[.wandering black hole]
Название: По шёлковой грани.
Автор: Raona
Бета : Jhater
Персонажи: Ичиго/Гриммджо, Орихимэ и Пёс. Намёк на несостоявшееся Гриммджо/Орихимэ. А также: Ренджи, Рукия, Урахара, Квинси-мл., Куросаки-ст., Бьякуя Кучики, упоминания Юзу, Карин, Садо, Ямамото, Кенпачи и отца всея арранкаров Айзена.
Рейтинг: R
Жанр: романс, драма.
Дисклеймер: Не для себя брал, Кубо-ками-сама, для других брал!
Предупреждение: AU. Мат и разговорная лексика. И «зверское» ООС Куросаки.
...Песок скрипит на зубах. Ками, кто бы знал, как его этот песок достал. Ладно бы песок обычный, а этот бесцветный совсем, безразличный, как всё тут вокруг. Удивительно ещё, как здесь вообще что-то цветное существовать может. Посмотришь на низкое небо в чёрных разводах, и кажется, что попал внутрь чёрно-белой фотографии.
Откопал. Где-то за развалинами, перерыв полпустыни, наверное, нажравшись этого песка на всю жизнь. Никаких больше пляжей ни в этой, ни в другой жизни. Растрёпанный, одежда порвана, весь в запёкшейся крови. Дышит тяжело, еле-еле, и Ичиго сам вздыхает так же. Успел, нашел. И хвалёная арранкарская регенерация не помогла бы. Как кукла, сломанный, и ни следа от того гордеца с шестёркой на спине, только влажные хрипы и измученное тело.
Иноуэ тут же подлетела. Милая, дорогая Орихимэ. Он бы сотню раз пожалел, что вообще в эту мясорубку попёрся, если бы не знал, что она таких жертв стоит. Бледная, заплаканная, белые арранкарские тряпки все измочаленные и уже посерели. А глаза сухие и ясные, пухлые губки твёрдо сжаты. Смутная гордость пробирает. Милая, замечательная Орихимэ. Не спрашивает ничего, молча раскрывает оранжевый купол над Джагерджаком, сосредоточенно смотрит на него, пальцы чуть подрагивают, а потом перестают. Ичиго готов назвать её самой красивой женщиной на свете. Куда там Мацумото и Йоручи. Вот сейчас, вся собранная, словно сама светится тёплым янтарным. Спина прямая, и волосы по ней спутанные стелются яркими змеями, подскакивают, вьются вместе с ветром. Если ещё кто заикнётся по поводу её неуклюжести – он оторвёт голову. Зубами отгрызёт. Или растопчет. Благо, опыт имеется.
- Куросаки, нафига он тебе сдался?
Торчащие во все стороны красные патлы и недобрый такой прищур. Куросаки тяжело вздыхает и поворачивается к Ренджи.
- Не могу я его бросить.
- Чего это вдруг тебе дырявого жалко?
- Если бы не он, я бы уже сдох, придурок.
- Сам такой!
- И еще раз назовешь их дырявыми – голову оторву.
Ренджи как-то странно косится. Зря он это про голову вспомнил, думает Ичиго. Ох, зря. Иноуэ слышит, но молчит. А Ренджи видел. Что угодно на кон – теперь доверять не будет. Он – точно не будет, пусть он его вроде как другом считает. За свои сто пятьдесят куда больше цинизма набрался, чем Ичиго за свои куцых пятнадцать. Абараи знает: сорвался раз – сорвёшься снова. Не сейчас, но однажды. Не досмотришь, не удержишь, и снова захлестнёт тёмным сладким искушением силы, проберёт по костям, въестся глубоко в остатки души и поставит очередную зарубку. Мол, запомни, Ичиго, дальше – больше. Сейчас Исида, потом – все, кто под руку попадёт. И не остановишься, пока не нажрёшься.
Ичиго тоже знает, что сорвётся. Голод не тётка, как говорится.
А голод он ой как хорошо прочувствовал. Вот как сейчас песок на зубах.
- Это с какого перепуга ты мне угрожаешь?
Ичиго смотрит, как рука лейтенанта тянется к мечу. И хочется ухмыльнуться по-чужому и съездить этому кретину по морде. За трусость.
Спина Орихимэ выпрямляется совсем уж неестественно. Сильная она. Удивительно сильная. Встала, остановила его, съехавшего с катушек. И сейчас всё понимает. Она тоже знает, что в следующий раз, наверное, остановить не сможет.
- Закрой рот, – непривычно спокойно отвечает Куросаки.
- Ичиго… - и предупреждающе, и вопросительно. И больше, чем его имя, не нужно.
Арранкары бывают разные. Один вон дыру ему проделал в груди и глазом не моргнул, а другая ради него своей жизнью рисковала. Этот, что под куполом валяется… А что этот, Ичиго сам толком не понимает. Он просто не может его тут оставить. Найдут остатки своих – порвут на лоскутки и сожрут с аппетитом. Предателей не прощают даже тут. И ещё во взгляде арранкара что-то такое металось, словно сейчас сломается и вывернется наизнанку, станет совсем другим. Словно одной ногой на тонкой, как шёлковая лента, грани держится.
Заметил Ичиго, потому что сам на себя из зеркала таким взглядом смотрит каждый день. Упасть боится.
- Просто они… - Слова где-то теряются, и Куросаки шарит взглядом по ненавистному песку в их поисках. – Понимаешь, Ренджи, они как люди. Кто лучше, кто хуже.
Абараи сначала лупает глазами удивлённо, а потом отворачивается и выдыхает куда-то в сторону. И руку убирает с занпакто.
-А я думал, что вроде как «своих» защищаешь.
Куросаки терпением не отличается. А уж сейчас и подавно. Что с ним этот разрисованный псих-учёный сотворил? Куда делся нормальный Абараи?! Тот, который не боится?
- А вот за это и вправду язык нужно вырвать.
Лейтенант угрюмо хмурится, пыхтит и мнётся. Ичиго остается только пожать плечами и усесться подальше.
Кусок какой-то стены. Большой, на обломанный зуб похож. Местами в чёрной копоти. На него Ичиго и садится. Закрывает глаза, подставляет макушку и затылок ветру. Упасть бы на эти холодные руки-крылья и лететь, куда несёт, чтобы так до бесконечности чувствовать. Волосы щекочет, и так спокойно вдруг становится, что он, затаив дыхание, замирает, сидит и слушает. Кажется, что даже мерное гудение щита над Гриммджо слышит. И как бешено бьётся сердце Орихимэ, как сопит обиженно лейтенант, а вдалеке о чём-то говорят Рукия с Исидой, стараясь не произносить его имени.
Вот бы так навсегда, чтобы ничего не было. Или было, но как раньше. Потому что дальше всё по-другому будет. Он-таки соскользнул со своей шёлковой грани, оступился. Стоит теперь наполовину чёрный, наполовину белый. И никто, совсем никто не поймёт, как это.
- Эй, рыжий.
Сопение где-то внизу, под его уставшими ногами. Ичиго щурит глаз - просто так, не от солнца же! – и смотрит вниз. Абараи чешет затылок, и красные пики волос забавно подрагивают.
- Чего тебе?
- Я, того… - видимо, у Ренджи тоже слова потерялись в песке. – Извиниться. Хрен с твоим арранкаром.
Ичиго глаз открывает и чуть внимательнее смотрит на лейтенанта. А может, Ренджи тот же самый остался, и это он, Ичиго, другой. Только на это совсем чуть-чуть всё равно. А так всё в порядке.
- Да забей.
- Что, дырявым называть можно? – Ренджи скалится немного нервно и ехидно.
- Нет. Просто забей.
Из-под ног доносится хмыканье и шаги в сторону. Каждый понял, что нужно. А ветер всё же ему нравится.
-----
Глаза синющие горят такой откровенной злостью, что сейчас выжгут всё к чертям из головы. Ичиго морщится. Немного жалко, что из души не всё выжечь могут. Чуточку жалко. Он почти смирился, что там есть изъян. Изъян сказал, что остальное – бесполезно, и он поверил. До этого не верил, и вон что вышло. Память Исиды не исправишь. А Орихимэ… она Орихимэ. Он ей так и сказал прямо, что любит. Только не как девушку. Как Орихимэ. Покраснела смешно, прошептала зачем-то спасибо. А потом быстро чмокнула в щёку и улыбнулась своими серыми и бархатными глазами. Словно всё само собой разумеется.
- Куросаки, какого ты меня сюда притащил?!
А рычит как! Как кошак самый натуральный. Куросаки усмехается, подумав, что был бы в релизе – бил бы по полу своим хвостом. Глухо, с силой, обманчиво плавно замахиваясь и тяжело опуская на деревянный пол.
- Некуда больше. Не домой же мне тебя брать.
Ичиго жмет плечами. Он спокойный. Он устал быть неспокойным. Он понял, что быть неспокойным – плохо. Ему это внушили посредством дыры в груди размером с его же голову. Можно было бы сказать спасибо за науку, но Улькиорра окончательно мёртв. Мертвее не придумаешь.
Джагерджак кривит губы недовольно, выдыхает шумно. А потом снова как подскочит. Раз пятый, наверное, за десять минут. И все с разными репликами.
- Я не про эту халупу говорю, мать твою, Куросаки!
- А вот мою мать не тронь!
Ичиго резко срывается и, схватив за ворот, опускает бирюзовую голову и синие глаза на уровень обзора.
- Мне тебя в песке нужно было оставить? Чтобы сдох или свои же сожрали?!
Моргает немного удивлённо. А затем снова скалит клыки и рычит. Всё же хвоста явно не хватает.
Ичиго спокоен. Почти как айсберг Кучики. Это он только внешне рвёт и мечет. А внутри – изморозь сплошная. Или пепел от сожжённого себя, облепил все стенки и притворяется снегом. Не понять, пока не попробуешь.
- Уж лучше бы так… чем сюда.
- Кретин! – рявкает в лицо арранкара Ичиго.
Рявкает, и эхо звенит изломанными на углах буквами. Умирать он хотел! Да как же. Ичиго тоже хотел – не разрешили. И не раз не разрешили, а теперь он малодушно мстит вселенной и тем, кто попадается на пути и так же хочет умереть. Такой вот вам закон всемирной компенсации. Чёрта с два он позволит ему умереть. Джагерджак перестаёт рычать и пялится на него зло, но уже как-то по-другому. И снова мелькает та самая грань, неуверенный надлом. Ичиго пытается поймать его, даже рот открывает, чтобы что-то сказать. Но видение прячется, и он забывает, чего, собственно, хотел. Отпускает ворот медленно, взгляда не отводит.
- Жил там, будешь здесь жить, невелика разница.
- Тебе откуда знать?
- Оттуда.
Трудно будет. Но без «трудно» у Куросаки не получится, иначе он не Куросаки вовсе. Джагерджак – зверь. Джагерджак – пустой. И дыра в животе вместо доказательства. Ичиго ничем его не хуже и не лучше, раз переступил грань. Он его поймёт. Поможет, по-свойски. По-зверски.
Тот словно чувствует, о чём он думает, щурит кошачий синий глаз.
- А где я тут жить буду? С тобой что ли? – хмыкает Гриммджо, ждёт внимательно, проверяет.
И Ичиго осеняет. Как Ньютона яблоком по макушке.
- А хоть со мной, – в тон арранкару отвечает он и идёт к двери. – Завтра поговорим ещё.
Сёдзи скрипят еле слышно, словно подводят невидимую черту между до и после.
----
Урахара настырен в своей обычной манере, только смысла этой настырности Ичиго в толк не возьмёт. Не так уж он и глуп, чтобы не понимать: Урахаре доверять – класть с улыбкой голову под чужой топор. Хочешь музыку – плати за музыку. Хочешь сам музыку делать – учись играть. В любом случае просто так только мысли в голове.
- А ты уверен, Куросаки-сан? Семья – это важно, – многозначительно смотрит Киске из тени своей панамы.
- Уверен. И вам ясно, почему.
Панамка сдвигается на бок, и под ней чуть хмурятся брови, а глаза становятся серьёзнее занесённого меча.
У Ичиго другого выхода нет. Он не за себя боится. На себя ему стало плевать ещё когда за Рукией шёл в Сейрейтей. На себя - плевать, но ради других воскреснет, если понадобится. Поэтому Куросаки не станет жить с семьёй в одном доме. Боятся либо за себя, либо себя. Вот у него именно второй случай. Лучше отселиться, чем однажды понять, что твои руки испачканы в крови самых близких, за которых ты шёл кромсать себе подобных.
Острый взгляд сверкает напоследок, а потом сменяется на бездонную усталость. Киске - он тоже человек, взрослый, не одно столетие переживший, не одну смерть. Он понимает, пусть и скотина порядочная. Уж в чём, в чём, а в этом Ичиго ему верит безоговорочно. Киске лезет в карман, достаёт связку ключей и смятый лист с адресом.
- Тогда держи, раз уверен.
За спиной Ичиго дёргается арранкар. Одетый в шмотки Ренджи, несуразный в их цветастости. Он ему доходчиво объяснил, почему будет жить с ним в одной квартире. При помощи слов и ручной силы. Что срал он на его территорию и независимость, что ему надо где-то жить и отвечать за его долбаную арранкарскую морду при этом. Гриммджо же плевался ненавистью, лязгал кучей оскорблений в ответ. А потом Ичиго невзначай показал ему, как он «по-зверски» его понимает. Не особо внушительно, так, напомнил, какого хрена он собирается жить с отморозком, вместо того, чтобы привычно обретаться под тёплым семейным крылышком отца и сестёр. Смотрел в синие глаза, вытирая его плевки об него же самого. И стало хорошо. И стало честно. Зверь зверя рассмотрел и принял.
Киске кидает короткий взгляд на арранкара и вкладывает в руку Ичиго заветную безопасную свободу.
- Спасибо, Урахара-сан. – Ичиго даже расщедривается на уважение.
И он ему по-настоящему благодарен, если уж до конца честно. Отчасти за разговор с отцом.
Это тема отдельная. Про неё Ичиго думает уже когда выходит со двора магазина, вполуха слушая шаги за спиной.
Как только вышел из портала, плечом поддерживая арранкара, так сразу и наткнулся. Весь в бинтах, перемотанный, а взгляд виноватый. Отчего – не понял сразу, не сообразил, пока форму шинигами в тех отрепьях, что на отце были, не разглядел. Всё равно кинулся, чуть не настучал по физиономии. Ну какого полез?! Какого, когда тут весь Готей был? Ишшин хмурил брови, да так знакомо, что Ичиго поперхнулся. Хмурил и объяснял, что вот он, пятнадцатилетний остолоп, сорвался в чужую даль за девчонкой, что от отца всё скрывал. И ему после этого сидеть дома?! Куросаки он и в предыдущем поколении Куросаки. Как торговая марка, менос задери. Ичиго расхохотался тогда и, хлопнув отца по плечу, кивнул. Один от другого скрывал, что он шинигами. Семейка с придурью, но родная. До дрожи. Тут же выудил из суетливой толпы Иноуэ, попросил помочь последний раз, отвёл к отцу. Орихимэ ресницами похлопала, ротик округлила, но щит поставила. Как и тогда – молча. Без лишней суеты. Потом и вовсе заулыбалась, о чём-то с Ишшином болтая.
Пока всё устаканилось, пока он разбирался с воинственным арранкаром, пришлось всё же говорить серьёзно. Сидели на веранде у Киске, пили чай. И говорили. Серьёзно, вполголоса. Урахара молчал, даже свой веер на стол положил, слушал. И когда Ичиго сказал, что уходит жить с арранкаром, Ишшин вдруг заупрямился. Как так? Дом есть, а арранкара… Да пусть с ними живёт. Арранкары они как люди… Урахара вдруг хлопнул по столу и попросил молодёжь удалиться. Молодёжь особо не возмущалась, для вида скорее. И подслушивать не стала. Только когда вернулись, отец дал добро. О чём они говорили с учёным, не рассказал, просто ответил, что раз уж он в Уэко сбежал без спроса, то, что разрешения съехать просит – уже хорошо. И чтобы навещал почаще попросил. С арранкаром вместе.
На плечо ложится ладонь, и Ичиго останавливается, молча повернув голову и ожидая вопроса. Гриммджо ждать себя не заставляет, спрашивает:
- Куросаки. – С протяжным вибрирующим «р» - А ты действительно уверен?
- На все сто. – Ичиго медленно кивает и отворачивается.
Куда ему теперь не быть уверенным?
----
- Шинигами, ещё раз свои носки кинешь на мою кровать – убью, – лениво рычит Джагерджак.
«Убью» это у них ласково, не обидно. Как подзатыльник друг другу почти дружеский.
- Понял, понял.
- Нихера ты не понял, шинигами.
Ну, носки. Ну, раскидывает. Тоже мне аккуратист, думает Куросаки. Когда поселились отдельно, у Ичиго вдруг образовалась привычка раскидывать одежду. Дома не пораскидываешь. Юзу придёт и настучит морально за безалаберность, потом присоединится Карин и папаша. И от всех каждый раз так получать – да лучше стать самым аккуратным на свете. А тут – свобода.
« - Ещё раз мою зубную щётку возьмёшь, Джагерджак - убью!»
« - Туши бычки в пепельницу, придурок!»
« - Сегодня твоя очередь готовить завтрак, арранкарская твоя задница. И не зуди мне над ухом.
- А то?
- А то познакомишься с силой летающего будильника.»
« - Куросаки, я тебя прибью.
- А?
- Это МОЙ свитер!»
Месяц с хвостиком так и живут. Местами забавно, местами по тонкой шёлковой грани. Даже новоселье справили. Пара бутылок саке, ящик пива. Ренджи, Рукия, Чад и Орихимэ. На арранкара косились, а потом привыкли. После половины ящика и первой бутылки. Квинси не пришёл, Куросаки не обижался. Они всё между собой выяснили, без лишних ушей. На крыше школы. Ветер трепал слова, пытался их сорвать и унести. Исида был холоден, как морозный декабрь. А Ичиго извинялся. И жаловался отчасти. На себя и то, чего никто не поймёт, кроме, разве что, арранкара. Исида всё выслушал, может, мысленно даже в блокнотик записал и пометил галочкой, уж больно сосредоточенно слушал. Потеплел до неуютной середины ноября. И на том Куросаки был благодарен, за что Джагерджак тут же обозвал его кретином. Мол, нафига он тебе сдался, такой друг, раз не верит? Ичиго ткнул очередную сигарету в початую пепельницу из консервной банки и честно ответил: он бы тоже так сделал.
- Куросаки, ты жрать идешь или как?
- Иду, иду, – ворчит Ичиго и, скинув второй ботинок, идёт на кухню.
Квартира у них однокомнатная, но довольно просторная. Кухня так вообще гигантская, в футбол можно гонять. Светлая, уставленная всем необходимым. А вот пепельницу он так и не купил. То забывает, то приходит время оплаты счетов, и денег становится катастрофически мало. Что за квартиру они платят самостоятельно, Ичиго настоял, хотя отец переубеждал долго. А чего им бездельничать? Этот синеволосый пусть обживается в мире людей. Тут ему никто не будет жратву носить, тут не Лас Ночес. И он, Ичиго, не панацея. Джагерджак орал долго, внушительно, так, что стёкла звенели и в конце концов Куросаки пришлось его скрутить, притащить к Урахаре в подвал и вправить мозги банкаем. С бывшим Эспадой иногда по-другому не получается. Тот ловит от этого некий неведомый Ичиго кайф. Ичиго не возражает. Не ржаветь же Зангецу, раз есть возможность тренироваться.
Куросаки принюхивается. Пахнет неплохо. Арранкар не блещет кулинарными талантами, самому Ичиго часто некогда. Школа, уроки, а ещё работа по сменам в магазине. Юзу их подкармливает пару раз в неделю, но Юзу ещё Карин и отца кормит.
- Чем сегодня будешь травить? - Ичиго хмыкает и разваливается на любимом месте кухонного уголка. Квартира в европейском стиле, в спальне-зале у них две кровати и монструозные книжные полки до самого потолка, которые делят всё огромное пространство надвое. Во второй половине диван с телевизором и пуфики вместо кресел. Симпатичное холостяцкое логово, как выражается Рукия. Отношения с шинигами у него если и похолодели, то не особо, на пару градусов. Заходят, когда дежурят в Каракуре.
- Иди ты, придурок, – огрызается арранкар и водружает на стол дымящиеся тарелки. – Успел только в магазин за курицей забежать.
Чаще так и питаются полуфабрикатами. Ичиго втягивает в себя запах еды, и желудок урчит довольно. Со смены он приходит порой поздно, и арранкар обычно не ждёт его. А тут вот на тебе.
- Чего меня ждал?
На вилку уже накручена лапша, исходящая паром. Бывший Секста плюхается с другой стороны стола и, так же ловко сорудовав вилкой, отправляет её в рот, довольно пережёвывает.
- К Иноуэ заходил, она кормила.
- И как?
Зная предпочтения Химэ, Ичиго только удивляется.
- Нормально. Я голодный был.
На голодный желудок и магазинная курица, и стряпня Иноуэ - что манна небесная. Едят дальше молча. Посуда через пятнадцать минут препирательств моется злым Джагерджаком. Куросаки курит в открытое окно и слушает шум воды в раковине.
- Слушай, рыжий. – Кран закрывается, и теперь арранкар гремит посудой, расставляя по местам. – У тебя вообще девка хоть раз была?
Давиться сигаретным дымом невкусно и опасно. Ичиго кашляет в кулак и удивлённо смотрит на арранкара. И с чего такой интерес к личной жизни Куросаки Ичиго? Тот подходит, нагло выудив из его пачки сигарету, подкуривает.
- Ну, так? – Дым на фоне белого потолка неотличим почти. Гриммджо щурит свои синие дикие глаза и криво ухмыляется. – Раз молчишь, значит, не было, а?
- Тебе какое дело? – резко и угрожающе вопрошает шинигами.
- Да для общего развития.
Ухмылка самодовольная, такая, что её охота подправить хорошим размашистым ударом. Давно его никто в такое вот дурацкое положение не ставил. А была «девка» или нет – какая разница? «Девка» дело преходящее, насколько он понимает чужие россказни о жизненном опыте.
- Не было, – в конце концов честно отвечает Ичиго. – Можно подумать, ты такой ловелас.
- И что… - арранкар очень намекающе выгибает бровь, пропустив последнюю часть ответа - …не хотелось?
Сигарета летит в окно оранжевой точкой. Ичиго краснеет. Тихо матерится сквозь зубы и краснеет, отчего ухмылка растягивается по-пошляцки широко.
- Отвали со своими вопросами, Джагерджак.
- Я-то отвалю.
Арранкар затягивается глубоко и со смаком, и выдыхает прозрачное белое облако так же. Да и не сожалеет Ичиго об этих девках. Потому что с трудом понимает, что с ними делать. То есть что – понимает, но как их к этому склонять, и думать не хочет. Ему пока надо думать над тем, что в холодильнике пусто, а аванс через неделю. И о том, куда он будет поступать в следующем году и доживёт ли он вообще этот год до конца. Мало ли.
- Эй, шинигами.
Он поворачивается к Гриммджо, вдумчиво мусолящему в консервной банке окурок.
- Чего? Опять про…
- Ты к Орихимэ пробовал подкатывать?
Ренджи у него тоже как-то про это интересовался. А что? Самое близкое, самое вроде-как-доступное. Сейчас бы он ему за это хорошенько постучал по голове. Орихимэ для него возведена в ранг святых. Как и для Джагерджака, пусть тот никогда и не признается, насколько благодарен Иноуэ за свою живую и здоровую тушку.
- Нет, не пробовал.
Оба молчат, продолжая стоять у открытого окна. И Куросаки понимает, какой будет следующий вопрос. Даже знает, с какой интонацией и какими словами. Выдохнет одно-единственное «Можно?» с вопросом где-то в глубине, под нахальным полуехидством. Понимает, что запрещать не будет. Смотрит пристально, заключая что-то вроде договора.
- Можно. – Ичиго отворачивается и, глядя на светлый блик от лампы чуть слева от самого центра комнаты, продолжает тихо и серьёзно. – Но сделаешь ей больно – я тебя убью.
Джагерджак кивает, это и видеть не надо, просто знать. Настолько, насколько он научился знать его. Убьёт, и рука не дрогнет, пусть он хоть десять раз знает и понимает его. Арранкар бы сам убил.
----
- Какой нахуй ограничитель?!
Ичиго почти рычит, и плевал он на свой лексикон. Человек-айсберг от этого точно не растает, только ещё безразличнее рожу сморозит. А вот ограничитель, который они вдруг решили на арранкара надеть – это уже повод. Для Ичиго почти повод войны. Им что там совсем нехрен делать, в их сраном Сейрейтее?!
Сидящая рядом Орихимэ вздрагивает и осторожно касается его руки.
- Куросаки-кун…
- Куросаки. - Бьякуя роняет его имя на стол в нетронутый чай. – Выбирай выражения.
- Да плевал я на выражения! Он тут второй месяц живёт, и ничего не сделал, на кой чёрт ему этот ограничитель? Или Ямамото только опомнился?
- Это приказ свыше и не подлежит обжалованию.
Заразительный всё же Кучики мужик. «Заморозительный». Ичиго вдруг совсем не хочется орать и что-то доказывать. Льдистая корка внутри хрустит тихо и смерзается ещё больше. Бьякуя только капитан. Пусть и строит из себя отморозка, а наверняка понимает, что приказ глупее не придумаешь. Но куда он денется, раз главный приказал? А Ямамото… Ичиго хмыкает и ощущает, как при имени этого человека ему невыносимо хочется впиться в чьё-то горло, сухо, безэмоционально и голодно впиться. Чтобы точно и на смерть.
- Его что, навсегда хотят лишить силы? – Похоже, его неожиданное спокойствие Кучики удивляет и как-то настораживает.
Новость принесли ему, а Джагерджак потопал в магазин как раз. Куросаки лихорадочно думает, как теперь говорить арранкару, что «ублюдочные шинигами» из Готея хотят отнять у него силу. Сила – это не жизнь. Скажи, что его завтра казнят, арранкар бы успел перекусать глотки всем, кто подвернётся, прежде чем его убьют. А тут отбирают то, на чём всё в нём держится. Без силы он больше не арранкар, он кто угодно, кроме Гриммджо Джагерджака. Уж лучше сдохнуть, чем терять себя. Ичиго поклялся, что сдохнуть этому идиоту не даст.
Вот тебе и выходные, и ужин.
- Где арранкар? – вместо ответа говорит Кучики и сверкает ледяным взглядом на притихшего Абарая. Тот тут же с ловкостью фокусника извлекает откуда-то два чёрных круглых браслета. Становится от этого его жеста как-то до гримасы противно. Выслуживается. Оба смотрят на Ичиго и ждут ответа.
- Тут арранкар. – Ответ сам приходит и ставит магазинные пакеты на стол. – Чего надо?
Оглядывает долгим взглядом готейцев, а потом вопросительным - Ичиго, и уже потом чуть беспокойным - Орихимэ. Замечает браслеты, хмурит брови. Наверняка догадка уже скребётся неприятно на самом краю сознания.
- По приказу генерала Ямамото Генрюсай Шигекуни… - начинает Кучики своим ровным тоном, но Ичиго перебивает его речь, глядя прямо на арранкара:
- Они хотят надеть на тебя ограничитель.
Тихо, твёрдо и осторожно. Потому что по тонкому шёлку, по самой грани. Даже Кучики не возмущается. Ему и самому видать не в радость торчать тут и выносить чужие приговоры. И опять тишина, только стрелки часов где-то на стене щёлкают, разрубая тишину на ровные доли.
- Эти? – кивает на браслеты арранкар. Щурит дикий синий на Ичиго, не отрываясь. Потому что это придурок Куросаки его притащил сюда, ему и отвечать за всё остальное.
- Эти.
Арранкар наконец поворачивает голову к Кучики. Тот еле заметно кривится, наверное, впервые за всё их знакомство.
- Какого чёрта? На сколько? – рычит Гриммджо низко, и тонкие пальчики Иноуэ чуть сильнее сжимают руку рыжего шинигами.
Он и сам боится, что тот сейчас кинется. Не удержится и сорвётся. Черт с ним, с Кучики и Ренджи, думает Ичиго, но если сорвётся арранкар, придётся и ему вслед за ним, чтобы остановить.
- Испытательный срок на полгода. Если поведение осуждённого будет удовлетворительным, ограничитель снимут. Если нет, то объект подлежит устранению как опасный элемент, – сухо информирует Бьякуя. Зато как наблюдает. Зорко, всё подмечает.
Подсудимый?! Да будь проклят Готей, Совет и вся эта их грёбаная небесная канцелярия! Суд без подсудимого, приговор для без вины виноватого. Арранкар снова поворачивается к нему, смотрит и во взгляде всё читается. Полгода каторги по вине Куросаки Ичиго.
Не кидается. Молча, как в замедленной съемке, подставляет руки. Кучики кивает и надевает на каждую по чёрному кольцу браслета. Замеревший, вытянувшийся по струнке Ренджи еле слышно выдыхает с облегчением.
Он молчит, когда уходят капитан и лейтенант шестого. Когда Ичиго возвращается на кухню, он тоже молчит и смотрит застывшим бешеным взглядом на чёрные полосы поперек руки. Отрывает его лишь для того, чтоб перевести на Куросаки. Так они стоят и смотрят. Орихимэ бесшумно поднимается, проходя мимо него, кладёт руку на плечо и заглядывает в оба лица сразу, как-то умудряется.
- Я зайду завтра, Куросаки-кун, Гриммджо-кун.
Голос её чуть дрожит. Не от страха, от беспокойства. Милая Химэ. Ичиго даже не может предположить, что было бы, не будь она рядом. Арранкар отмирает и выдаёт хрипло:
- Я провожу.
- Нет, нет, что ты, я сама… - начинает было Иноуэ, но бывший Эспада отрицательно мотает головой. – Хорошо. До встречи, Куросаки-кун.
За ними глухо хлопает дверь, и Ичиго тяжело оседает на стул, зачем-то торчащий посреди кухни.
Вечером приходит насквозь пропахший своей виной Ренджи. Ставит на стол саке. Пьют они то молча, то за резким разговором. О Готее, о том, что на выловленных после битвы арранкаров надевают такие же браслеты. Гриммджо скалится недобро и говорит, что ему плевать на других. Про себя ничего не говорит, да и необязательно. Лейтенант уходит к утру, а Ичиго ещё час слушает чутко, как по квартире ходит арранкар, как шумит посудой и смотрит телевизор. Засыпает он только когда соседняя кровать скрипит, проседая под тяжестью чужого тела.
----
За всю неделю он так и не решил, чего ему охота больше: пойти перегрызть горло Ямамото или же Джагерджаку. Последний ходит угрюмый, теребит браслеты и корчит рожи. Называет их бабскими побрякушками. Такой арранкар не по вкусу Куросаки. Он сюда съезжал жить с обычным, почти родным буйным Гриммджо, а не этим тихо мертвеющим полудурком. И эта злость, в отличие от злости на Ямамото, его собственная, не голодная в ледяных корках, а обжигающая огнём спину при каждом пойманном скрыто-обречённом взгляде.
- Это всего лишь полгода, Джагерджак!
Чашка с кофе гремит о стол звонко, раскалывая дурацкое молчание после его вопроса, какого черта арранкар сидит тут и наматывает сопли на кулак. Гремит в ушах Ичиго, и он вскакивает, подлетает к бывшему Эспаде.
- Чего молчишь?!
- Отвали, шинигами, – раздражённо бросает арранкар ему в ответ.
И не собирается. Он уже обещал ему один раз дать по роже, если Джагерджак её так кисло сворачивать будет. Пришло время обещания выполнять. Молча заносит кулак, размахивается и, сжав губы в нитку, опускает на скулу арранкара. Голова дёргается, откидывается назад и тот, пошатнувшись, оседает на подоконник.
- Охренел, урод?
Трёт покрасневшую щеку, рычит невнятно.
- Это ты охренел! – взрывается яростью Ичиго. – Прекрати киснуть сейчас же! Кто ты после этого? Полгода потерпеть не сможешь, сразу нюни распустил?!
- Нарываешься, Куросаки. – Глухо, раскатисто, но не встаёт с подоконника.
- Нарываюсь. – Кулаки сжаты, руки вытянуты вдоль тела. Ичиго ждёт и не дожидается того, что, по его мнению, дожно быть правильной реакцией Гриммджо Джагерджака. – Ну, давай, бей!
Джагерджак на него смотрит как на идиота, не понимает. Он тоже не понимает толком своего поведения, но точно знает, что так надо. Иначе сам ещё через недельку станет таким же.
- Бей!
- А хер там, – выплёвывает арранкар и молча достаёт из пачки сигарету. Даже подкуривает, с демонстративным безразличием не обращает взгляда на сердито сопящего Куросаки. Урод дырявый. Ренджи тогда запрещал говорить, а сейчас самому по-другому не выразиться.
Подкуренную сигарету он вырывает из пальцев, сминает в руке, не отрывая взгляда от рычащего арранкара. Размалывает табак и бумагу в ладони, высыпает на пол серо-коричневые ошмётки, плавно летящие вниз. Усмехается в рассерженное лицо. Ну, а теперь? Станет его арранкарство драться, когда ему в морду плюют, или уши прижмет опять?
- Ублюдок!
Стал. Сгрёб одной за ворот, второй под дых. И понеслось. Рычат, поливают друг друга руганью. За что - уже плевать, главное, за удар – ударом, за укус – укусом. Валяются по полу, грызутся, щурят глаза, вцепляются друг в друга - почти насмерть, и никто не уступит. Трещит ткань, хрипит тяжёлое частое дыхание. И так правильно, так надо. Ичиго хохочет и с удовольствием впивается зубами в чужую шею, за что ему выворачивают руку. Больно, до искр перед глазами хорошо. Тут нет Готея, нет ограничителя. Тут ничего лишнего нет, за гранью. Пусть по другую сторону есть Ичиго, который ходит в школу, собирается поступать куда-то, который живет с придурковатым Джагерджаком на одну зарплату и подачки из родительского дома. Есть Джагерджак, который, в свою очередь, осуждённый на полгода тихого гниения в бессилии арранкар. Это далеко, это не сейчас. Сейчас солёный металл крови на языке, сдавленное дыхание под губами, острая боль в руке и шёлковое безумие.
Куросаки отпускает кожу, глотает сгусток крови, отталкивает арранкара. И смотрит на него такими же, как у него, дикими глазами. Разве что цвет другой. Облизывается, улыбается.
- Ты мне любимую футболку порвал.
- Новую купишь.
- Ты и купишь, – кривит разбитые губы Гриммджо. – Нахера ты мне шею прокусил?
- Не сдохнешь, и ладно.
- Урод хренов.
Улыбаются радостно, довольно. Купит он ему футболку. А шея - и вправду не смертельно, через пару часов Иноуэ обещала заглянуть, она-то точно вылечит. Главное, арранкар теперь правильный. Настоящий Джагерджак, а не его полумёртвое подобие.
Орихимэ приходит с Рукией. Та крутит пальцем у виска и обзывает их ненормальными. Орихимэ только улыбается и расставляет над каждым по очереди щит трёх звеньев. А потом они смотрят какую-то забавную чушь по телевизору, и Джагерджак гогочет и лопает чипсы под его ворчание о чистоте помещения и очереди убираться. Как подозревает Ичиго, смеётся тот совсем не над тем, что происходит на экране.
----
Квартира встречает его тянущей тишиной и потёмками. Они-то и настораживают. Дома всегда горит свет, потому что кто-то тут всегда есть. Либо он, либо Гриммджо, либо зашедшая Иноуэ, которой они давно дали запасные ключи. Оба раздолбаи, посеют обязательно, а умничка Химэ нет.
- Эй, Гриммджо? – зовёт темноту Ичиго и, скинув ботинки, идёт сначала на кухню. Та пуста, и что-то внутри шевелится, похожее на холодного червя, белёсого, слепого. Червь вытягивается, заполняя собой всего Ичиго, когда он находит порванную куртку на полу, заляпанную кровью.
В зале тихо, только со стороны кроватей - тихий шорох и стон. Болезненный. Свет включить забывает, кидается сразу.
- Что случилось?
Арранкар лежит на кровати, свернувшись клубком.
- Ничего.
- Говори!
- Отвали, Куросаки, – скрипит Джагерджак сквозь зубы. Сверкает из-под челки лихорадочным синим и злым.
Тоже тут герой нашёлся! Хочется этому герою напомнить, кто он и как себя вести должен. Но по бледному в полутьме лицу видно, что ему досталось достаточно. Ичиго настойчиво тянет его руку, прижатую к груди. Арранкар почти не сопротивляется, стонет болезненно, скрипит зубами.
- Кто это был?
- Какая разница.
- Гриммджо, – предупреждающе и с просьбой.
Арранкар кашляет, кривясь. Хорошо, не с кровью, значит, лёгкие целы. Почти целая планета счастья. Отдышавшись, переждав боль, Джагерджак пытается встать, но тут же падает обратно. Кто, кто? Кому оно понадобилось? Если бы бывшие свои искали, он бы тут арранкара не нашёл. Готей? Подло слишком для них. Ичиго хочется сорваться сейчас же, найти и выместить голодную ненависть, поднявшуюся изнутри. Он встаёт и идёт искать телефон. Иноуэ. А сам - искать того, кто мог это сделать. По запаху найдёт, по глазам вычислит, перевернёт полгорода и вывернет скотов наизнанку. А зачем ему это – неважно.
- Не смей, – хрипит арранкар с придушенной угрозой, словно и вправду может что-то сейчас сделать.
Снова заходится в кашле, и звук заставляет Ичиго сжимать нервно кулаки, до хруста костяшек. Сломанные рёбра это ерунда. Химэ успеет.
- Я позову Иноуэ.
- Нет!
Ичиго оборачивается к Джагерджаку.
- У тебя рёбра сломаны.
- Это гигай.
- Ограничитель придётся снимать, чтобы его менять. А для этого ещё чёртову прорву времени ждать разрешения из Готея. Не дури.
Приподнимается-таки, пошатывается из стороны в сторону, а лицо ещё бледнее, как меловая маска. Дурак несчастный, терпит. Только кому назло?
- Ичиго. – Он вздрагивает оттого, что впервые слышит свое имя от арранкара. – Ты что, не понимаешь?
Это хуже, чем обвинение в его бессилии. Непонимание - это даже не оскорбление, не просто плевок в лицо. Непонимание - та самая грань между ними и всем остальным. Не понял – бросил подыхать в одиночестве, предал.
Арранкар будет арранкаром, как ни крути. Ичиго с ним не для того нянчился, чтобы потом бросать. Джагерджак это пятьдесят процентов гордости. Без неё он только половина, пустая половина.
- Понимаю.
Сломанные рёбра срастутся. Урахаров гигай от тела почти ничем не отличается. Или Иноуэ его уговорит сама. Не суть важно. Пусть потом сам ищет тех, кто бил. Он точно найдёт.
Арранкар кивает благодарно и падает на кровать уже без сознания.
----
Они идут по улице, и улица отвечает им хлюпаньем серых луж. Оба мокрые, зато сытые. Юзу их на неделю вперёд накормила. Отец был доволен и сиял начищенной до блеска монетой. С арранкаром они хорошо поладили, Ичиго даже завидно стало. Сам он с отцом не так, всё ещё чуть на расстоянии. Рёбра и вправду срослись. Не без помощи Орихимэ, конечно. Пришла, словно чувствовала. Уговорить арранкара у неё не получилось, но потом, когда тот заснул, пробралась бесшумно, так, что чуткий кошачий слух не уловил, подлечила. Не совсем, но выплёвывать лёгкие Джагерджак перестал. Сказала, раз для Гриммджо-куна это так важно, то она залечивать не будет, но вот в таком состоянии оставить не может. Весь вечер сидели с ней и болтали. Про школу, которую Ичиго, как ни старался, всё же довольно часто пропускал. Про то, что дальше. Иноуэ сказала, что пойдёт на медицинский, раз уж её судьба лечить чужие раны.
- Гриммджо. – Он вдруг вспомнил про разговор месячной давности. – А что у тебя с Химэ?
Арранкар, хохотнув, кидает весёлый взгляд на Куросаки.
- Ты бы ещё через год вспомнил.
- Не заговаривай зубы, арранкарская твоя морда.
- Да ничего. – Гриммджо жмёт плечами и поглубже суёт руки в мокрые карманы. – Нафига я ей такой, Куросаки?
- В смысле? – опешив, выпаливает недоуменно Куросаки. И только потом вспоминает про забытые ограничители, скрытые длинным рукавом.
- В том самом.
Вся весёлость как-то мигом слетает с арранкара. Для себя самого он неполноценный. А кто будет взваливать на себя ответственность защиты, зная, что сил нести не хватит? Гриммджо Орихимэ не бросит, если сунется. Потому что Орихимэ – это Орихимэ. А остальные особи женского пола ему до одного места. Рукию арранкар вообще за девушку не считает, на что та обижается.
« - Да какая ты баба, если с мечом ходишь?»
В Эспаде была женщина, способная постоять за себя. Таких арранкар женщинами не считает. Они равны ему, значит, не женщины. А вот Иноуэ хрупкая, Иноуэ добрая. Женщина. Орихимэ надо защищать. За упавший волос с её головы руками голову оторвёт обидчику. И не важно, принадлежит Химэ ему или нет. Ичиго с ним абсолютно солидарен. Иначе бы в Уэко ноги его не было.
Джагерджак вдруг останавливается и смотрит в сторону, куда-то под ноги.
- Стой-ка.
Чёрная свалявшаяся шерсть местами в крови, полуха обгрызено. Пёс тяжело дышит, и Ичиго вдруг вспоминает, как копался в уэковском песке в поисках полуживого арранкара. Вспоминает его релиз и гриву бирюзовых волос, и кажется, вот-вот сейчас она снова рассыплется по плечам. Рёбра подрагивают, и собака скулит. Гриммджо присаживается перед ним на корточки, смотрит на пса, а пёс на него, даже скулить перестаёт. Рука арранкара медленно тянется к пораненному боку. Пес глухо рычит, предупреждающе, и бывший Эспада широко скалится ему.
- Что, пойдёшь с нами, оборванец?
Собака тянет чужой запах, облизывает чёрный нос. А потом вдруг и руку арранкара, пригнув торчащие уши к затылку. Куросаки за его спиной улыбается.
- Кот и собака вместе?
- Иди к чёрту, – нараспев тянет Гриммджо и встаёт, всё ещё глядя на пса. – Пойдёшь или нет?
- Пошли, пошли. – Ичиго нетерпеливо тянет арранкара за руку. Мокрые кроссовки это неуютно. Охота покурить нормально, под тёплый душ и кружку свежего горячего чая.
Через десяток шагов он понимает, что пёс медленно хромает за ними. Матерится сквозь зубы. К Орихимэ – это крюк, а тело уже, кажется, на все сто состоит из воды. Но пёс ранен, пёс напоминает ему свернувшегося клубком на кровати арранкара, и Куросаки становится плевать на все проценты влажности.
----
- Куросаки… какой тебе раз повторяю: это МОЙ свитер!
- Да знаю.
У арранкара голос сонный. Кормиться за счет Ишшина даже Джагерджаку стало неуютно. Вот и пошёл работать туда же, куда и Куросаки, только в ночную. Теперь каждый раз его встречает заспанный, помятый Джагерджак и вчерашний ужин в холодильнике. Холостяцкая романтика да и только.
- Тогда какого черта ты его постоянно берёшь?
- Путаю, – бросает на ходу Куросаки и ныряет в светлое нутро ванной. Под душ, а потом за стол. А потом успеть сделать домашку. И если сегодня Джагерджак выходной, можно будет погулять пару часов. Наверняка ведь дрых и про Пса забыл.
Пса звали Псом. Придумывать имя было катастрофически лень обоим, да и идей не водилось. Доверять же кличку кому-то из женщин или Абараю, зачастившему к ним, не стали. Так что пёс остался Псом.
- С чем, придурок? У тебя такого нету.
- Иди лучше Пса покорми. – Ичиго выглядывает из-за двери ванной. – Он меня чуть с ног не свалил.
Не рассказывать же арранкару, что этот ЕГО свитер нравится самому Куросаки. Тёмно-синий, почти чёрный и до безобразия мягкий. И пахнет домом. За четыре месяца он уже привык считать их квартиру домом. Своим собственным, обжитым. Отец как-то говорил с Ичиго, как тот дальше будет, ведь не всю жизнь ему с арранкаром жить. Что потом будет семья. В ответ Ичиго хмурился чуть ли не забыто и говорил, что когда будет хотя бы что-то похожее, то подумает. Соврал, но немного. Семьи не хотелось, отчасти потому что своей семьей он считал посерьёзневшего за последнее время арранкара, Химэ, ставшую для него третьей сестрой, и, конечно же Пса. Заботиться о ком-то ещё совершенно не хочется.
Куросаки вздыхает и вешает полотенце, брошенное на стиральную машинку. Что Джагерджак с ним, с полотенцем, делает, что оно постоянно оказывается мокрое и на машинке, тщательно скомканное?
- Куросаки. – В дверь скребутся. – Садо заходил.
- И?
И опять этот кошак драный пользовался его щёткой! Нет, теперь он будет считать ЕГО свитер ещё и местью за ЕГО зубную щётку.
- На выходных концерт, он звал. Идём?
Через дверь голос звучит глухо и, расстроенный несанкционированным пользованием щётки, Ичиго снова выглядывает за неё, утыкается носом в чужой нос.
- Ещё раз возьмешь МОЮ щетку…- задушевно начинает он.
Нос отдаляется, и по лицу арранкара расползается до чёртиков скотская улыбка.
- Ещё раз возьмешь МОЙ свитер… - довольно, с нотками превосходства вещает Джагерджак. За что и получает тычок под рёбра.
- Мы с тобой ещё поговорим.
Куросаки многообещающе хлопает дверью.
В холодильнике он откапывает только онигири, которыми делится с Гриммджо. Выяснение раздела имущества проходит быстро, по крайней мере, по их меркам, и особых жертв не несёт. Правда, синяк от дружеского пинка всё же будет. Джагерджак с любопытством разглядывает белую пухлую баночку, вертит её в руках, открывает и нюхает осторожно.
- Это что за хрень?
Арранкар подцепляет на кончик пальца прозрачный зеленоватый гель и рассматривает его на свет.
- Орихимэ дала. Сказала твои рёбра мазать, – дожевав последний онигири, отвечает Куросаки и забирает баночку. – На травах что-то.
Рёбра побаливают до сих пор, но Джагерджак упорно не желает менять гигай и возиться с ограничителем. Вроде как прожил так уже почти половину срока, проживёт ещё. Урахара досадливо сетовал на то, что такую тонкую работу запороли. Почти полностью идентичное человеческому тело, такие гигаи только у Ишшина и Джагерджака, и вообще, этим он утёр нос Маюри, как свободный художник вандалу-экспериментатору и недоучке. Куросаки только похмыкал и просил свободно похудожествовать к концу испытательного срока, когда браслеты снимут. Тело-то в любом случае понадобится.
- Эй, а ну отдай!
- Сам намажу, – ворчит Ичиго и прячет баночку подальше от загребущих лап.
Мажет позже, после прогулки. От арранкара всё ещё пахнет весенним ветром, теплом, а горький травяной запах мази щекочет ноздри. Мажет медленно, разглаживая невидимые складки на идеальной коже. Под пальцами бьётся искусно воссозданное сердце, мерными ударами касаясь их. Джагерджак чуть ли не урчит, подставляясь под ладони. Ичиго самому охота урчать. Пальцы то гуляют по груди, то заползают на живот, который тут же напрягается. Ему нравится дразнить кошака. Тот недовольно дёргается, когда сжимают сильно, или проходятся по чувствительным бокам. А потом вдруг ловит его руку, дёргает на себя.
- Куросаки… – раскатисто и неожиданно агрессивно.
Яростный взгляд, голодный взгляд, и собственный голод вырывается, разбивая ледяную толщу, расползается по венам, по каждой клетке, требует, грызёт. Ичиго скалится зеркально, знакомо, и хватает бирюзовые торчащие патлы, к себе тянет, впивается в этот оскал. Почти как тогда, на кухне, только теперь совсем и на всё плевать, мир воздушным шаром лопается, зазвенев в ушах. Кусает губы арранкара, чуть ли не урчит сыто, слушая жалобный треск ткани. Хорошо, охрененно хорошо. Сцепляются клубком, стаскивают остатки одежды, а потом на неё же и падают. Можно снова впиться в чужую шею, сдавить, как его сдавливают, чуть ли не до хруста. Чёрта с два он ему уступит. Изворачивается, сцапав запястье, и тут же наваливается, прижав к полу. С сумасшедшей улыбкой смотрит на арранкара. Ну, что теперь, киса?
- Выебу, сссуку. – Задыхающийся Джагерджак под ним дёргается и замирает, ждёт момента.
Ичиго смеётся, смешивает свое дыхание с другим. Наклоняется к лицу, слизывает медленно каплю пота, ползущую по виску к скуле. Со вкусом так прикусывает ухо и хрипло шепчет:
- В очередь, кошак драный.
И кошак рычит, пытается сбросить, только поздно. За голодом изнутри тянется то самое чёрное сладкое искушение, что было тогда в мире мёртвого песка. Густое, мёдом растекается по сознанию, слизывает горячим языком остатки сомнений. Он как-то умудряется раздвинуть ноги, навалиться сильнее, под отборный мат. Мат быстро затыкает, забираясь языком поглубже в рот арранкара. И входит одним рывком, глотая злой выкрик, чувствуя, как когти впиваются в спину до самого мяса, оставляют горящие полосы. Хорошо ещё, как-то нащупал банку с мазью, потом за это спросит с неблагодарной твари. А дальше мысли стираются, хороводят куцыми клочками где-то за. Пока толкается в горячее тело, рычит и стонет, когда сам оказывается под арранкаром, жадно руками сжимает кожу, шипит от укусов. И живёт, чувствует, как жизнь течёт по венам, как солоноватыми каплями и привкусом стали остаётся на языке, стучит ритмом в висках, сжигает бешеным возбуждением.
И так правильно, так надо. По шёлковой грани, чтобы если уж падать, то вместе. Пусть завтра пожалеет, но то завтра, а это – сейчас. Уснуть, кое-как вскарабкавшись на ближайшую кровать, свернувшись, прижавшись, провожая пьяными мыслями очередное утро и проваливаясь в уютный сытый сон.
----
- Куросаки…
- Да я знаю, что твой! – рявкает шинигами и отработанным до художественной виртуозности рывком стаскивает одеяло с арранкара. С той же виртуозностью распахивает шторы. Если сначала распахнёшь шторы – хрен потом стащишь одеяло и потратишь час на побудку.
- Я ж твою щётку не брал… - невпопад отвечает Джагерджак, зевает широко и щурит глаза на солнце. – Ты совсем обалдел, шинигами? Сегодня выходной.
Ичиго роется в шкафу, кидая на кровать всё, что попадает под руку. Вернее, на две кровати, переехавших друг к другу поближе. После пола ломит всё тело. После кровати хотя бы только то, что активно использовали в процессе траха.
- Бегом в ванную и жрать, придурок. – Ичиго нервно выдёргивает светло-голубые джинсы и, придирчиво глянув на них, тут же натягивает.
- Да что, твою мать, случилось?!
Короткий взгляд, из разряда любимых взглядов Кучики, означающий, что адресат страдает врождённым пороком мозга.
- Сегодня ограничитель снимают, забыл?
- Еееееб…
И тут же вскакивает, начинает бегать ещё быстрее него.
Полгода прошло, арранкара признали вполне уравновешенным после свидетельств наблюдающих Абараи Ренджи и Кучики. Обоих, как не странно. Но бюрократическая система небесной канцелярии, как оказалось, ничем не уступала земной. Только когда в Сейрейтей явился он сам, с отцом и с мечом наперевес, и устроил феерический дебош, в котором с радостью и по старой недружбе принял участие Зараки Кенпачи, те пошевелились. К концу сентября всё уладили и назначили день.
И этот придурок, сын Айзена, меносов родственник, умудрился проспать! И сам он бы проспал, если бы не Орихимэ, всё всегда за них обоих помнившая, не разбудила звонками.
- При чём тут мой свитер?! – яростно натягивая носки и умудряясь в них путаться, спрашивает Гриммджо.
- Мне одеть нечего больше.
Потому что стирать теперь не на чем. Машинку они сломали нехитрым способом, используя её совсем не по назначению. А починить нету времени. Оно у них вообще бывает хоть когда-нибудь?
- Выглядишь ты в нём идиотски, – мрачно изрекает арранкар, справившийся с носками и воюющий теперь с рубашкой.
- Да плевать. Давай быстрее.
Часы тикают безбожно быстро.
Прибегают к Урахаре вполне вовремя, но Кучики излишне пунктуален, уже ждёт с извечной постной миной. Прямо памятник всему скорбному в этом мире. Арранкара заметно передёргивает. Натянут, как струна, сейчас лопнет, зазвенев. Иноуэ машет им, улыбается. Подходит и, посмотрев на Гриммджо, берёт за руку.
- Всё хорошо, Гриммджо-кун.
И тот выдыхает, расслабляясь. Маленькая волшебница Химэ. У него так не получится, не для того он рядом. Иноуэ же почти невидимо, золотистым бликом, тёплым крепким щитом всегда с ними.
Кучики зачитывает необходимую ересь, снимает чёрные кольца с запястий и, холодно откланявшись, чинно удаляется. И всего-то. Ичиго улыбается и вспоминает слишком далёкое сейчас детство и первый вырванный молочный зуб, тряску в ожидании своей очереди и мамины руки, нежно гладившие волосы. Вон, стоит, смотрит на свои руки почти так же изумлённо, как Ичиго тогда смотрел на злосчастный зуб в ладошке.
- Ну, кошак, выползай из гигая. Я почти год ждал возможности надрать твою тощую задницу. – Ичиго, хлопнув его по плечу, подталкивает к Урахаре, ждущему возвращения своего «произведения искусства».
Гриммджо поворачивает к нему голову, с прищуром смотрит, а потом как сгребёт в охапку. Целует, сжимает так, что больно.
- Это ещё кто чью, Куросаки! – ухмыляется, оторвавшись наконец, под насмешливым взглядом Урахары.
Лёгкий толчок тростью в плечо, и Джагерджак уже стоит в форме Эспады, горящими глазами оглядывает себя. Выхватывает тут же меч, по лезвию проводит любовно.
- Урахара-сан, мы тут разомнёмся? – весело спрашивает Ичиго, на что Киске машет веером.
- Ой, да кто вас остановит, Куросаки-сан? – тянет ехидно ученый и стучит гэта к выходу, захватив с собой Орихимэ.
Недолго думая, взмахнув мечом, указывает остриём на Джагерджака, рычит «банкай», чтобы увидеть, как в поднявшемся вихре бирюзовыми лентами вьётся грива Пантеры.
- Кис-кис, киса, – играет с неумолимым азартом.
Под шум крови в ушах, под биение сердца, танцуют по шёлковой грани, нависая над пустотой.
И так - правильно.
Автор: Raona
Бета : Jhater
Персонажи: Ичиго/Гриммджо, Орихимэ и Пёс. Намёк на несостоявшееся Гриммджо/Орихимэ. А также: Ренджи, Рукия, Урахара, Квинси-мл., Куросаки-ст., Бьякуя Кучики, упоминания Юзу, Карин, Садо, Ямамото, Кенпачи и отца всея арранкаров Айзена.
Рейтинг: R
Жанр: романс, драма.
Дисклеймер: Не для себя брал, Кубо-ками-сама, для других брал!
Предупреждение: AU. Мат и разговорная лексика. И «зверское» ООС Куросаки.
...Песок скрипит на зубах. Ками, кто бы знал, как его этот песок достал. Ладно бы песок обычный, а этот бесцветный совсем, безразличный, как всё тут вокруг. Удивительно ещё, как здесь вообще что-то цветное существовать может. Посмотришь на низкое небо в чёрных разводах, и кажется, что попал внутрь чёрно-белой фотографии.
Откопал. Где-то за развалинами, перерыв полпустыни, наверное, нажравшись этого песка на всю жизнь. Никаких больше пляжей ни в этой, ни в другой жизни. Растрёпанный, одежда порвана, весь в запёкшейся крови. Дышит тяжело, еле-еле, и Ичиго сам вздыхает так же. Успел, нашел. И хвалёная арранкарская регенерация не помогла бы. Как кукла, сломанный, и ни следа от того гордеца с шестёркой на спине, только влажные хрипы и измученное тело.
Иноуэ тут же подлетела. Милая, дорогая Орихимэ. Он бы сотню раз пожалел, что вообще в эту мясорубку попёрся, если бы не знал, что она таких жертв стоит. Бледная, заплаканная, белые арранкарские тряпки все измочаленные и уже посерели. А глаза сухие и ясные, пухлые губки твёрдо сжаты. Смутная гордость пробирает. Милая, замечательная Орихимэ. Не спрашивает ничего, молча раскрывает оранжевый купол над Джагерджаком, сосредоточенно смотрит на него, пальцы чуть подрагивают, а потом перестают. Ичиго готов назвать её самой красивой женщиной на свете. Куда там Мацумото и Йоручи. Вот сейчас, вся собранная, словно сама светится тёплым янтарным. Спина прямая, и волосы по ней спутанные стелются яркими змеями, подскакивают, вьются вместе с ветром. Если ещё кто заикнётся по поводу её неуклюжести – он оторвёт голову. Зубами отгрызёт. Или растопчет. Благо, опыт имеется.
- Куросаки, нафига он тебе сдался?
Торчащие во все стороны красные патлы и недобрый такой прищур. Куросаки тяжело вздыхает и поворачивается к Ренджи.
- Не могу я его бросить.
- Чего это вдруг тебе дырявого жалко?
- Если бы не он, я бы уже сдох, придурок.
- Сам такой!
- И еще раз назовешь их дырявыми – голову оторву.
Ренджи как-то странно косится. Зря он это про голову вспомнил, думает Ичиго. Ох, зря. Иноуэ слышит, но молчит. А Ренджи видел. Что угодно на кон – теперь доверять не будет. Он – точно не будет, пусть он его вроде как другом считает. За свои сто пятьдесят куда больше цинизма набрался, чем Ичиго за свои куцых пятнадцать. Абараи знает: сорвался раз – сорвёшься снова. Не сейчас, но однажды. Не досмотришь, не удержишь, и снова захлестнёт тёмным сладким искушением силы, проберёт по костям, въестся глубоко в остатки души и поставит очередную зарубку. Мол, запомни, Ичиго, дальше – больше. Сейчас Исида, потом – все, кто под руку попадёт. И не остановишься, пока не нажрёшься.
Ичиго тоже знает, что сорвётся. Голод не тётка, как говорится.
А голод он ой как хорошо прочувствовал. Вот как сейчас песок на зубах.
- Это с какого перепуга ты мне угрожаешь?
Ичиго смотрит, как рука лейтенанта тянется к мечу. И хочется ухмыльнуться по-чужому и съездить этому кретину по морде. За трусость.
Спина Орихимэ выпрямляется совсем уж неестественно. Сильная она. Удивительно сильная. Встала, остановила его, съехавшего с катушек. И сейчас всё понимает. Она тоже знает, что в следующий раз, наверное, остановить не сможет.
- Закрой рот, – непривычно спокойно отвечает Куросаки.
- Ичиго… - и предупреждающе, и вопросительно. И больше, чем его имя, не нужно.
Арранкары бывают разные. Один вон дыру ему проделал в груди и глазом не моргнул, а другая ради него своей жизнью рисковала. Этот, что под куполом валяется… А что этот, Ичиго сам толком не понимает. Он просто не может его тут оставить. Найдут остатки своих – порвут на лоскутки и сожрут с аппетитом. Предателей не прощают даже тут. И ещё во взгляде арранкара что-то такое металось, словно сейчас сломается и вывернется наизнанку, станет совсем другим. Словно одной ногой на тонкой, как шёлковая лента, грани держится.
Заметил Ичиго, потому что сам на себя из зеркала таким взглядом смотрит каждый день. Упасть боится.
- Просто они… - Слова где-то теряются, и Куросаки шарит взглядом по ненавистному песку в их поисках. – Понимаешь, Ренджи, они как люди. Кто лучше, кто хуже.
Абараи сначала лупает глазами удивлённо, а потом отворачивается и выдыхает куда-то в сторону. И руку убирает с занпакто.
-А я думал, что вроде как «своих» защищаешь.
Куросаки терпением не отличается. А уж сейчас и подавно. Что с ним этот разрисованный псих-учёный сотворил? Куда делся нормальный Абараи?! Тот, который не боится?
- А вот за это и вправду язык нужно вырвать.
Лейтенант угрюмо хмурится, пыхтит и мнётся. Ичиго остается только пожать плечами и усесться подальше.
Кусок какой-то стены. Большой, на обломанный зуб похож. Местами в чёрной копоти. На него Ичиго и садится. Закрывает глаза, подставляет макушку и затылок ветру. Упасть бы на эти холодные руки-крылья и лететь, куда несёт, чтобы так до бесконечности чувствовать. Волосы щекочет, и так спокойно вдруг становится, что он, затаив дыхание, замирает, сидит и слушает. Кажется, что даже мерное гудение щита над Гриммджо слышит. И как бешено бьётся сердце Орихимэ, как сопит обиженно лейтенант, а вдалеке о чём-то говорят Рукия с Исидой, стараясь не произносить его имени.
Вот бы так навсегда, чтобы ничего не было. Или было, но как раньше. Потому что дальше всё по-другому будет. Он-таки соскользнул со своей шёлковой грани, оступился. Стоит теперь наполовину чёрный, наполовину белый. И никто, совсем никто не поймёт, как это.
- Эй, рыжий.
Сопение где-то внизу, под его уставшими ногами. Ичиго щурит глаз - просто так, не от солнца же! – и смотрит вниз. Абараи чешет затылок, и красные пики волос забавно подрагивают.
- Чего тебе?
- Я, того… - видимо, у Ренджи тоже слова потерялись в песке. – Извиниться. Хрен с твоим арранкаром.
Ичиго глаз открывает и чуть внимательнее смотрит на лейтенанта. А может, Ренджи тот же самый остался, и это он, Ичиго, другой. Только на это совсем чуть-чуть всё равно. А так всё в порядке.
- Да забей.
- Что, дырявым называть можно? – Ренджи скалится немного нервно и ехидно.
- Нет. Просто забей.
Из-под ног доносится хмыканье и шаги в сторону. Каждый понял, что нужно. А ветер всё же ему нравится.
-----
Глаза синющие горят такой откровенной злостью, что сейчас выжгут всё к чертям из головы. Ичиго морщится. Немного жалко, что из души не всё выжечь могут. Чуточку жалко. Он почти смирился, что там есть изъян. Изъян сказал, что остальное – бесполезно, и он поверил. До этого не верил, и вон что вышло. Память Исиды не исправишь. А Орихимэ… она Орихимэ. Он ей так и сказал прямо, что любит. Только не как девушку. Как Орихимэ. Покраснела смешно, прошептала зачем-то спасибо. А потом быстро чмокнула в щёку и улыбнулась своими серыми и бархатными глазами. Словно всё само собой разумеется.
- Куросаки, какого ты меня сюда притащил?!
А рычит как! Как кошак самый натуральный. Куросаки усмехается, подумав, что был бы в релизе – бил бы по полу своим хвостом. Глухо, с силой, обманчиво плавно замахиваясь и тяжело опуская на деревянный пол.
- Некуда больше. Не домой же мне тебя брать.
Ичиго жмет плечами. Он спокойный. Он устал быть неспокойным. Он понял, что быть неспокойным – плохо. Ему это внушили посредством дыры в груди размером с его же голову. Можно было бы сказать спасибо за науку, но Улькиорра окончательно мёртв. Мертвее не придумаешь.
Джагерджак кривит губы недовольно, выдыхает шумно. А потом снова как подскочит. Раз пятый, наверное, за десять минут. И все с разными репликами.
- Я не про эту халупу говорю, мать твою, Куросаки!
- А вот мою мать не тронь!
Ичиго резко срывается и, схватив за ворот, опускает бирюзовую голову и синие глаза на уровень обзора.
- Мне тебя в песке нужно было оставить? Чтобы сдох или свои же сожрали?!
Моргает немного удивлённо. А затем снова скалит клыки и рычит. Всё же хвоста явно не хватает.
Ичиго спокоен. Почти как айсберг Кучики. Это он только внешне рвёт и мечет. А внутри – изморозь сплошная. Или пепел от сожжённого себя, облепил все стенки и притворяется снегом. Не понять, пока не попробуешь.
- Уж лучше бы так… чем сюда.
- Кретин! – рявкает в лицо арранкара Ичиго.
Рявкает, и эхо звенит изломанными на углах буквами. Умирать он хотел! Да как же. Ичиго тоже хотел – не разрешили. И не раз не разрешили, а теперь он малодушно мстит вселенной и тем, кто попадается на пути и так же хочет умереть. Такой вот вам закон всемирной компенсации. Чёрта с два он позволит ему умереть. Джагерджак перестаёт рычать и пялится на него зло, но уже как-то по-другому. И снова мелькает та самая грань, неуверенный надлом. Ичиго пытается поймать его, даже рот открывает, чтобы что-то сказать. Но видение прячется, и он забывает, чего, собственно, хотел. Отпускает ворот медленно, взгляда не отводит.
- Жил там, будешь здесь жить, невелика разница.
- Тебе откуда знать?
- Оттуда.
Трудно будет. Но без «трудно» у Куросаки не получится, иначе он не Куросаки вовсе. Джагерджак – зверь. Джагерджак – пустой. И дыра в животе вместо доказательства. Ичиго ничем его не хуже и не лучше, раз переступил грань. Он его поймёт. Поможет, по-свойски. По-зверски.
Тот словно чувствует, о чём он думает, щурит кошачий синий глаз.
- А где я тут жить буду? С тобой что ли? – хмыкает Гриммджо, ждёт внимательно, проверяет.
И Ичиго осеняет. Как Ньютона яблоком по макушке.
- А хоть со мной, – в тон арранкару отвечает он и идёт к двери. – Завтра поговорим ещё.
Сёдзи скрипят еле слышно, словно подводят невидимую черту между до и после.
----
Урахара настырен в своей обычной манере, только смысла этой настырности Ичиго в толк не возьмёт. Не так уж он и глуп, чтобы не понимать: Урахаре доверять – класть с улыбкой голову под чужой топор. Хочешь музыку – плати за музыку. Хочешь сам музыку делать – учись играть. В любом случае просто так только мысли в голове.
- А ты уверен, Куросаки-сан? Семья – это важно, – многозначительно смотрит Киске из тени своей панамы.
- Уверен. И вам ясно, почему.
Панамка сдвигается на бок, и под ней чуть хмурятся брови, а глаза становятся серьёзнее занесённого меча.
У Ичиго другого выхода нет. Он не за себя боится. На себя ему стало плевать ещё когда за Рукией шёл в Сейрейтей. На себя - плевать, но ради других воскреснет, если понадобится. Поэтому Куросаки не станет жить с семьёй в одном доме. Боятся либо за себя, либо себя. Вот у него именно второй случай. Лучше отселиться, чем однажды понять, что твои руки испачканы в крови самых близких, за которых ты шёл кромсать себе подобных.
Острый взгляд сверкает напоследок, а потом сменяется на бездонную усталость. Киске - он тоже человек, взрослый, не одно столетие переживший, не одну смерть. Он понимает, пусть и скотина порядочная. Уж в чём, в чём, а в этом Ичиго ему верит безоговорочно. Киске лезет в карман, достаёт связку ключей и смятый лист с адресом.
- Тогда держи, раз уверен.
За спиной Ичиго дёргается арранкар. Одетый в шмотки Ренджи, несуразный в их цветастости. Он ему доходчиво объяснил, почему будет жить с ним в одной квартире. При помощи слов и ручной силы. Что срал он на его территорию и независимость, что ему надо где-то жить и отвечать за его долбаную арранкарскую морду при этом. Гриммджо же плевался ненавистью, лязгал кучей оскорблений в ответ. А потом Ичиго невзначай показал ему, как он «по-зверски» его понимает. Не особо внушительно, так, напомнил, какого хрена он собирается жить с отморозком, вместо того, чтобы привычно обретаться под тёплым семейным крылышком отца и сестёр. Смотрел в синие глаза, вытирая его плевки об него же самого. И стало хорошо. И стало честно. Зверь зверя рассмотрел и принял.
Киске кидает короткий взгляд на арранкара и вкладывает в руку Ичиго заветную безопасную свободу.
- Спасибо, Урахара-сан. – Ичиго даже расщедривается на уважение.
И он ему по-настоящему благодарен, если уж до конца честно. Отчасти за разговор с отцом.
Это тема отдельная. Про неё Ичиго думает уже когда выходит со двора магазина, вполуха слушая шаги за спиной.
Как только вышел из портала, плечом поддерживая арранкара, так сразу и наткнулся. Весь в бинтах, перемотанный, а взгляд виноватый. Отчего – не понял сразу, не сообразил, пока форму шинигами в тех отрепьях, что на отце были, не разглядел. Всё равно кинулся, чуть не настучал по физиономии. Ну какого полез?! Какого, когда тут весь Готей был? Ишшин хмурил брови, да так знакомо, что Ичиго поперхнулся. Хмурил и объяснял, что вот он, пятнадцатилетний остолоп, сорвался в чужую даль за девчонкой, что от отца всё скрывал. И ему после этого сидеть дома?! Куросаки он и в предыдущем поколении Куросаки. Как торговая марка, менос задери. Ичиго расхохотался тогда и, хлопнув отца по плечу, кивнул. Один от другого скрывал, что он шинигами. Семейка с придурью, но родная. До дрожи. Тут же выудил из суетливой толпы Иноуэ, попросил помочь последний раз, отвёл к отцу. Орихимэ ресницами похлопала, ротик округлила, но щит поставила. Как и тогда – молча. Без лишней суеты. Потом и вовсе заулыбалась, о чём-то с Ишшином болтая.
Пока всё устаканилось, пока он разбирался с воинственным арранкаром, пришлось всё же говорить серьёзно. Сидели на веранде у Киске, пили чай. И говорили. Серьёзно, вполголоса. Урахара молчал, даже свой веер на стол положил, слушал. И когда Ичиго сказал, что уходит жить с арранкаром, Ишшин вдруг заупрямился. Как так? Дом есть, а арранкара… Да пусть с ними живёт. Арранкары они как люди… Урахара вдруг хлопнул по столу и попросил молодёжь удалиться. Молодёжь особо не возмущалась, для вида скорее. И подслушивать не стала. Только когда вернулись, отец дал добро. О чём они говорили с учёным, не рассказал, просто ответил, что раз уж он в Уэко сбежал без спроса, то, что разрешения съехать просит – уже хорошо. И чтобы навещал почаще попросил. С арранкаром вместе.
На плечо ложится ладонь, и Ичиго останавливается, молча повернув голову и ожидая вопроса. Гриммджо ждать себя не заставляет, спрашивает:
- Куросаки. – С протяжным вибрирующим «р» - А ты действительно уверен?
- На все сто. – Ичиго медленно кивает и отворачивается.
Куда ему теперь не быть уверенным?
----
- Шинигами, ещё раз свои носки кинешь на мою кровать – убью, – лениво рычит Джагерджак.
«Убью» это у них ласково, не обидно. Как подзатыльник друг другу почти дружеский.
- Понял, понял.
- Нихера ты не понял, шинигами.
Ну, носки. Ну, раскидывает. Тоже мне аккуратист, думает Куросаки. Когда поселились отдельно, у Ичиго вдруг образовалась привычка раскидывать одежду. Дома не пораскидываешь. Юзу придёт и настучит морально за безалаберность, потом присоединится Карин и папаша. И от всех каждый раз так получать – да лучше стать самым аккуратным на свете. А тут – свобода.
« - Ещё раз мою зубную щётку возьмёшь, Джагерджак - убью!»
« - Туши бычки в пепельницу, придурок!»
« - Сегодня твоя очередь готовить завтрак, арранкарская твоя задница. И не зуди мне над ухом.
- А то?
- А то познакомишься с силой летающего будильника.»
« - Куросаки, я тебя прибью.
- А?
- Это МОЙ свитер!»
Месяц с хвостиком так и живут. Местами забавно, местами по тонкой шёлковой грани. Даже новоселье справили. Пара бутылок саке, ящик пива. Ренджи, Рукия, Чад и Орихимэ. На арранкара косились, а потом привыкли. После половины ящика и первой бутылки. Квинси не пришёл, Куросаки не обижался. Они всё между собой выяснили, без лишних ушей. На крыше школы. Ветер трепал слова, пытался их сорвать и унести. Исида был холоден, как морозный декабрь. А Ичиго извинялся. И жаловался отчасти. На себя и то, чего никто не поймёт, кроме, разве что, арранкара. Исида всё выслушал, может, мысленно даже в блокнотик записал и пометил галочкой, уж больно сосредоточенно слушал. Потеплел до неуютной середины ноября. И на том Куросаки был благодарен, за что Джагерджак тут же обозвал его кретином. Мол, нафига он тебе сдался, такой друг, раз не верит? Ичиго ткнул очередную сигарету в початую пепельницу из консервной банки и честно ответил: он бы тоже так сделал.
- Куросаки, ты жрать идешь или как?
- Иду, иду, – ворчит Ичиго и, скинув второй ботинок, идёт на кухню.
Квартира у них однокомнатная, но довольно просторная. Кухня так вообще гигантская, в футбол можно гонять. Светлая, уставленная всем необходимым. А вот пепельницу он так и не купил. То забывает, то приходит время оплаты счетов, и денег становится катастрофически мало. Что за квартиру они платят самостоятельно, Ичиго настоял, хотя отец переубеждал долго. А чего им бездельничать? Этот синеволосый пусть обживается в мире людей. Тут ему никто не будет жратву носить, тут не Лас Ночес. И он, Ичиго, не панацея. Джагерджак орал долго, внушительно, так, что стёкла звенели и в конце концов Куросаки пришлось его скрутить, притащить к Урахаре в подвал и вправить мозги банкаем. С бывшим Эспадой иногда по-другому не получается. Тот ловит от этого некий неведомый Ичиго кайф. Ичиго не возражает. Не ржаветь же Зангецу, раз есть возможность тренироваться.
Куросаки принюхивается. Пахнет неплохо. Арранкар не блещет кулинарными талантами, самому Ичиго часто некогда. Школа, уроки, а ещё работа по сменам в магазине. Юзу их подкармливает пару раз в неделю, но Юзу ещё Карин и отца кормит.
- Чем сегодня будешь травить? - Ичиго хмыкает и разваливается на любимом месте кухонного уголка. Квартира в европейском стиле, в спальне-зале у них две кровати и монструозные книжные полки до самого потолка, которые делят всё огромное пространство надвое. Во второй половине диван с телевизором и пуфики вместо кресел. Симпатичное холостяцкое логово, как выражается Рукия. Отношения с шинигами у него если и похолодели, то не особо, на пару градусов. Заходят, когда дежурят в Каракуре.
- Иди ты, придурок, – огрызается арранкар и водружает на стол дымящиеся тарелки. – Успел только в магазин за курицей забежать.
Чаще так и питаются полуфабрикатами. Ичиго втягивает в себя запах еды, и желудок урчит довольно. Со смены он приходит порой поздно, и арранкар обычно не ждёт его. А тут вот на тебе.
- Чего меня ждал?
На вилку уже накручена лапша, исходящая паром. Бывший Секста плюхается с другой стороны стола и, так же ловко сорудовав вилкой, отправляет её в рот, довольно пережёвывает.
- К Иноуэ заходил, она кормила.
- И как?
Зная предпочтения Химэ, Ичиго только удивляется.
- Нормально. Я голодный был.
На голодный желудок и магазинная курица, и стряпня Иноуэ - что манна небесная. Едят дальше молча. Посуда через пятнадцать минут препирательств моется злым Джагерджаком. Куросаки курит в открытое окно и слушает шум воды в раковине.
- Слушай, рыжий. – Кран закрывается, и теперь арранкар гремит посудой, расставляя по местам. – У тебя вообще девка хоть раз была?
Давиться сигаретным дымом невкусно и опасно. Ичиго кашляет в кулак и удивлённо смотрит на арранкара. И с чего такой интерес к личной жизни Куросаки Ичиго? Тот подходит, нагло выудив из его пачки сигарету, подкуривает.
- Ну, так? – Дым на фоне белого потолка неотличим почти. Гриммджо щурит свои синие дикие глаза и криво ухмыляется. – Раз молчишь, значит, не было, а?
- Тебе какое дело? – резко и угрожающе вопрошает шинигами.
- Да для общего развития.
Ухмылка самодовольная, такая, что её охота подправить хорошим размашистым ударом. Давно его никто в такое вот дурацкое положение не ставил. А была «девка» или нет – какая разница? «Девка» дело преходящее, насколько он понимает чужие россказни о жизненном опыте.
- Не было, – в конце концов честно отвечает Ичиго. – Можно подумать, ты такой ловелас.
- И что… - арранкар очень намекающе выгибает бровь, пропустив последнюю часть ответа - …не хотелось?
Сигарета летит в окно оранжевой точкой. Ичиго краснеет. Тихо матерится сквозь зубы и краснеет, отчего ухмылка растягивается по-пошляцки широко.
- Отвали со своими вопросами, Джагерджак.
- Я-то отвалю.
Арранкар затягивается глубоко и со смаком, и выдыхает прозрачное белое облако так же. Да и не сожалеет Ичиго об этих девках. Потому что с трудом понимает, что с ними делать. То есть что – понимает, но как их к этому склонять, и думать не хочет. Ему пока надо думать над тем, что в холодильнике пусто, а аванс через неделю. И о том, куда он будет поступать в следующем году и доживёт ли он вообще этот год до конца. Мало ли.
- Эй, шинигами.
Он поворачивается к Гриммджо, вдумчиво мусолящему в консервной банке окурок.
- Чего? Опять про…
- Ты к Орихимэ пробовал подкатывать?
Ренджи у него тоже как-то про это интересовался. А что? Самое близкое, самое вроде-как-доступное. Сейчас бы он ему за это хорошенько постучал по голове. Орихимэ для него возведена в ранг святых. Как и для Джагерджака, пусть тот никогда и не признается, насколько благодарен Иноуэ за свою живую и здоровую тушку.
- Нет, не пробовал.
Оба молчат, продолжая стоять у открытого окна. И Куросаки понимает, какой будет следующий вопрос. Даже знает, с какой интонацией и какими словами. Выдохнет одно-единственное «Можно?» с вопросом где-то в глубине, под нахальным полуехидством. Понимает, что запрещать не будет. Смотрит пристально, заключая что-то вроде договора.
- Можно. – Ичиго отворачивается и, глядя на светлый блик от лампы чуть слева от самого центра комнаты, продолжает тихо и серьёзно. – Но сделаешь ей больно – я тебя убью.
Джагерджак кивает, это и видеть не надо, просто знать. Настолько, насколько он научился знать его. Убьёт, и рука не дрогнет, пусть он хоть десять раз знает и понимает его. Арранкар бы сам убил.
----
- Какой нахуй ограничитель?!
Ичиго почти рычит, и плевал он на свой лексикон. Человек-айсберг от этого точно не растает, только ещё безразличнее рожу сморозит. А вот ограничитель, который они вдруг решили на арранкара надеть – это уже повод. Для Ичиго почти повод войны. Им что там совсем нехрен делать, в их сраном Сейрейтее?!
Сидящая рядом Орихимэ вздрагивает и осторожно касается его руки.
- Куросаки-кун…
- Куросаки. - Бьякуя роняет его имя на стол в нетронутый чай. – Выбирай выражения.
- Да плевал я на выражения! Он тут второй месяц живёт, и ничего не сделал, на кой чёрт ему этот ограничитель? Или Ямамото только опомнился?
- Это приказ свыше и не подлежит обжалованию.
Заразительный всё же Кучики мужик. «Заморозительный». Ичиго вдруг совсем не хочется орать и что-то доказывать. Льдистая корка внутри хрустит тихо и смерзается ещё больше. Бьякуя только капитан. Пусть и строит из себя отморозка, а наверняка понимает, что приказ глупее не придумаешь. Но куда он денется, раз главный приказал? А Ямамото… Ичиго хмыкает и ощущает, как при имени этого человека ему невыносимо хочется впиться в чьё-то горло, сухо, безэмоционально и голодно впиться. Чтобы точно и на смерть.
- Его что, навсегда хотят лишить силы? – Похоже, его неожиданное спокойствие Кучики удивляет и как-то настораживает.
Новость принесли ему, а Джагерджак потопал в магазин как раз. Куросаки лихорадочно думает, как теперь говорить арранкару, что «ублюдочные шинигами» из Готея хотят отнять у него силу. Сила – это не жизнь. Скажи, что его завтра казнят, арранкар бы успел перекусать глотки всем, кто подвернётся, прежде чем его убьют. А тут отбирают то, на чём всё в нём держится. Без силы он больше не арранкар, он кто угодно, кроме Гриммджо Джагерджака. Уж лучше сдохнуть, чем терять себя. Ичиго поклялся, что сдохнуть этому идиоту не даст.
Вот тебе и выходные, и ужин.
- Где арранкар? – вместо ответа говорит Кучики и сверкает ледяным взглядом на притихшего Абарая. Тот тут же с ловкостью фокусника извлекает откуда-то два чёрных круглых браслета. Становится от этого его жеста как-то до гримасы противно. Выслуживается. Оба смотрят на Ичиго и ждут ответа.
- Тут арранкар. – Ответ сам приходит и ставит магазинные пакеты на стол. – Чего надо?
Оглядывает долгим взглядом готейцев, а потом вопросительным - Ичиго, и уже потом чуть беспокойным - Орихимэ. Замечает браслеты, хмурит брови. Наверняка догадка уже скребётся неприятно на самом краю сознания.
- По приказу генерала Ямамото Генрюсай Шигекуни… - начинает Кучики своим ровным тоном, но Ичиго перебивает его речь, глядя прямо на арранкара:
- Они хотят надеть на тебя ограничитель.
Тихо, твёрдо и осторожно. Потому что по тонкому шёлку, по самой грани. Даже Кучики не возмущается. Ему и самому видать не в радость торчать тут и выносить чужие приговоры. И опять тишина, только стрелки часов где-то на стене щёлкают, разрубая тишину на ровные доли.
- Эти? – кивает на браслеты арранкар. Щурит дикий синий на Ичиго, не отрываясь. Потому что это придурок Куросаки его притащил сюда, ему и отвечать за всё остальное.
- Эти.
Арранкар наконец поворачивает голову к Кучики. Тот еле заметно кривится, наверное, впервые за всё их знакомство.
- Какого чёрта? На сколько? – рычит Гриммджо низко, и тонкие пальчики Иноуэ чуть сильнее сжимают руку рыжего шинигами.
Он и сам боится, что тот сейчас кинется. Не удержится и сорвётся. Черт с ним, с Кучики и Ренджи, думает Ичиго, но если сорвётся арранкар, придётся и ему вслед за ним, чтобы остановить.
- Испытательный срок на полгода. Если поведение осуждённого будет удовлетворительным, ограничитель снимут. Если нет, то объект подлежит устранению как опасный элемент, – сухо информирует Бьякуя. Зато как наблюдает. Зорко, всё подмечает.
Подсудимый?! Да будь проклят Готей, Совет и вся эта их грёбаная небесная канцелярия! Суд без подсудимого, приговор для без вины виноватого. Арранкар снова поворачивается к нему, смотрит и во взгляде всё читается. Полгода каторги по вине Куросаки Ичиго.
Не кидается. Молча, как в замедленной съемке, подставляет руки. Кучики кивает и надевает на каждую по чёрному кольцу браслета. Замеревший, вытянувшийся по струнке Ренджи еле слышно выдыхает с облегчением.
Он молчит, когда уходят капитан и лейтенант шестого. Когда Ичиго возвращается на кухню, он тоже молчит и смотрит застывшим бешеным взглядом на чёрные полосы поперек руки. Отрывает его лишь для того, чтоб перевести на Куросаки. Так они стоят и смотрят. Орихимэ бесшумно поднимается, проходя мимо него, кладёт руку на плечо и заглядывает в оба лица сразу, как-то умудряется.
- Я зайду завтра, Куросаки-кун, Гриммджо-кун.
Голос её чуть дрожит. Не от страха, от беспокойства. Милая Химэ. Ичиго даже не может предположить, что было бы, не будь она рядом. Арранкар отмирает и выдаёт хрипло:
- Я провожу.
- Нет, нет, что ты, я сама… - начинает было Иноуэ, но бывший Эспада отрицательно мотает головой. – Хорошо. До встречи, Куросаки-кун.
За ними глухо хлопает дверь, и Ичиго тяжело оседает на стул, зачем-то торчащий посреди кухни.
Вечером приходит насквозь пропахший своей виной Ренджи. Ставит на стол саке. Пьют они то молча, то за резким разговором. О Готее, о том, что на выловленных после битвы арранкаров надевают такие же браслеты. Гриммджо скалится недобро и говорит, что ему плевать на других. Про себя ничего не говорит, да и необязательно. Лейтенант уходит к утру, а Ичиго ещё час слушает чутко, как по квартире ходит арранкар, как шумит посудой и смотрит телевизор. Засыпает он только когда соседняя кровать скрипит, проседая под тяжестью чужого тела.
----
За всю неделю он так и не решил, чего ему охота больше: пойти перегрызть горло Ямамото или же Джагерджаку. Последний ходит угрюмый, теребит браслеты и корчит рожи. Называет их бабскими побрякушками. Такой арранкар не по вкусу Куросаки. Он сюда съезжал жить с обычным, почти родным буйным Гриммджо, а не этим тихо мертвеющим полудурком. И эта злость, в отличие от злости на Ямамото, его собственная, не голодная в ледяных корках, а обжигающая огнём спину при каждом пойманном скрыто-обречённом взгляде.
- Это всего лишь полгода, Джагерджак!
Чашка с кофе гремит о стол звонко, раскалывая дурацкое молчание после его вопроса, какого черта арранкар сидит тут и наматывает сопли на кулак. Гремит в ушах Ичиго, и он вскакивает, подлетает к бывшему Эспаде.
- Чего молчишь?!
- Отвали, шинигами, – раздражённо бросает арранкар ему в ответ.
И не собирается. Он уже обещал ему один раз дать по роже, если Джагерджак её так кисло сворачивать будет. Пришло время обещания выполнять. Молча заносит кулак, размахивается и, сжав губы в нитку, опускает на скулу арранкара. Голова дёргается, откидывается назад и тот, пошатнувшись, оседает на подоконник.
- Охренел, урод?
Трёт покрасневшую щеку, рычит невнятно.
- Это ты охренел! – взрывается яростью Ичиго. – Прекрати киснуть сейчас же! Кто ты после этого? Полгода потерпеть не сможешь, сразу нюни распустил?!
- Нарываешься, Куросаки. – Глухо, раскатисто, но не встаёт с подоконника.
- Нарываюсь. – Кулаки сжаты, руки вытянуты вдоль тела. Ичиго ждёт и не дожидается того, что, по его мнению, дожно быть правильной реакцией Гриммджо Джагерджака. – Ну, давай, бей!
Джагерджак на него смотрит как на идиота, не понимает. Он тоже не понимает толком своего поведения, но точно знает, что так надо. Иначе сам ещё через недельку станет таким же.
- Бей!
- А хер там, – выплёвывает арранкар и молча достаёт из пачки сигарету. Даже подкуривает, с демонстративным безразличием не обращает взгляда на сердито сопящего Куросаки. Урод дырявый. Ренджи тогда запрещал говорить, а сейчас самому по-другому не выразиться.
Подкуренную сигарету он вырывает из пальцев, сминает в руке, не отрывая взгляда от рычащего арранкара. Размалывает табак и бумагу в ладони, высыпает на пол серо-коричневые ошмётки, плавно летящие вниз. Усмехается в рассерженное лицо. Ну, а теперь? Станет его арранкарство драться, когда ему в морду плюют, или уши прижмет опять?
- Ублюдок!
Стал. Сгрёб одной за ворот, второй под дых. И понеслось. Рычат, поливают друг друга руганью. За что - уже плевать, главное, за удар – ударом, за укус – укусом. Валяются по полу, грызутся, щурят глаза, вцепляются друг в друга - почти насмерть, и никто не уступит. Трещит ткань, хрипит тяжёлое частое дыхание. И так правильно, так надо. Ичиго хохочет и с удовольствием впивается зубами в чужую шею, за что ему выворачивают руку. Больно, до искр перед глазами хорошо. Тут нет Готея, нет ограничителя. Тут ничего лишнего нет, за гранью. Пусть по другую сторону есть Ичиго, который ходит в школу, собирается поступать куда-то, который живет с придурковатым Джагерджаком на одну зарплату и подачки из родительского дома. Есть Джагерджак, который, в свою очередь, осуждённый на полгода тихого гниения в бессилии арранкар. Это далеко, это не сейчас. Сейчас солёный металл крови на языке, сдавленное дыхание под губами, острая боль в руке и шёлковое безумие.
Куросаки отпускает кожу, глотает сгусток крови, отталкивает арранкара. И смотрит на него такими же, как у него, дикими глазами. Разве что цвет другой. Облизывается, улыбается.
- Ты мне любимую футболку порвал.
- Новую купишь.
- Ты и купишь, – кривит разбитые губы Гриммджо. – Нахера ты мне шею прокусил?
- Не сдохнешь, и ладно.
- Урод хренов.
Улыбаются радостно, довольно. Купит он ему футболку. А шея - и вправду не смертельно, через пару часов Иноуэ обещала заглянуть, она-то точно вылечит. Главное, арранкар теперь правильный. Настоящий Джагерджак, а не его полумёртвое подобие.
Орихимэ приходит с Рукией. Та крутит пальцем у виска и обзывает их ненормальными. Орихимэ только улыбается и расставляет над каждым по очереди щит трёх звеньев. А потом они смотрят какую-то забавную чушь по телевизору, и Джагерджак гогочет и лопает чипсы под его ворчание о чистоте помещения и очереди убираться. Как подозревает Ичиго, смеётся тот совсем не над тем, что происходит на экране.
----
Квартира встречает его тянущей тишиной и потёмками. Они-то и настораживают. Дома всегда горит свет, потому что кто-то тут всегда есть. Либо он, либо Гриммджо, либо зашедшая Иноуэ, которой они давно дали запасные ключи. Оба раздолбаи, посеют обязательно, а умничка Химэ нет.
- Эй, Гриммджо? – зовёт темноту Ичиго и, скинув ботинки, идёт сначала на кухню. Та пуста, и что-то внутри шевелится, похожее на холодного червя, белёсого, слепого. Червь вытягивается, заполняя собой всего Ичиго, когда он находит порванную куртку на полу, заляпанную кровью.
В зале тихо, только со стороны кроватей - тихий шорох и стон. Болезненный. Свет включить забывает, кидается сразу.
- Что случилось?
Арранкар лежит на кровати, свернувшись клубком.
- Ничего.
- Говори!
- Отвали, Куросаки, – скрипит Джагерджак сквозь зубы. Сверкает из-под челки лихорадочным синим и злым.
Тоже тут герой нашёлся! Хочется этому герою напомнить, кто он и как себя вести должен. Но по бледному в полутьме лицу видно, что ему досталось достаточно. Ичиго настойчиво тянет его руку, прижатую к груди. Арранкар почти не сопротивляется, стонет болезненно, скрипит зубами.
- Кто это был?
- Какая разница.
- Гриммджо, – предупреждающе и с просьбой.
Арранкар кашляет, кривясь. Хорошо, не с кровью, значит, лёгкие целы. Почти целая планета счастья. Отдышавшись, переждав боль, Джагерджак пытается встать, но тут же падает обратно. Кто, кто? Кому оно понадобилось? Если бы бывшие свои искали, он бы тут арранкара не нашёл. Готей? Подло слишком для них. Ичиго хочется сорваться сейчас же, найти и выместить голодную ненависть, поднявшуюся изнутри. Он встаёт и идёт искать телефон. Иноуэ. А сам - искать того, кто мог это сделать. По запаху найдёт, по глазам вычислит, перевернёт полгорода и вывернет скотов наизнанку. А зачем ему это – неважно.
- Не смей, – хрипит арранкар с придушенной угрозой, словно и вправду может что-то сейчас сделать.
Снова заходится в кашле, и звук заставляет Ичиго сжимать нервно кулаки, до хруста костяшек. Сломанные рёбра это ерунда. Химэ успеет.
- Я позову Иноуэ.
- Нет!
Ичиго оборачивается к Джагерджаку.
- У тебя рёбра сломаны.
- Это гигай.
- Ограничитель придётся снимать, чтобы его менять. А для этого ещё чёртову прорву времени ждать разрешения из Готея. Не дури.
Приподнимается-таки, пошатывается из стороны в сторону, а лицо ещё бледнее, как меловая маска. Дурак несчастный, терпит. Только кому назло?
- Ичиго. – Он вздрагивает оттого, что впервые слышит свое имя от арранкара. – Ты что, не понимаешь?
Это хуже, чем обвинение в его бессилии. Непонимание - это даже не оскорбление, не просто плевок в лицо. Непонимание - та самая грань между ними и всем остальным. Не понял – бросил подыхать в одиночестве, предал.
Арранкар будет арранкаром, как ни крути. Ичиго с ним не для того нянчился, чтобы потом бросать. Джагерджак это пятьдесят процентов гордости. Без неё он только половина, пустая половина.
- Понимаю.
Сломанные рёбра срастутся. Урахаров гигай от тела почти ничем не отличается. Или Иноуэ его уговорит сама. Не суть важно. Пусть потом сам ищет тех, кто бил. Он точно найдёт.
Арранкар кивает благодарно и падает на кровать уже без сознания.
----
Они идут по улице, и улица отвечает им хлюпаньем серых луж. Оба мокрые, зато сытые. Юзу их на неделю вперёд накормила. Отец был доволен и сиял начищенной до блеска монетой. С арранкаром они хорошо поладили, Ичиго даже завидно стало. Сам он с отцом не так, всё ещё чуть на расстоянии. Рёбра и вправду срослись. Не без помощи Орихимэ, конечно. Пришла, словно чувствовала. Уговорить арранкара у неё не получилось, но потом, когда тот заснул, пробралась бесшумно, так, что чуткий кошачий слух не уловил, подлечила. Не совсем, но выплёвывать лёгкие Джагерджак перестал. Сказала, раз для Гриммджо-куна это так важно, то она залечивать не будет, но вот в таком состоянии оставить не может. Весь вечер сидели с ней и болтали. Про школу, которую Ичиго, как ни старался, всё же довольно часто пропускал. Про то, что дальше. Иноуэ сказала, что пойдёт на медицинский, раз уж её судьба лечить чужие раны.
- Гриммджо. – Он вдруг вспомнил про разговор месячной давности. – А что у тебя с Химэ?
Арранкар, хохотнув, кидает весёлый взгляд на Куросаки.
- Ты бы ещё через год вспомнил.
- Не заговаривай зубы, арранкарская твоя морда.
- Да ничего. – Гриммджо жмёт плечами и поглубже суёт руки в мокрые карманы. – Нафига я ей такой, Куросаки?
- В смысле? – опешив, выпаливает недоуменно Куросаки. И только потом вспоминает про забытые ограничители, скрытые длинным рукавом.
- В том самом.
Вся весёлость как-то мигом слетает с арранкара. Для себя самого он неполноценный. А кто будет взваливать на себя ответственность защиты, зная, что сил нести не хватит? Гриммджо Орихимэ не бросит, если сунется. Потому что Орихимэ – это Орихимэ. А остальные особи женского пола ему до одного места. Рукию арранкар вообще за девушку не считает, на что та обижается.
« - Да какая ты баба, если с мечом ходишь?»
В Эспаде была женщина, способная постоять за себя. Таких арранкар женщинами не считает. Они равны ему, значит, не женщины. А вот Иноуэ хрупкая, Иноуэ добрая. Женщина. Орихимэ надо защищать. За упавший волос с её головы руками голову оторвёт обидчику. И не важно, принадлежит Химэ ему или нет. Ичиго с ним абсолютно солидарен. Иначе бы в Уэко ноги его не было.
Джагерджак вдруг останавливается и смотрит в сторону, куда-то под ноги.
- Стой-ка.
Чёрная свалявшаяся шерсть местами в крови, полуха обгрызено. Пёс тяжело дышит, и Ичиго вдруг вспоминает, как копался в уэковском песке в поисках полуживого арранкара. Вспоминает его релиз и гриву бирюзовых волос, и кажется, вот-вот сейчас она снова рассыплется по плечам. Рёбра подрагивают, и собака скулит. Гриммджо присаживается перед ним на корточки, смотрит на пса, а пёс на него, даже скулить перестаёт. Рука арранкара медленно тянется к пораненному боку. Пес глухо рычит, предупреждающе, и бывший Эспада широко скалится ему.
- Что, пойдёшь с нами, оборванец?
Собака тянет чужой запах, облизывает чёрный нос. А потом вдруг и руку арранкара, пригнув торчащие уши к затылку. Куросаки за его спиной улыбается.
- Кот и собака вместе?
- Иди к чёрту, – нараспев тянет Гриммджо и встаёт, всё ещё глядя на пса. – Пойдёшь или нет?
- Пошли, пошли. – Ичиго нетерпеливо тянет арранкара за руку. Мокрые кроссовки это неуютно. Охота покурить нормально, под тёплый душ и кружку свежего горячего чая.
Через десяток шагов он понимает, что пёс медленно хромает за ними. Матерится сквозь зубы. К Орихимэ – это крюк, а тело уже, кажется, на все сто состоит из воды. Но пёс ранен, пёс напоминает ему свернувшегося клубком на кровати арранкара, и Куросаки становится плевать на все проценты влажности.
----
- Куросаки… какой тебе раз повторяю: это МОЙ свитер!
- Да знаю.
У арранкара голос сонный. Кормиться за счет Ишшина даже Джагерджаку стало неуютно. Вот и пошёл работать туда же, куда и Куросаки, только в ночную. Теперь каждый раз его встречает заспанный, помятый Джагерджак и вчерашний ужин в холодильнике. Холостяцкая романтика да и только.
- Тогда какого черта ты его постоянно берёшь?
- Путаю, – бросает на ходу Куросаки и ныряет в светлое нутро ванной. Под душ, а потом за стол. А потом успеть сделать домашку. И если сегодня Джагерджак выходной, можно будет погулять пару часов. Наверняка ведь дрых и про Пса забыл.
Пса звали Псом. Придумывать имя было катастрофически лень обоим, да и идей не водилось. Доверять же кличку кому-то из женщин или Абараю, зачастившему к ним, не стали. Так что пёс остался Псом.
- С чем, придурок? У тебя такого нету.
- Иди лучше Пса покорми. – Ичиго выглядывает из-за двери ванной. – Он меня чуть с ног не свалил.
Не рассказывать же арранкару, что этот ЕГО свитер нравится самому Куросаки. Тёмно-синий, почти чёрный и до безобразия мягкий. И пахнет домом. За четыре месяца он уже привык считать их квартиру домом. Своим собственным, обжитым. Отец как-то говорил с Ичиго, как тот дальше будет, ведь не всю жизнь ему с арранкаром жить. Что потом будет семья. В ответ Ичиго хмурился чуть ли не забыто и говорил, что когда будет хотя бы что-то похожее, то подумает. Соврал, но немного. Семьи не хотелось, отчасти потому что своей семьей он считал посерьёзневшего за последнее время арранкара, Химэ, ставшую для него третьей сестрой, и, конечно же Пса. Заботиться о ком-то ещё совершенно не хочется.
Куросаки вздыхает и вешает полотенце, брошенное на стиральную машинку. Что Джагерджак с ним, с полотенцем, делает, что оно постоянно оказывается мокрое и на машинке, тщательно скомканное?
- Куросаки. – В дверь скребутся. – Садо заходил.
- И?
И опять этот кошак драный пользовался его щёткой! Нет, теперь он будет считать ЕГО свитер ещё и местью за ЕГО зубную щётку.
- На выходных концерт, он звал. Идём?
Через дверь голос звучит глухо и, расстроенный несанкционированным пользованием щётки, Ичиго снова выглядывает за неё, утыкается носом в чужой нос.
- Ещё раз возьмешь МОЮ щетку…- задушевно начинает он.
Нос отдаляется, и по лицу арранкара расползается до чёртиков скотская улыбка.
- Ещё раз возьмешь МОЙ свитер… - довольно, с нотками превосходства вещает Джагерджак. За что и получает тычок под рёбра.
- Мы с тобой ещё поговорим.
Куросаки многообещающе хлопает дверью.
В холодильнике он откапывает только онигири, которыми делится с Гриммджо. Выяснение раздела имущества проходит быстро, по крайней мере, по их меркам, и особых жертв не несёт. Правда, синяк от дружеского пинка всё же будет. Джагерджак с любопытством разглядывает белую пухлую баночку, вертит её в руках, открывает и нюхает осторожно.
- Это что за хрень?
Арранкар подцепляет на кончик пальца прозрачный зеленоватый гель и рассматривает его на свет.
- Орихимэ дала. Сказала твои рёбра мазать, – дожевав последний онигири, отвечает Куросаки и забирает баночку. – На травах что-то.
Рёбра побаливают до сих пор, но Джагерджак упорно не желает менять гигай и возиться с ограничителем. Вроде как прожил так уже почти половину срока, проживёт ещё. Урахара досадливо сетовал на то, что такую тонкую работу запороли. Почти полностью идентичное человеческому тело, такие гигаи только у Ишшина и Джагерджака, и вообще, этим он утёр нос Маюри, как свободный художник вандалу-экспериментатору и недоучке. Куросаки только похмыкал и просил свободно похудожествовать к концу испытательного срока, когда браслеты снимут. Тело-то в любом случае понадобится.
- Эй, а ну отдай!
- Сам намажу, – ворчит Ичиго и прячет баночку подальше от загребущих лап.
Мажет позже, после прогулки. От арранкара всё ещё пахнет весенним ветром, теплом, а горький травяной запах мази щекочет ноздри. Мажет медленно, разглаживая невидимые складки на идеальной коже. Под пальцами бьётся искусно воссозданное сердце, мерными ударами касаясь их. Джагерджак чуть ли не урчит, подставляясь под ладони. Ичиго самому охота урчать. Пальцы то гуляют по груди, то заползают на живот, который тут же напрягается. Ему нравится дразнить кошака. Тот недовольно дёргается, когда сжимают сильно, или проходятся по чувствительным бокам. А потом вдруг ловит его руку, дёргает на себя.
- Куросаки… – раскатисто и неожиданно агрессивно.
Яростный взгляд, голодный взгляд, и собственный голод вырывается, разбивая ледяную толщу, расползается по венам, по каждой клетке, требует, грызёт. Ичиго скалится зеркально, знакомо, и хватает бирюзовые торчащие патлы, к себе тянет, впивается в этот оскал. Почти как тогда, на кухне, только теперь совсем и на всё плевать, мир воздушным шаром лопается, зазвенев в ушах. Кусает губы арранкара, чуть ли не урчит сыто, слушая жалобный треск ткани. Хорошо, охрененно хорошо. Сцепляются клубком, стаскивают остатки одежды, а потом на неё же и падают. Можно снова впиться в чужую шею, сдавить, как его сдавливают, чуть ли не до хруста. Чёрта с два он ему уступит. Изворачивается, сцапав запястье, и тут же наваливается, прижав к полу. С сумасшедшей улыбкой смотрит на арранкара. Ну, что теперь, киса?
- Выебу, сссуку. – Задыхающийся Джагерджак под ним дёргается и замирает, ждёт момента.
Ичиго смеётся, смешивает свое дыхание с другим. Наклоняется к лицу, слизывает медленно каплю пота, ползущую по виску к скуле. Со вкусом так прикусывает ухо и хрипло шепчет:
- В очередь, кошак драный.
И кошак рычит, пытается сбросить, только поздно. За голодом изнутри тянется то самое чёрное сладкое искушение, что было тогда в мире мёртвого песка. Густое, мёдом растекается по сознанию, слизывает горячим языком остатки сомнений. Он как-то умудряется раздвинуть ноги, навалиться сильнее, под отборный мат. Мат быстро затыкает, забираясь языком поглубже в рот арранкара. И входит одним рывком, глотая злой выкрик, чувствуя, как когти впиваются в спину до самого мяса, оставляют горящие полосы. Хорошо ещё, как-то нащупал банку с мазью, потом за это спросит с неблагодарной твари. А дальше мысли стираются, хороводят куцыми клочками где-то за. Пока толкается в горячее тело, рычит и стонет, когда сам оказывается под арранкаром, жадно руками сжимает кожу, шипит от укусов. И живёт, чувствует, как жизнь течёт по венам, как солоноватыми каплями и привкусом стали остаётся на языке, стучит ритмом в висках, сжигает бешеным возбуждением.
И так правильно, так надо. По шёлковой грани, чтобы если уж падать, то вместе. Пусть завтра пожалеет, но то завтра, а это – сейчас. Уснуть, кое-как вскарабкавшись на ближайшую кровать, свернувшись, прижавшись, провожая пьяными мыслями очередное утро и проваливаясь в уютный сытый сон.
----
- Куросаки…
- Да я знаю, что твой! – рявкает шинигами и отработанным до художественной виртуозности рывком стаскивает одеяло с арранкара. С той же виртуозностью распахивает шторы. Если сначала распахнёшь шторы – хрен потом стащишь одеяло и потратишь час на побудку.
- Я ж твою щётку не брал… - невпопад отвечает Джагерджак, зевает широко и щурит глаза на солнце. – Ты совсем обалдел, шинигами? Сегодня выходной.
Ичиго роется в шкафу, кидая на кровать всё, что попадает под руку. Вернее, на две кровати, переехавших друг к другу поближе. После пола ломит всё тело. После кровати хотя бы только то, что активно использовали в процессе траха.
- Бегом в ванную и жрать, придурок. – Ичиго нервно выдёргивает светло-голубые джинсы и, придирчиво глянув на них, тут же натягивает.
- Да что, твою мать, случилось?!
Короткий взгляд, из разряда любимых взглядов Кучики, означающий, что адресат страдает врождённым пороком мозга.
- Сегодня ограничитель снимают, забыл?
- Еееееб…
И тут же вскакивает, начинает бегать ещё быстрее него.
Полгода прошло, арранкара признали вполне уравновешенным после свидетельств наблюдающих Абараи Ренджи и Кучики. Обоих, как не странно. Но бюрократическая система небесной канцелярии, как оказалось, ничем не уступала земной. Только когда в Сейрейтей явился он сам, с отцом и с мечом наперевес, и устроил феерический дебош, в котором с радостью и по старой недружбе принял участие Зараки Кенпачи, те пошевелились. К концу сентября всё уладили и назначили день.
И этот придурок, сын Айзена, меносов родственник, умудрился проспать! И сам он бы проспал, если бы не Орихимэ, всё всегда за них обоих помнившая, не разбудила звонками.
- При чём тут мой свитер?! – яростно натягивая носки и умудряясь в них путаться, спрашивает Гриммджо.
- Мне одеть нечего больше.
Потому что стирать теперь не на чем. Машинку они сломали нехитрым способом, используя её совсем не по назначению. А починить нету времени. Оно у них вообще бывает хоть когда-нибудь?
- Выглядишь ты в нём идиотски, – мрачно изрекает арранкар, справившийся с носками и воюющий теперь с рубашкой.
- Да плевать. Давай быстрее.
Часы тикают безбожно быстро.
Прибегают к Урахаре вполне вовремя, но Кучики излишне пунктуален, уже ждёт с извечной постной миной. Прямо памятник всему скорбному в этом мире. Арранкара заметно передёргивает. Натянут, как струна, сейчас лопнет, зазвенев. Иноуэ машет им, улыбается. Подходит и, посмотрев на Гриммджо, берёт за руку.
- Всё хорошо, Гриммджо-кун.
И тот выдыхает, расслабляясь. Маленькая волшебница Химэ. У него так не получится, не для того он рядом. Иноуэ же почти невидимо, золотистым бликом, тёплым крепким щитом всегда с ними.
Кучики зачитывает необходимую ересь, снимает чёрные кольца с запястий и, холодно откланявшись, чинно удаляется. И всего-то. Ичиго улыбается и вспоминает слишком далёкое сейчас детство и первый вырванный молочный зуб, тряску в ожидании своей очереди и мамины руки, нежно гладившие волосы. Вон, стоит, смотрит на свои руки почти так же изумлённо, как Ичиго тогда смотрел на злосчастный зуб в ладошке.
- Ну, кошак, выползай из гигая. Я почти год ждал возможности надрать твою тощую задницу. – Ичиго, хлопнув его по плечу, подталкивает к Урахаре, ждущему возвращения своего «произведения искусства».
Гриммджо поворачивает к нему голову, с прищуром смотрит, а потом как сгребёт в охапку. Целует, сжимает так, что больно.
- Это ещё кто чью, Куросаки! – ухмыляется, оторвавшись наконец, под насмешливым взглядом Урахары.
Лёгкий толчок тростью в плечо, и Джагерджак уже стоит в форме Эспады, горящими глазами оглядывает себя. Выхватывает тут же меч, по лезвию проводит любовно.
- Урахара-сан, мы тут разомнёмся? – весело спрашивает Ичиго, на что Киске машет веером.
- Ой, да кто вас остановит, Куросаки-сан? – тянет ехидно ученый и стучит гэта к выходу, захватив с собой Орихимэ.
Недолго думая, взмахнув мечом, указывает остриём на Джагерджака, рычит «банкай», чтобы увидеть, как в поднявшемся вихре бирюзовыми лентами вьётся грива Пантеры.
- Кис-кис, киса, – играет с неумолимым азартом.
Под шум крови в ушах, под биение сердца, танцуют по шёлковой грани, нависая над пустотой.
И так - правильно.
@темы: Урахара, Ренджи, Ичиго, АУ, Ишшин, Бьякуя, R, Гриммджо, Романс, Слэш, Фанфики
-
-
27.08.2009 в 20:57вывод: мне понравилось.
з.ы. жду ваших дальнейших творений.
-
-
27.08.2009 в 21:04-
-
27.08.2009 в 21:18Отдельное спасибо за детали, вроде: "Пса звали Псом" ("Мыло зовут Мылом"(с)), "сын Айзена", а также за свитер, щетку и Зараки Кенпачи.
-
-
28.08.2009 в 00:08-
-
28.08.2009 в 00:12-
-
28.08.2009 в 00:16З.Ы. И за Орихимэ большое спасибо)
-
-
28.08.2009 в 01:49-
-
28.08.2009 в 03:53~In_The_End~ Дальнейших творений и без этого достаточно)Как карта ляжет)
Таблетка-ука Особо греет то, что не-слешеру это нравится.
А Орихимэ я кажется только после написания этого начала любить.
-
-
28.08.2009 в 04:55-
-
28.08.2009 в 10:01-
-
29.08.2009 в 03:28Автор, я вас обожаю! Давно мне не попадался настолько правильный фик. Динамичный, интересный, очень вкусный. Какой Ичиго! Какой Гриммджи! И Орихиме так написана, что она мне нравится!
-
-
29.08.2009 в 14:22и Орихиме тут... волшебная. я влюбилась в неё, хотя с трудом выношу канонную
спасибо за это чудо...
-
-
29.08.2009 в 20:16veliri Это все один наш общий знакомый, если я не ошибаюсь) для нее писалось и она отчасти виновата в моей любви к Курице-тян))
-
-
07.09.2009 в 16:06-
-
07.09.2009 в 21:55-
-
08.09.2009 в 11:57-
-
29.09.2009 в 18:29-
-
11.03.2010 в 22:12Наверное,раз поздно,и не стала бы подрываться писать комментарий,но уж очень-очень...вы не представляете насколько понравилось....ам...я даже слова растеряла все,это потрясно.