиралью, Рукия не увидала лица.
- Вряд ли по-старому, тебе ли это говорить. Правда, все окончилось лучше, чем я считала, кто бы знал, что ему удастся выйти оттуда живым.
- Вы теперь можете... - но Хинамори не договорила, прошептав что-то так неслышно, что, наверно, и сама не разобрала.
Ее тонкие плечи согнулись зябко - на секунду, не дольше, поддаваясь внутренней дрожи. Как нежно, как голубо и хрупко было ее тело за отвернутой у горла тканью, как узки ступни, приминавшие траву. Не влюбленность облаком окружала Хинамори, нет, но мигреневое, холодящее очарование. Рука ее выше локтя схвачена была лейтенантской повязкою, как бинтом.
- Ну что ты за странная девочка, - произнесла Мацумото, нарочно медля, и Рукия поняла, что она улыбается. - Если все будет по-старому, так мне точно нечего ловить. Или ты и вправду думаешь, что он ради меня сюда вернулся?
- Конечно, ради вас. Вы же были так страшно ранены...
- К его возвращению я уже выздоровела, он, пожалуй, немного опоздал.
- Рангику-сан, вы знаете, о чем я говорю.
Айзен не вернулся, ей не пришлось выбирать. Его нет, нет больше, мягко говорили Хинамори, и она кивала, опуская потемневшие тихие глаза. Вторая смерть не опустошила ее, промелькнув почти незаметно, театральным огнем, мыльною пеной. Надеялась она про себя, быть может, что и эта весть окажется иллюзорной, и Айзен появится снова, всплывет из сотворенного сновидения. Ей до сих пор и пепла было мало, чтобы увериться в гибели.
- Ты так сильно боишься, что я оставлю тебя?
- Вы же любите не меня, Рангику-сан, - со слабою, невидимою улыбкой ответила Хинамори. - Что вам теперь за дело? Так будет лучше. Вы очень, очень хорошая...
Довольно, как у нее сил хватало снова отпускать чью-то руку? Что она была Рангику, что Рангику была ей, согревались ли они рядом, довольствуясь муравьиной и кисловатой нежностью? Бесплодная встреча, замена, обманка, легко ее было сплести, и разорвать - еще легче. Закатный свет струился сухо и торжественно, леденело солнце, опускаясь все глубже. А Мацумото, рыжая Мацумото, рассмеялась внизу не в лад и уронила на землю пятилепестковый, окрашенный алым цветок.
- А ты такая смешная, - проговорила она, притянула Хинамори к себе и поцеловала.
Оставались детали, невыговоренный страх не потери и измены, а чего-то большего, окончательной, неотменяемой разлуки. Они стояли, обнявшись. К ним тоже, мнилось Рукие, подступало удушье от невозможности не быть, немыслимости не быть. Смерть больше не сулила воскресения и встречи, оборачиваясь забытьем, черною ямой. Попавшие в Сейретей жили в последний раз, не оставляя своей души ни в тростнике, ни в ласточках, ни в колокольном звоне. Им суждено было разминуться, вторично вернувшись на Землю.
- Пойдем? Я боюсь, ты совсем замерзнешь.
- Да, Рангику-сан.
Как хорошо, думала Рукия, пока они медлительно и устало уходили прочь, сцепившись пальцами, как дети. Ветер перебирал заостренные лепестки, и они отзывались чуть слышно и чисто, не красные больше, а бледно-желтые. Как хорошо, что нет расставания, и нет ячменного горя.
- Доброй ночи, леди, доброй ночи, милые леди, доброй ночи, доброй ночи, - сказала она вслух невесть откуда взявшуюся строчку и засмеялась тихонько - так чужд и странен был ритм, так непохож на то, что пели здесь, в Сейретее. Прочла ли Рукия ее в наугад вытянутой пухлой книге, подслушала ли спросонья, приподняв голову от нагретой парты? Вслед за словами являлись, мерцая, отрывистые образы - венки в воде, розмарин для воспоминаний, увядшие от чьей-то смерти фиалки, крапива, лютики, ирисы, орхидеи. Рыба плеснула в близкой реке.
И на этот звук, как на крик "ау", к онемевшему китайскому колокольчику вышли двое, едва не столкнувшись с влюбленными. Не слишком ли много было совпадений для одного вечера? И Мацумото, и Хинамори не сказали ни слова навстречу, наверно, и глаз не подняли. Только те, что сменили их, на секунду посторонились на тропинке и стали так близки друг другу и осязаемо - нелюбимы.
- Так что же вам нужно от меня, Ичимару?
- Ничего страшного, Кучики-тайчо.
Девическое "ах!" перебило его нежданно. Это издали уже вскрикнула Хинамори, над чем-то своим, разделенным с Рангику, над ворохом медуницы и мяты. Поцелуи, как сухие длинные пчелы, умирали, вылетев из ульев, виноградною низанкой обвивали ее горло. А в тени, в сомкнутых ладонях, не оставалось ни солнца, ни мохнатых маленьких тел.
- Сегодня вы безоружны, надо же. И напрасно, я до сих пор могу быть опасен, а вы не боитесь меня.
- С какой стати мне вас бояться?
- Так.
Значит, и Ичимару не всегда находил острого ответа... или притворялся, что не находит, чтобы быть похожим на других? Глядя сверху, Рукия искала и не чувствовала в себе больше ни ненависти, ни отвращения к нему. Осталось одно удивление перед неожиданной уязвимостью, так не шедшей к Ичимару. Странно все обернулось, и замятое, необъясненное предательство казалось Рукие нарочным и глупым. Все, словно сговорившись, делали теперь вид, что обман, и уход, и возвращение придуманы были заранее. Все успокоились от этой лжи, думала Рукия, притихнув и скрывшись в листве.
- Как мало вы изменились. Я и подумать не мог, что мы встретимся так скоро.
- Вы уже говорили об этом раньше.
- Мне приятно повторить лишний раз. Сразу убеждаешься, что это не сон и не обман, можно даже не щипать себя за руку. Вот вы уверены сейчас, что не спите?
- Вероятно, я лучше вас понимаю, когда я сплю.
- И вас не удивило то, что я так резко поменял стороны? Согласитесь, едва ли вы ожидали, что я помогу Айзену-тайчо спуститься в ад.
- Я не был удивлен, - возразил брат, и Рукия поняла быстро и остро, почему они были так схожи. Никто не замечал, а она замечала, что оба - и Кучики Бьякуя, и карнавальный Ичимару - ни одной мысли не позволяли разглядеть за словами, за ложною оберткой скрывали пустоту, выражали лишь то, что хотели выразить, не пропуская истины к собеседнику. И не разобрать было, где правда, где нет.
- О, в самом деле?
- Вы пойдете на все, чтобы спасти свою жизнь.
- Не только свою, но и вашу, не забывайте.
- Я не просил вас об этом.
- Отчего же? - настойчиво и весело спросил Ичимару, наверняка не убирая улыбки.
Слишком ничтожен был разговор, чтобы лишить его равновесия, Рукия лишь однажды видела, как он опускал губы вниз - досадливо, испуганно, бог весть как. Слепая сталь возвращалась обратно в его некрасивые руки, одеваясь кровью и пылью.
- Отчего же?
- Оттого, что не желаю быть обязанным вам. Впрочем, - он улыбнулся бы тоже, если б умел, - довольно и того, что я оставлю вас в живых.
- Вы всерьез рассчитывали отомстить мне?
- Вы не заслуживаете мести. Лучше не ищите встречи со мной, ваши попытки примириться бессмысленны.
Ичимару только и умел, что играть словами. Никогда ему не было все равно, никогда он не мог остановиться вовремя и закричать - "я больше не играю". Чужое раздражение подстегивало его и горячило кровь, он выдохнул с наслаждением:
- Смысл как раз в том, что нет никакого смысла, Кучики-тайчо, - и взмахнул сухою и тонкою рукой.
Легкие и ломкие стрекозы летели к реке, и все прозрачнее, все томительнее темнел воздух. Шаткие подпорки, текучий песок не пугали Ичимару, он уже успел постичь то, чего не знали рожденные в Сейретее. Он был гадок и все-таки близок Рукие - оттого, наверно, что она могла представить, как он ворует воду и убегает от воронов, торопливо ест лепешку, дрожит на чужом чердаке. Врагом был любой, так жилось проще. И кто поручился бы, что брат не видел сейчас у его ног чужую тень, маленькую и хрупкую, с истончившейся от болезни шеей.
- Вы сами не понимаете, как вы жалки.
- Вы хотите сказать, что от предателя нельзя ожидать ничего другого?
- Да.
Они затихали чаще, через минуту погружаясь в блаженное и безлюбое молчание. Им было плохо и неуютно, холодно на теплом ветру. Пронзительно свистала птица, сбивалась и начинала снова и снова, не убаюкивая, тревожа. И за этой печальной и монотонной трелью едва слышен был голос Ичимару:
- Предатель, предатель, какое унылое слово. Не могу я в нем отразиться. Когда вы говорите "предатель", мне кажется, это не обо мне.
- Ваши оправдания не касаются меня.
- Но я не оправдываюсь. Я удивляюсь. Неужели предатель - это я?
- Вы поздно стали разыгрывать безумного. Оставьте.
- Вы правы, конечно, суд мне уже не грозит, значит, можно и не изображать раскаяние. Мне просто казалось, вам будет интересно, ведь я совсем, ну совсем не чувствую себя предателем.
- Мне это неинтересно.
- Похоже, вы предвидели все заранее. А я испугался огня.
- Я знал, что вы испугаетесь, - ответил Бьякуя, и на мгновение ли в его голосе вспыхнуло что-то еще, кроме привычного равнодушия? Они обменялись знаками, как заговорщики, осмыслили случайные фразы, теперь их никто не мог разгадать. Цепочка удлинялась, к выдуманному детскому языку, к паролям и уловкам, к интимному лепету из губ в губы прибавлялся еще один шифр. Зеркала отражали и искажали друг друга.
- Забавно, мы зашли гораздо дальше. Нам даже не понадобилось смотреть на звездное небо. Как приятно, что Айзен-тайчо не придавал значения таким условностям.
- Вы ошибаетесь. Вы пришли туда же, куда пришли они, вы даже Айзену не сумели сохранить верность.
- Но я не предаю. Я меняю стороны.
- Еще вы говорили раньше, что вы ни на чьей стороне.
- О, разве я вам это говорил?
- Я не так безрассуден, чтобы ввериться вам, Ичимару.
- Я не рассчитываю на ваше милосердие, что вы. Если б моя жизнь была в вашей власти, тогда, я думаю, мне бы тоже пришлось пройти под перекладиной.
- Вы боитесь?
- Наверно. Но вы же сами видели, что это очень страшно.
Я оставила всякую надежду, срываясь, вспомнила Рукия, я знала, что мне незачем жить, я не жалела, я ничего не боялась, но я хотела жить, хотела, хотела, хотела...
- Поверьте, это очень страшно, Кучики-тайчо.
Во рту лопнула и разлилась горечь. Предсмертный ужас возвратился, и она стиснула зубы, только чтобы не закричать, не завыть от нахлынувшей тоски. Никому, колотилось в висках, никому, никому не желать такой смерти, красного ободка на шее, раскинутых невесомых рук. Предатель, щелкунчик, скворец, убийца, упокойтесь, упокойтесь, не узнав, не почувствовав в последний час, как раскачивается под ногами мост и спит внизу белый равнодушный город, как цветут акации, роняя лепестки на мостовые.
И в привидевшихся Рукие акациях, как в дыме, встал Ичимару, протягивая руку и предлагая спасение - но уже не ей, не ей. Жест был горделив и жалок, а терпения не хватило, и ладонь соскользнула вниз, словно натолкнувшись на преграду. Ни дряхлого стекла, ни меча не было между ними, но Бьякуя стоял недвижно, отвернув голову, и смотрел прочь. Надежда из рук Ичимару не занимала его. В конце концов, он был для нее слишком стар. А навстречу произносили, еще мягче и безмятежней:
- Не пугайтесь. Я всего лишь решил попрощаться с вами по-хорошему.
- Вот как?
- Тогда я не успел, право, и не рассчитывал на то, что вы появитесь... ну, дело прошлое.
- Да, вы правы. Я не жду от вас извинений.
- А все же, как насчет прощания?
- Вы опять покидаете Сейретей? - с безучастною вежливостью произнес Бьякуя, наступая на желтый цветок.
- Да. Карьеры в Готее, я думаю, мне уже не сделать. Но можно погулять и по миру живых. Пока я жил там, я думаю, я увидел не так уж и много. Вы не согласны со мною?
- Нет. Вас не станут преследовать, можете быть спокойны.
- Но и рады мне тоже не будут. В любом случае, нужно подождать пару сотен лет, пока эта история не забудется. А там... посмотрим.
- Полагаю, со-тайчо не захочет препятствовать вашему уходу. Вы можете быть спокойны.
- А я полагаю, что он хотя бы не всадит нож мне в спину. Тоже повод для радости, не правда ли?
- Тем не менее, - он говорил все тише, все скучнее, из одной гордости не прогоняя Ичимару прочь, - я не совсем понимаю, зачем вам понадобилось делиться со мною вашими планами. Пока вы не представляете опасности для Сейретея, мне нет до вас дела.
- Как вы жестоки, Кучики-тайчо.
- Вы рассчитывали, что я буду вам рад?
Ичимару вздохнул так горько, и даже Рукия не поверила ему. Он был прельстителен, не прелестен, костляв, словно маска, со сведенным ртом и слепыми впадинами глаз. Черное одеяние, белая баута укрывали его лучше любых лесов. Слабел запоздалый страх, она напрасно боялась повторения сна. Ведь она смотрела на него, а он ее не видел, и ничего больше не мог ей сделать. Полно, что значила теперь эта ненависть? Он уже разыграл ее досуха, до рассвета.
- Вы могли хотя бы притвориться, у вас хорошо получается, а меня завтра все равно здесь больше не будет. Вы ничего не теряете.
- Это вы так думаете.
- Вам так сильно хотелось убить меня? Вы обижены за эту случайность?
- Мне нет до вас дела, - повторил брат и отвернулся, потому что разговор был окончен.
Но Ичимару, назойливый Ичимару, не отпускал его и прятал пальцы в рукава так, что руки казались обрубленными. Не было ни прикосновений, ни шагов, бесцветные пряди падали на лоб, скрывая - как знать? - и расширенные глаза. Рукия ничего не могла разглядеть, но когда потом, позднее, вспоминала этот вечер, то верила, что все было на самом деле - и красная радужка под ресницами, и расплывающиеся зрачки, и бившаяся от волнения жилка на виске. Она чуяла чужое смятение - и, верно, чуял его и сам Бьякуя, медливший секунду, и две, и три.
- За сотню лет вы тоже не простите меня?
- Я просто забуду о вас. Можете считать это прощением.
- Лжете, вы не забудете. Вы не можете учесть все вероятности.
- Вы так думаете? - надменно спросил Бьякуя.
- Я уверен в этом.
Они умолчали о чем-то - так чудилось Рукие. Оранжевая дымная луна поднималась неслышно, скользила по небу. Ичимару вкрадчиво завел бледную руку за спину Бьякуи и, помедлив, поцеловал. Наверно, он ждал, что его оттолкнут, и Рукия ждала того же, иначе и быть не могло, - и поцелуй вышел совсем коротким, таким, чтобы только разобрать вкус чужих губ. По крайней мере, это было не больнее прошлого прощания.
- Вернемся домой, - безразлично сказал брат. - Становится свежо.
- Вы хотите изменить своему слову, вот как? Ваша сестра возвратилась в этот дом, там мне больше не рады.
- Я вижу, что вы в самом деле скучали.
Только шелест травы отмечал их шаги. Они хотели сохранить свою речь навсегда, умолкнув на полуслове. Если бы сейчас шел снег, можно было бы лечь в него лицом вниз. Давно ли брат мимоходом замечал ей, что лишь холод отрезвляет и избавляет от искушений. Во всем Сейретее он не нашел и крошки льда, чтобы завернуть в полотенце и приложить ко лбу.
Она знала, когда-нибудь даже ускользающему Ичимару не удастся уберечься. Никто не склонится над ним и не разделит умирания. Но все так же чисто и неутешно будет петь над городом свирель, все так же будут осыпаться кленовые листья, день за днем, год за годом. И вчерашнее солнце снесут вниз на черных носилках - туда, где останется и ее брат.
Домой не хотелось, там слишком сильно пахло теперь тревожными, палыми цветами. Гиацинтовый запах заглушал все и въедался так глубоко - и в изголовье, наверное, и в переплетенные рукава. Не скучно ли было ему, бесприютному, в этом тепле? Уже стыли неподвижные руки, а она все ждала, и надеясь, и желая, чтобы в третий раз ее все-таки нашли. В асфоделевой, голубиной ночи стихал щебет сухой, как хворост. Белесые звезды мешались все гуще, Рукия детски верила в совершенство. Не оттого, что она была влюблена, а оттого, что ей темно было с другими. Ей тоже показали что-то вечное - там, на ступеньках, сверху донизу оплетших скалу. Желтая пыль скрипела на зубах, болели высохшие глаза, и тогда ей ясно было, что не нужно никакого света. Золотые обмолвки, цикады пели, сидя на земле.
- Рукия!
Как он сумел подкрасться так тихо, выманить, выследить ее в ветвях? Ничего не изменилось с детства - Рукия пряталась, поджимая голые ноги, а он свирепо таскался за нею и предсказывал, что сорвется, упадет, переломает все кости, дура. Приходилось слезать, не достав ни орехов, ни меда, да ведь она и не ради еды лезла наверх. Облака и далекие башни были одинаково белы. И много лет назад, в Руконгае еще, Рендзи пробормотал в сумерках, растянувшись легко рядом с нею на твердом полу: "Но если что - я тебя точно поймаю".
- Рендзи, - сказала она, - Рендзи, Рендзи, Рендзи... Лови меня.
Так легко было тело, так прозрачен и синь воздух, так ярка луна. Цикады пели о двенадцатом часе. Не все ль равно было, что дожди подступали все ближе, что светлячки гасли в холодной черешневой траве. Рендзи протянул к ней руки, и Рукия прыгнула вниз.
Автор: Люсиль
Жанр: романс, в некотором роде АУ
Рейтинг: PG
Пейринг: Мацумото/Хинамори, Гин/Бьякуя, Рендзи/Рукия
Содержание: война подошла к концу, самое время выяснить отношения.
Дисклеймер: Все права на персонажей и вселенную Bleach принадлежат Кубо Тайто.
Предупреждения: альтернативное окончание манги. Очень много всевозможных цитат. Фик логически связан со всеми остальными, что автор выкладывал ранее - "Удачей", драбблами, зарисовкой "Животное лучше любых других".
читать дальшеЧто-то сломалось посередине года, и жара не пришла. Луна округлилась и истаяла, и родилась снова, а между весною и осенью все тянулись длинные белые дни. Спускались и поднимались туманы, сотканные паутины по-декабрьски были холодны и снежны. Ветки жасмина, проросшие вдруг на камнях, отцветали и никли. С той стороны стен пересмеивались ловцы бабочек, забегавшие дальше и дальше.
Темнело поздно, и под вечер Рукия ушла из дому по обрызганным водою ступеням. Никого не было на веранде, никто не окликнул ее. Срезанная глициния лиловела на перилах. За рекою начинался редкий лес, прирученный, нестрашный, в нем и ночью нельзя было заблудиться. Стихающее сияние дня казалось нездешним рассветом. В меркнущем мху, в земляничных листах исчезали и следы, и нитки. Пусть ищет, думала она, пряча рейацу, взбираясь на дерево - как птица или как обезьянка? Кора была еще тепла. Над нею плыло розовое небо при имени прежнем, и ласточки качались на ветвях у ее ног. Пусть ищет, про себя повторяла Рукия, и ей приятно было лежать высоко, прислоняясь головою к стволу.
И так близко и быстро, - откликнувшись, что ли, на ее каприз? - явились голоса на вытоптанной тропке. Печальные, женские, не их ждала Рукия, и первым движением ее было высунуться навстречу, помахать - "я тут, я тут". Но слишком определенно оборвалась фраза:
- ...ты обиделась на меня, Хинамори? - и Рукия замерла, всерьез играя в прятки, потому что поздно стало выходить из игры.
Кого они хотели поймать - светлячков, или стрекоз, или хвостатые звезды? Ах, если б они знали сами... Но Хинамори шла рядом с Рангику, и до плеча не доставая ей, совсем тонкая под широкою черною одеждой. Белая теплая шея вставала из приспущенного ворота. "Да она же меньше меня", - удивленно и снисходительно думала Рукия, уже и не боясь, что ее заметят. Хинамори, поднимая голову, смотрела не на спутанные ветром деревья, а на растрепанную и, наверно, очень милую ей Мацумото. Лишь рук они не соединяли, стесняясь ли, поссорившись ли горячо и беззвучно. На ходу Мацумото отводила назад рыжие и тяжелые пряди, и Рукие опять так странно было, что эти волосы не оттягивают ей голову назад.
- Рангику-сан, теперь все пойдет по-старому, вы знаете, - ясно сказала Хинамори, но слова были смутны, и Рукия не поняла, что таилось за ними.
Возможно, они просто продолжали прерванный, снова и снова связываемый разговор, но Мацумото остановилась, будто услышала то, чего не ждала, не хотела услышать. Длинный шарф забился, завился спиралью, Рукия не увидала лица.
- Вряд ли по-старому, тебе ли это говорить. Правда, все окончилось лучше, чем я считала, кто бы знал, что ему удастся выйти оттуда живым.
- Вы теперь можете... - но Хинамори не договорила, прошептав что-то так неслышно, что, наверно, и сама не разобрала.
Ее тонкие плечи согнулись зябко - на секунду, не дольше, поддаваясь внутренней дрожи. Как нежно, как голубо и хрупко было ее тело за отвернутой у горла тканью, как узки ступни, приминавшие траву. Не влюбленность облаком окружала Хинамори, нет, но мигреневое, холодящее очарование. Рука ее выше локтя схвачена была лейтенантской повязкою, как бинтом.
- Ну что ты за странная девочка, - произнесла Мацумото, нарочно медля, и Рукия поняла, что она улыбается. - Если все будет по-старому, так мне точно нечего ловить. Или ты и вправду думаешь, что он ради меня сюда вернулся?
- Конечно, ради вас. Вы же были так страшно ранены...
- К его возвращению я уже выздоровела, он, пожалуй, немного опоздал.
- Рангику-сан, вы знаете, о чем я говорю.
Айзен не вернулся, ей не пришлось выбирать. Его нет, нет больше, мягко говорили Хинамори, и она кивала, опуская потемневшие тихие глаза. Вторая смерть не опустошила ее, промелькнув почти незаметно, театральным огнем, мыльною пеной. Надеялась она про себя, быть может, что и эта весть окажется иллюзорной, и Айзен появится снова, всплывет из сотворенного сновидения. Ей до сих пор и пепла было мало, чтобы увериться в гибели.
- Ты так сильно боишься, что я оставлю тебя?
- Вы же любите не меня, Рангику-сан, - со слабою, невидимою улыбкой ответила Хинамори. - Что вам теперь за дело? Так будет лучше. Вы очень, очень хорошая...
Довольно, как у нее сил хватало снова отпускать чью-то руку? Что она была Рангику, что Рангику была ей, согревались ли они рядом, довольствуясь муравьиной и кисловатой нежностью? Бесплодная встреча, замена, обманка, легко ее было сплести, и разорвать - еще легче. Закатный свет струился сухо и торжественно, леденело солнце, опускаясь все глубже. А Мацумото, рыжая Мацумото, рассмеялась внизу не в лад и уронила на землю пятилепестковый, окрашенный алым цветок.
- А ты такая смешная, - проговорила она, притянула Хинамори к себе и поцеловала.
Оставались детали, невыговоренный страх не потери и измены, а чего-то большего, окончательной, неотменяемой разлуки. Они стояли, обнявшись. К ним тоже, мнилось Рукие, подступало удушье от невозможности не быть, немыслимости не быть. Смерть больше не сулила воскресения и встречи, оборачиваясь забытьем, черною ямой. Попавшие в Сейретей жили в последний раз, не оставляя своей души ни в тростнике, ни в ласточках, ни в колокольном звоне. Им суждено было разминуться, вторично вернувшись на Землю.
- Пойдем? Я боюсь, ты совсем замерзнешь.
- Да, Рангику-сан.
Как хорошо, думала Рукия, пока они медлительно и устало уходили прочь, сцепившись пальцами, как дети. Ветер перебирал заостренные лепестки, и они отзывались чуть слышно и чисто, не красные больше, а бледно-желтые. Как хорошо, что нет расставания, и нет ячменного горя.
- Доброй ночи, леди, доброй ночи, милые леди, доброй ночи, доброй ночи, - сказала она вслух невесть откуда взявшуюся строчку и засмеялась тихонько - так чужд и странен был ритм, так непохож на то, что пели здесь, в Сейретее. Прочла ли Рукия ее в наугад вытянутой пухлой книге, подслушала ли спросонья, приподняв голову от нагретой парты? Вслед за словами являлись, мерцая, отрывистые образы - венки в воде, розмарин для воспоминаний, увядшие от чьей-то смерти фиалки, крапива, лютики, ирисы, орхидеи. Рыба плеснула в близкой реке.
И на этот звук, как на крик "ау", к онемевшему китайскому колокольчику вышли двое, едва не столкнувшись с влюбленными. Не слишком ли много было совпадений для одного вечера? И Мацумото, и Хинамори не сказали ни слова навстречу, наверно, и глаз не подняли. Только те, что сменили их, на секунду посторонились на тропинке и стали так близки друг другу и осязаемо - нелюбимы.
- Так что же вам нужно от меня, Ичимару?
- Ничего страшного, Кучики-тайчо.
Девическое "ах!" перебило его нежданно. Это издали уже вскрикнула Хинамори, над чем-то своим, разделенным с Рангику, над ворохом медуницы и мяты. Поцелуи, как сухие длинные пчелы, умирали, вылетев из ульев, виноградною низанкой обвивали ее горло. А в тени, в сомкнутых ладонях, не оставалось ни солнца, ни мохнатых маленьких тел.
- Сегодня вы безоружны, надо же. И напрасно, я до сих пор могу быть опасен, а вы не боитесь меня.
- С какой стати мне вас бояться?
- Так.
Значит, и Ичимару не всегда находил острого ответа... или притворялся, что не находит, чтобы быть похожим на других? Глядя сверху, Рукия искала и не чувствовала в себе больше ни ненависти, ни отвращения к нему. Осталось одно удивление перед неожиданной уязвимостью, так не шедшей к Ичимару. Странно все обернулось, и замятое, необъясненное предательство казалось Рукие нарочным и глупым. Все, словно сговорившись, делали теперь вид, что обман, и уход, и возвращение придуманы были заранее. Все успокоились от этой лжи, думала Рукия, притихнув и скрывшись в листве.
- Как мало вы изменились. Я и подумать не мог, что мы встретимся так скоро.
- Вы уже говорили об этом раньше.
- Мне приятно повторить лишний раз. Сразу убеждаешься, что это не сон и не обман, можно даже не щипать себя за руку. Вот вы уверены сейчас, что не спите?
- Вероятно, я лучше вас понимаю, когда я сплю.
- И вас не удивило то, что я так резко поменял стороны? Согласитесь, едва ли вы ожидали, что я помогу Айзену-тайчо спуститься в ад.
- Я не был удивлен, - возразил брат, и Рукия поняла быстро и остро, почему они были так схожи. Никто не замечал, а она замечала, что оба - и Кучики Бьякуя, и карнавальный Ичимару - ни одной мысли не позволяли разглядеть за словами, за ложною оберткой скрывали пустоту, выражали лишь то, что хотели выразить, не пропуская истины к собеседнику. И не разобрать было, где правда, где нет.
- О, в самом деле?
- Вы пойдете на все, чтобы спасти свою жизнь.
- Не только свою, но и вашу, не забывайте.
- Я не просил вас об этом.
- Отчего же? - настойчиво и весело спросил Ичимару, наверняка не убирая улыбки.
Слишком ничтожен был разговор, чтобы лишить его равновесия, Рукия лишь однажды видела, как он опускал губы вниз - досадливо, испуганно, бог весть как. Слепая сталь возвращалась обратно в его некрасивые руки, одеваясь кровью и пылью.
- Отчего же?
- Оттого, что не желаю быть обязанным вам. Впрочем, - он улыбнулся бы тоже, если б умел, - довольно и того, что я оставлю вас в живых.
- Вы всерьез рассчитывали отомстить мне?
- Вы не заслуживаете мести. Лучше не ищите встречи со мной, ваши попытки примириться бессмысленны.
Ичимару только и умел, что играть словами. Никогда ему не было все равно, никогда он не мог остановиться вовремя и закричать - "я больше не играю". Чужое раздражение подстегивало его и горячило кровь, он выдохнул с наслаждением:
- Смысл как раз в том, что нет никакого смысла, Кучики-тайчо, - и взмахнул сухою и тонкою рукой.
Легкие и ломкие стрекозы летели к реке, и все прозрачнее, все томительнее темнел воздух. Шаткие подпорки, текучий песок не пугали Ичимару, он уже успел постичь то, чего не знали рожденные в Сейретее. Он был гадок и все-таки близок Рукие - оттого, наверно, что она могла представить, как он ворует воду и убегает от воронов, торопливо ест лепешку, дрожит на чужом чердаке. Врагом был любой, так жилось проще. И кто поручился бы, что брат не видел сейчас у его ног чужую тень, маленькую и хрупкую, с истончившейся от болезни шеей.
- Вы сами не понимаете, как вы жалки.
- Вы хотите сказать, что от предателя нельзя ожидать ничего другого?
- Да.
Они затихали чаще, через минуту погружаясь в блаженное и безлюбое молчание. Им было плохо и неуютно, холодно на теплом ветру. Пронзительно свистала птица, сбивалась и начинала снова и снова, не убаюкивая, тревожа. И за этой печальной и монотонной трелью едва слышен был голос Ичимару:
- Предатель, предатель, какое унылое слово. Не могу я в нем отразиться. Когда вы говорите "предатель", мне кажется, это не обо мне.
- Ваши оправдания не касаются меня.
- Но я не оправдываюсь. Я удивляюсь. Неужели предатель - это я?
- Вы поздно стали разыгрывать безумного. Оставьте.
- Вы правы, конечно, суд мне уже не грозит, значит, можно и не изображать раскаяние. Мне просто казалось, вам будет интересно, ведь я совсем, ну совсем не чувствую себя предателем.
- Мне это неинтересно.
- Похоже, вы предвидели все заранее. А я испугался огня.
- Я знал, что вы испугаетесь, - ответил Бьякуя, и на мгновение ли в его голосе вспыхнуло что-то еще, кроме привычного равнодушия? Они обменялись знаками, как заговорщики, осмыслили случайные фразы, теперь их никто не мог разгадать. Цепочка удлинялась, к выдуманному детскому языку, к паролям и уловкам, к интимному лепету из губ в губы прибавлялся еще один шифр. Зеркала отражали и искажали друг друга.
- Забавно, мы зашли гораздо дальше. Нам даже не понадобилось смотреть на звездное небо. Как приятно, что Айзен-тайчо не придавал значения таким условностям.
- Вы ошибаетесь. Вы пришли туда же, куда пришли они, вы даже Айзену не сумели сохранить верность.
- Но я не предаю. Я меняю стороны.
- Еще вы говорили раньше, что вы ни на чьей стороне.
- О, разве я вам это говорил?
- Я не так безрассуден, чтобы ввериться вам, Ичимару.
- Я не рассчитываю на ваше милосердие, что вы. Если б моя жизнь была в вашей власти, тогда, я думаю, мне бы тоже пришлось пройти под перекладиной.
- Вы боитесь?
- Наверно. Но вы же сами видели, что это очень страшно.
Я оставила всякую надежду, срываясь, вспомнила Рукия, я знала, что мне незачем жить, я не жалела, я ничего не боялась, но я хотела жить, хотела, хотела, хотела...
- Поверьте, это очень страшно, Кучики-тайчо.
Во рту лопнула и разлилась горечь. Предсмертный ужас возвратился, и она стиснула зубы, только чтобы не закричать, не завыть от нахлынувшей тоски. Никому, колотилось в висках, никому, никому не желать такой смерти, красного ободка на шее, раскинутых невесомых рук. Предатель, щелкунчик, скворец, убийца, упокойтесь, упокойтесь, не узнав, не почувствовав в последний час, как раскачивается под ногами мост и спит внизу белый равнодушный город, как цветут акации, роняя лепестки на мостовые.
И в привидевшихся Рукие акациях, как в дыме, встал Ичимару, протягивая руку и предлагая спасение - но уже не ей, не ей. Жест был горделив и жалок, а терпения не хватило, и ладонь соскользнула вниз, словно натолкнувшись на преграду. Ни дряхлого стекла, ни меча не было между ними, но Бьякуя стоял недвижно, отвернув голову, и смотрел прочь. Надежда из рук Ичимару не занимала его. В конце концов, он был для нее слишком стар. А навстречу произносили, еще мягче и безмятежней:
- Не пугайтесь. Я всего лишь решил попрощаться с вами по-хорошему.
- Вот как?
- Тогда я не успел, право, и не рассчитывал на то, что вы появитесь... ну, дело прошлое.
- Да, вы правы. Я не жду от вас извинений.
- А все же, как насчет прощания?
- Вы опять покидаете Сейретей? - с безучастною вежливостью произнес Бьякуя, наступая на желтый цветок.
- Да. Карьеры в Готее, я думаю, мне уже не сделать. Но можно погулять и по миру живых. Пока я жил там, я думаю, я увидел не так уж и много. Вы не согласны со мною?
- Нет. Вас не станут преследовать, можете быть спокойны.
- Но и рады мне тоже не будут. В любом случае, нужно подождать пару сотен лет, пока эта история не забудется. А там... посмотрим.
- Полагаю, со-тайчо не захочет препятствовать вашему уходу. Вы можете быть спокойны.
- А я полагаю, что он хотя бы не всадит нож мне в спину. Тоже повод для радости, не правда ли?
- Тем не менее, - он говорил все тише, все скучнее, из одной гордости не прогоняя Ичимару прочь, - я не совсем понимаю, зачем вам понадобилось делиться со мною вашими планами. Пока вы не представляете опасности для Сейретея, мне нет до вас дела.
- Как вы жестоки, Кучики-тайчо.
- Вы рассчитывали, что я буду вам рад?
Ичимару вздохнул так горько, и даже Рукия не поверила ему. Он был прельстителен, не прелестен, костляв, словно маска, со сведенным ртом и слепыми впадинами глаз. Черное одеяние, белая баута укрывали его лучше любых лесов. Слабел запоздалый страх, она напрасно боялась повторения сна. Ведь она смотрела на него, а он ее не видел, и ничего больше не мог ей сделать. Полно, что значила теперь эта ненависть? Он уже разыграл ее досуха, до рассвета.
- Вы могли хотя бы притвориться, у вас хорошо получается, а меня завтра все равно здесь больше не будет. Вы ничего не теряете.
- Это вы так думаете.
- Вам так сильно хотелось убить меня? Вы обижены за эту случайность?
- Мне нет до вас дела, - повторил брат и отвернулся, потому что разговор был окончен.
Но Ичимару, назойливый Ичимару, не отпускал его и прятал пальцы в рукава так, что руки казались обрубленными. Не было ни прикосновений, ни шагов, бесцветные пряди падали на лоб, скрывая - как знать? - и расширенные глаза. Рукия ничего не могла разглядеть, но когда потом, позднее, вспоминала этот вечер, то верила, что все было на самом деле - и красная радужка под ресницами, и расплывающиеся зрачки, и бившаяся от волнения жилка на виске. Она чуяла чужое смятение - и, верно, чуял его и сам Бьякуя, медливший секунду, и две, и три.
- За сотню лет вы тоже не простите меня?
- Я просто забуду о вас. Можете считать это прощением.
- Лжете, вы не забудете. Вы не можете учесть все вероятности.
- Вы так думаете? - надменно спросил Бьякуя.
- Я уверен в этом.
Они умолчали о чем-то - так чудилось Рукие. Оранжевая дымная луна поднималась неслышно, скользила по небу. Ичимару вкрадчиво завел бледную руку за спину Бьякуи и, помедлив, поцеловал. Наверно, он ждал, что его оттолкнут, и Рукия ждала того же, иначе и быть не могло, - и поцелуй вышел совсем коротким, таким, чтобы только разобрать вкус чужих губ. По крайней мере, это было не больнее прошлого прощания.
- Вернемся домой, - безразлично сказал брат. - Становится свежо.
- Вы хотите изменить своему слову, вот как? Ваша сестра возвратилась в этот дом, там мне больше не рады.
- Я вижу, что вы в самом деле скучали.
Только шелест травы отмечал их шаги. Они хотели сохранить свою речь навсегда, умолкнув на полуслове. Если бы сейчас шел снег, можно было бы лечь в него лицом вниз. Давно ли брат мимоходом замечал ей, что лишь холод отрезвляет и избавляет от искушений. Во всем Сейретее он не нашел и крошки льда, чтобы завернуть в полотенце и приложить ко лбу.
Она знала, когда-нибудь даже ускользающему Ичимару не удастся уберечься. Никто не склонится над ним и не разделит умирания. Но все так же чисто и неутешно будет петь над городом свирель, все так же будут осыпаться кленовые листья, день за днем, год за годом. И вчерашнее солнце снесут вниз на черных носилках - туда, где останется и ее брат.
Домой не хотелось, там слишком сильно пахло теперь тревожными, палыми цветами. Гиацинтовый запах заглушал все и въедался так глубоко - и в изголовье, наверное, и в переплетенные рукава. Не скучно ли было ему, бесприютному, в этом тепле? Уже стыли неподвижные руки, а она все ждала, и надеясь, и желая, чтобы в третий раз ее все-таки нашли. В асфоделевой, голубиной ночи стихал щебет сухой, как хворост. Белесые звезды мешались все гуще, Рукия детски верила в совершенство. Не оттого, что она была влюблена, а оттого, что ей темно было с другими. Ей тоже показали что-то вечное - там, на ступеньках, сверху донизу оплетших скалу. Желтая пыль скрипела на зубах, болели высохшие глаза, и тогда ей ясно было, что не нужно никакого света. Золотые обмолвки, цикады пели, сидя на земле.
- Рукия!
Как он сумел подкрасться так тихо, выманить, выследить ее в ветвях? Ничего не изменилось с детства - Рукия пряталась, поджимая голые ноги, а он свирепо таскался за нею и предсказывал, что сорвется, упадет, переломает все кости, дура. Приходилось слезать, не достав ни орехов, ни меда, да ведь она и не ради еды лезла наверх. Облака и далекие башни были одинаково белы. И много лет назад, в Руконгае еще, Рендзи пробормотал в сумерках, растянувшись легко рядом с нею на твердом полу: "Но если что - я тебя точно поймаю".
- Рендзи, - сказала она, - Рендзи, Рендзи, Рендзи... Лови меня.
Так легко было тело, так прозрачен и синь воздух, так ярка луна. Цикады пели о двенадцатом часе. Не все ль равно было, что дожди подступали все ближе, что светлячки гасли в холодной черешневой траве. Рендзи протянул к ней руки, и Рукия прыгнула вниз.
-
-
27.01.2009 в 23:46Мне понравился стиль, хотя местами здесь звучит чуть ли не "Черная книга Арды" вместо Блича.
И все же это красиво.
-
-
27.01.2009 в 23:49-
-
27.01.2009 в 23:52-
-
27.01.2009 в 23:55-
-
28.01.2009 в 07:52-
-
28.01.2009 в 08:59-
-
28.01.2009 в 09:28-
-
28.01.2009 в 11:39красиво, только
местаминеловко. ну, всё равно, - интереснее... многого!это вам неслушайте,а, пустое )) было забавно, спасибо!-
-
28.01.2009 в 12:22Таэлле, спасибо. Серебряный век, действительно, дневал и ночевал тут.
~Akari~, а я, безусловно, этому очень рада.
гинолис, на здоровье!
-
-
28.01.2009 в 12:25-
-
28.01.2009 в 12:46Может быть, проблема в том, что этот фик - последний фик цикла, герои по ходу дела несколько "развились", вот и кажутся вам "не в характере"?
Т.к. «развились» в направлении ОТ оригинального произведения - то однозначно «не в характере». Без «кажется».
-
-
28.01.2009 в 12:52-
-
28.01.2009 в 13:01-
-
28.01.2009 в 13:32ну, было бы странно, если бы её не узнавали. все. ))
...господи, аффтар, да оос, конечно, оос! и что же? почему это вас пугает?
страсти по оосу, воистину
лучше напишите ссылки на предыдущие части - можно вас об этом просить? )
-
-
28.01.2009 в 13:46Вот ссылки:
"Удача" - toshokan.diary.ru/p55201697.htm
Драбблы - toshokan.diary.ru/p49871394.htm
"Животное лучше любых других" - toshokan.diary.ru/p48460644.htm
-
-
28.01.2009 в 14:06спасибо за ссылки. )
-
-
28.01.2009 в 14:11